Двенадцать несогласных

Панюшкин Валерий Валерьевич

Первые сто долларов в Учком принес корреспондент CBS Джонатан Сандерс. Деньги тогда поменяли на рубли, добавили немного своих, чтобы получилось четыре тысячи, и понесли по тысяче рублей в четыре самые бедствующие семьи. В одной из таких семей, где погибли ребенок и провожавший его в школу отец и где остались еще дети, учителей, принесших деньги, встретила на пороге мать семейства. Когда ей вручили деньги, она заплакала. Она как раз шла в скупку продавать обручальное кольцо.

Работа Виссариона заключалась в том, чтобы скандалить с руководством района, которое не хотело давать официальных списков пострадавших, чтобы можно было сверить официальные списки с учкомовскими, а хотело, чтобы вся оказанная

Беслану помощь шла через муниципальный бюджет. Еще каждый вечер в своем интернет-клубе Виссарион утешал какую-нибудь учительницу, которая плакала и говорила, что больше не пойдет разносить деньги, потому что, навещая пострадавших, она весь день напролет плачет, и нельзя же жить, когда каждый день плачешь с утра до вечера. И Виссарион составлял графики, чтобы учителя разносили деньги хотя бы через день, давая слезным железам отдых. Очень важно было, чтобы с каждого пострадавшего, передавая ему деньги, учителя брали расписки. Виссарион не верил, что кто-то может подумать, будто учителя в распределении денег нечестны или воруют что-то. Но на всякий случай решено было брать расписки. И правильно. Не прошло и года, как прокуратура начала расследование финансовой деятельности Учкома. Если бы не было расписок, учителя и Виссарион вместе с ними загремели бы в тюрьму.

Вообще Виссарион взял на себя всю организационную работу. Была уже зима, когда у Виссариона дошли наконец руки собрать документы и отправиться во Владикавказ в Регистрационную палату, чтобы зарегистрировать Учком в качестве общественной организации.

Он ехал на маршрутке. В том месте, где окраинная бесланская улица выворачивала на федеральную трассу «Кавказ» и где по другую сторону трассы начиналась дорога на аэропорт и новое кладбище, стояли женщины с плакатами. Это были «Матери Беслана», женщины, потерявшие в теракте детей. У них были плакаты, требовавшие отставки президента Северной Осетии Александра Дзасохова и требовавшие еще международного расследования обстоятельств теракта и штурма.

Все эти месяцы отношения между «Матерями Беслана» и Учительским комитетом были натянутые. «Матери Беслана» входили в официальную комиссию, занимавшуюся расследованием и распределением бюджетной помощи. И они, может быть, по подсказке начальства, винили Учком в строптивости и нежелании работать вместе, а самих учителей винили в халатности, облегчившей террористам подготовку к захвату школы. Прошло почти полгода, прежде чем «Матери Беслана» поняли, что в официальной комиссии к материалам расследования их не допускают и бюджетную помощь распределяют, не советуясь с ними. Они догадались, что расследование нарочно ведется так, чтобы ни президент Дзасохов, ни спецслужбы, ни московские власти ни в коем случае не оказались ответственными за гибель детей. И тогда они вышли с плакатами на федеральную трассу. Они требовали отставки Дзасохова. Но Виссарион проехал мимо.

Когда вечером Виссарион возвращался из Владикавказа, женщины все еще стояли. Они промокли и замерзли, но собирались стоять, пока их требования не будут удовлетворены. Тогда Виссарион позвонил своему приятелю, занимавшемуся торговым бизнесом, и попросил привезти для этих женщин палатку. Потом позвонил нескольким знакомым владельцам магазинов и кафе: попросил привезти этим женщинам горячий чай и еду. И сам присоединился к этим женщинам на трассе «Кавказ», потому что они были его избиратели, а он их депутат.

Палатка простояла трое суток. К митингующим женщинам присоединялись и другие люди. Людей стало много.

