Дверь в лето (сборник)
Шрифт:
— Вот и все на сегодня, — сказал доктор. — Кстати, вас хотела повидать миссис Шульц.
— Как?
— Разве вы ее не знаете. Миссис Шульц утверждает, что она — ваш старинный друг.
— Шульц… — повторил я. — Может быть, когда-то я и знал несколько женщин с такой фамилией, но сейчас помню только одну — мою учительницу в начальной школе. Но она, по-моему, давно умерла.
— Может быть, она легла в анабиоз. Ну, ладно, вы всегда сможете послать за ней, стоит вам захотеть. Сейчас я попрощаюсь с вами. Если почувствуете недомогание, я несколько дней полечу вас, а курс переориентации отложим. Я еще навещу вас, конечно. А сейчас — двадцать три удачи, как говорили в ваши времена. А вот и дежурный, принес ваш завтрак.
Я снова подумал, что в медицине он разбирается гораздо лучше, чем в лингвистике. Но тут я увидел дежурного и мне стало не до него. Он вкатился, предупредительно объехав доктора Альбрехта, а тот, выходя из палаты, даже не посторонился.
Дежурный подъехал к кровати, установил прямо передо мной откидной столик и сервировал завтрак.
— Разрешите налить вам кофе.
— Да, пожалуйста, — ответил я.
Честно говоря, я люблю очень горячий кофе и предпочитаю, чтобы его наливали в конце завтрака, но мне хотелось посмотреть, как он это делает.
Я был восхищен, изумлен… ведь это Умница Фрэнк! Конечно, не та, первая модель, неуклюжая, ограниченная, собранная из чего попало, которую присвоили Майлз и Белл. Он походил на первого Фрэнка не более, чем турбомобиль на первую безлошадную повозку. Но человек всегда узнает свою работу. Я создал базовую модель и она неизбежно эволюционировала… это был, правнук Фрэнка, усовершенствованный, приглаженный, но одной с ним крови.
— И что дальше? — спросил я.
— Одну минуту.
Очевидно, я сказал что-то не то, ибо он полез внутрь своего “туловища”, достал листок прочного пластика и протянул мне. От листка к его корпусу тянулась тонкая стальная цепочка. Я взглянул на листок и прочел:
“УПРАВЛЯЕТСЯ ГОЛОСОМ — Работяга, Модель XVII-a
ВНИМАНИЕ!! Этот автомат НЕ ПОНИМАЕТ людскую речь, вообще не понимает, ибо он — всего лишь машина. Для Вашего удобства у него предусмотрен блок ответа на нижеперечисленные приказания. Он никак не реагирует на обычную речь или (если Ваши слова “кажутся” ему знакомыми) предлагает вам эту инструкцию. Пожалуйста, прочтите внимательно.
Спасибо за внимание.
Корпорация “Аладдин”, производящая РАБОТЯГУ, ВИЛЛИВЕЙВА, ЧЕРТЕЖНИКА ДЭНА, БИЛЛА-СТРОИТЕЛЯ, ЗЕЛЕНОГО ХВАТА И НЭННИ. Проектирование и консультации по вопросам автоматики.
Всегда к Вашим услугам!”
Фирменный знак изображал Аладдина с волшебной лампой и джинна.
Ниже был перечень простых приказаний — СТОЙ, ИДИ, ДА, НЕТ, МЕДЛЕННЕЕ, БЫСТРЕЕ, ПОДОЙДИ СЮДА, ПОЗОВИ СИДЕЛКУ и так далее. Еще там был небольшой список операций, специализированных для больницы, вроде растирания позвоночника, причем о некоторых процедурах мне и слышать не приходилось. В конце списка было примечание: “Приказания на операции с 87 по 242 отдаются только работниками больницы и поэтому здесь не перечислены”.