И в первый же день приехали крепкие парни от главы района Теймураза Мамсурова, который вскоре станет вместо Дзасохова осетинским президентом. Они кричали, что надо снять палатку и прекратить пикет, но не посмели ломать палатку и разгонять насильно женщин, одетых в траур.

На

второй день приехал осетинский депутат Арсен Фадзаев, единственный человек, не входивший в команду Дзасохова и Мамсурова, но имевший в Осетии политический вес. Фадзаев уговаривал женщин свернуть палатку и прекратить пикет. Услышав это, мамсуровские люди принялись уговаривать пикет продолжать, потому что Мамсурову даже райские кущи не нужны, если они от Арсена Фадзаева.

На третий день приехал заместитель генерального прокурора Владимир Колесников. Вылезши из машины, Колесников подошел к митингующим и стал отчитывать их, как отчитывают детей. Он говорил:

– Что? Политикой занялись? Кто вы такие, чтобы заниматься политикой?

Виса слушал и думал, что вот стоит представитель федеральной власти и говорит, что только избранные в этой стране могут заниматься политикой, а народ должен молчать, даже если убивают его детей.

А Колесников говорил:

– Неприлично женщине стоять на дороге с плакатом. Или вы такие женщины, которые стоят на дорогах?

Виса слушал, и в сердце у него закипала ярость. Даже полунамеком нельзя, нельзя на Кавказе оскорблять женщину, одетую в траур.

А Колесников говорил:

– А мужчины? Разве вы мужчины? Что вы тут стоите с плакатами? Вон ваши враги! – замгенпрокурора показывал в сторону Ингушетии. – Если вы мужчины, идите и разбирайтесь со своими врагами, а не стойте тут с плакатами.

Виса не верил своим ушам. Тогда в Осетии многие говорили, что в теракте виноваты ингуши, на том основании, что между осетинами и ингушами застарелая вражда, и на том еще основании, что среди террористов ингушей было много. Эти националистические разговоры велись на похоронах, на поминках, на соболезнованиях, просто в кафе. Журналисты часто спрашивали, велика ли опасность, что теракт послужит причиной начала осетино-ингушской войны. Но чтобы представитель федеральной власти недвусмысленно призывал осетин идти в Ингушетию и устроить резню!

Виса закричал:

– Молчи! Что ты делаешь!

И увидев глаза Висы в толпе митингующих, замгенпрокурора сел в машину и уехал.

В тот же вечер Виссариона Асеева пригласил к себе в кабинет бесланский прокурор Алан Батагов. Он сказал, что пикет на федеральной трассе незаконный. Что организаторы пикета будут привлечены к ответственности. Что Виса должен взять ответственность за организацию пикета на себя, иначе прокуратура будет обвинять в организации пикета того Висиного приятеля, который дал палатку.

И Виса взял на себя ответственность. И не только потому, что не хотел подставлять приятеля. Он действительно теперь был против власти. Потому что власть была за войну.

Он не знал тогда, что кроме этого административного дела против него заведут еще и уголовное. Он не знал, что ему больше не дадут избраться в депутаты. Не знал, что Учительский комитет на сайте, сделанном Виссарионом Асеевым, разместит объявление, что не разделяет политических взглядов Виссариона Асеева и не считает Виссариона Асеева членом Учительского комитета. Не знал, что будет избит на пороге собственного дома.

Но он чувствовал: что бы с ним ни случилось – это лучше, чем война.

Глава 4

Анатолий Ермолин: мужчина с детской улыбкой

– Продано! – Аукционист стукнул своим молоточком, и публика потянулась вон из зала.

Анатолий стоял в дверях, смотрел на людей, проходивших мимо, и думал, что у них тоже есть униформа: малиновые клубные пиджаки к тому времени вышли уже из моды, и в моду вошел Версаче. Все эти люди на аукционе одеты были либо в версачиевские черные пиджаки, либо в версачиевские же кожаные куртки и рубашки поло. «Как у нас, – подумал Анатолий, – парадная форма и полевая».