Мой Умница Фрэнк управлялся кнопками, а не голосом. Не то, чтобы я не додумался до этого, просто система анализа речи весила и стоила бы больше, чем весь остальной Фрэнк — старший без упаковки. Стало ясно, что, прежде, чем я смогу вернуться к своей работе, мне придется здорово подучить все относящееся к миниатюризации и упрощению систем. Кое-что я мог уяснить прямо сейчас — под рукой был Работяга. Мне предстояла самая интересная в жизни работа, открывалась куча новых возможностей. Техника — искусство практическое, она зависит не от таланта того или иного инженера, а от общего технического уровня общества. Железные дороги появились лишь тогда, когда пришло их время и ни годом раньше. Вспомните профессора Лэнгли — все силы своей души он отдал машине, которая должна была летать; он показал себя подлинным гением, но техника того времени не могла воплотить его мечты. Или возьмите великого Леонардо да Винчи — наиболее блестящие его изобретения были в те времена совершенно неосуществимы.
Итак, я предвкушал множество удовольствий.
Я отдал роботу листок с инструкцией, поднялся с постели и посмотрел на его “выходные данные”. Я почти не сомневался, что среди всего прочего будет надпись “Горничные, Инкорпорейтид”, может быть “Аладдин” был преемником “Мэнникса”. На пластинке было не так уж много данных: название модели, серийный номер, фабрика-изготовитель и прочее такое; там же был список патентов, числом около сорока; самый ранний — ого! — датировался 1970 годом… и почти наверняка был основан на моих чертежах и единственной модели.
Я отыскал в тумбочке карандаш с блокнотом и записал номер первого патента — из чисто интеллектуального интереса. Даже если схема была украдена у меня (а я был уверен, что это именно так), я ничего не мог бы сделать: патент был датирован 1987 годом, а срок давности в моем случае, если, конечно, патентное право не изменилось, истек в 1983-м. Я просто хотел знать правду.
У дежурного вспыхнула лампочка и он произнес:
— Меня вызывают. Могу я уйти?
— А? Ну, конечно. Двигай.
Он снова полез за инструкцией и я поспешно поправился:
— Иди!
— Спасибо. До свидания, — сказал он, объезжая меня.
— Тебе спасибо.
— Не за что.
Отвечал он приятным, располагающим баритоном.
Я вернулся в постель и доел свой завтрак — он тем временем должен был совсем остыть, но почему-то не остыл. Порция была явно рассчитана на какую-то птицу средней величины. Удивительно, но ее хватило и для меня, хотя я был очень голоден — наверное у меня смерзся желудок. Итак, я впервые за тридцать лет поел — в это время на земле сменилось поколение. Это косвенно подтверждалось меню — то, что я принял за копченую грудинку, оказалось “жаренными дрожжевыми полосками — национальным блюдом”.
Но, несмотря на тридцатилетний пост, еда мало занимала меня ведь вместе с завтраком они прислали газету — лос-анджелесскую “Таймс” за среду, 13 декабря 2000 года.
Формат газеты не изменился, а вот бумага была не шероховатая, а глянцевая; иллюстрации были или цветными или черно-белыми, но стереоскопическими — убей меня бог, если я понимал как они это делали. Стереоизображение получалось без красно-синих очков и прочих приспособлений. Помнится, в детстве я был совершенно очарован стереооткрыткой, рекламирующей быстрозамороженные продукты. Но та состояла из множества крошечных призм на довольно толстой пластиковой подложке, а здесь не было ничего, кроме тонкой бумаги и удивительно глубокого изображения.
Я решил просмотреть газету до конца. Работяга положил ее так, чтобы мне была хорошо видна первая страница. Но я никак не moi перевернуть страницу — все листы словно смерзлись.
Наконец, я случайно коснулся верхнего правого угла полосы. Она свернулась и отлетела — очевидно в этом месте листа заключалась некая хитрость. И другие страницы открывались легко и даже изящно — стоило мне коснуться верхнего правого угла.
Добрая половина заголовков напоминала мне старые времена, навевала ностальгическую грусть: “Ваш гороскоп на сегодня”; “Мэр на торжественном открытии нового бассейна”; “Военные ущемляют свободу печати”, — говорит нью-йоркский Солон [22] ”; “Гиганты” играют два матча подряд; Внезапное потепление огорчает любителей зимнего спорта; Пакистан предупреждает Индию” и так далее в том же духе. Точно как в мои времена.
22
Солон — великий политический деятель древних Афин.