Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Коллектив авторов

Рославльский эскадрон был осколком двух^{267} рейтарских полков, созданных в 1670–1671 годах из смоленских беспоместных рейтар, получивших на дворцовых и отписных архиерейских смоленских землях по пять дворов на человека на поместном праве (без разрешения отчуждать их, если это грозило выходом из службы)^{268}. Рейтары получили в общей сложности 4160 дворов (в том числе 3512 жилых)^{269}.

В начале Северной войны один из этих полков еще существовал, но по мере проведения военной реформы и рекрутских наборов был преобразован в 1705 году в регулярный драгунский полк, вошедший в состав полевой армии.

Однако с обострением обстановки в период шведского вторжения на Украину в 1708 году на базе остатков прежней рейтарской поместной системы по предложению Гавриила Ивановича Головкина

был сформирован регулярный по принципам организации, но служивший с поместных земель Рославльский драгунский эскадрон^{270}. С началом практического осуществления податной реформы после 1723 года было принято решение о его ликвидации, в 1725 году, однако, отмененное^{271}, и перед эскадроном, не введенным в число частей, положенных на подушную, остро встала проблема финансирования.

В докладе Военной коллегии от 16 июня 1727 года предлагалось сохранить архаичную систему поземельного обеспечения военной службы и с этой целью вернуть прежние земли рейтарских полков, по тем или иным причинам «вышедшие из службы»^{272}. Однако решение тогда принято не было, и вопрос о принципах содержания Рославльского эскадрона перешел в аннинское царствование, в которое он поднимался дважды: в 1730–1732 и 1737–1739 годах.

На первом этапе, в ходе разработки в 1731 году нового воинского штата, пытались сохранить прежний принцип содержания эскадрона драгун с наличных «поместных дач», обеспечивая его провиантом за счет армейских средств лишь во время походов. Однако все это не могло удовлетворить потребности Рославльского эскадрона, и в 1732 году вопрос о его финансировании встал вновь. Правительство опять склонялось к возвращению эскадрону прежних поместных дач рейтарских полков, хотя поданные ведомости свидетельствовали, что это невозможно. Из находившихся на розданных в 1670-е годы землях 2811 дворов с 19,9 тысячи душ мужского пола, учтенных по первой ревизии, лишь треть (28,6 процента дворов и 34,4 процента душ) принадлежали личному составу эскадрона^{273}, а остальные перешли к другим лицам.

С началом Русско-польской войны эскадрон был переброшен в Польшу, где частично финансировался из армейских средств^{274}. Проблема на время была снята, но вновь возникла во время Русско-турецкой войны, когда эскадрон был отправлен на охрану днепровских форпостов. Он крайне плохо снабжался из военной казны и пребывал в бедственном состоянии^{275}.

В итоге в октябре 1738 года снова был поставлен вопрос о возврате прежних рейтарских земель и затребованы новые ведомости о современном их состоянии, что повлекло за собой крайне сложную проверку владельческих прав. Поданные из Смоленской губернии два комплекса ведомостей (в ноябре 1738^{276} и декабре 1739 года^{277}) не могли быть поэтому полными и удовлетворительными и даже не подвели конечного итога. Однако ведомость 1739 года достаточно четко показала, что возвращение земли в поместные оклады невозможно: земли невозвратно отошли как во владение бывших рейтар, попавших в регулярные Рязанский и Тверской драгунские полки, так и в руки иных владельцев (в том числе и смоленской шляхты) по земельным сделкам, бракам и наследованию. «Реанимация» прежней военно-служилой поместной системы спустя три десятилетия после ее фактической ликвидации не удалась.

Однако именно смоленские земли еще и в 1730-е годы продолжали оставаться той территорией, на которой по-прежнему сохранялись (в виде полка смоленской шляхты) и на которой даже делались попытки воскресить (как видно на примере Рославльского драгунского эскадрона) старые дореформенные основы военно-феодальной организации службы «с земли».

Одной из причин этого была сравнительная многочисленность и территориальная сплоченность корпорации смоленской шляхты, помнившей о своих привилегиях, во многом по-прежнему интегрированной в польскую культурную среду и не утратившей полезных для правительства функций в деле охраны русско-польской границы.

Блеск и нищета «русских колонизаторов» Башкирии (конец XVII века — начало 1730-х годов)

Иная ситуация складывалась в Башкирии, где доминирующим слоем оставалось пока еще не интегрированная в российское дворянство местная знать, а скромный анклав российского дворянства оказывался в меньшинстве.

Во второй половине XVII — начале XVIII века российское правительство проводило в Башкирии, как и на Украине, достаточно гибкую традиционную политику в рамках типичного

курса в отношении окраинных автономий, что отмечают практически все (в том числе и башкирские)^{278} исследователи. Отдельные всплески интеграционных акций в 1640–1650-х и в начале 1670-х, когда правительство, как и на Слободской Украине, попыталось распространить на башкир уплату внутренних таможенных пошлин^{279}, как правило, корректировались протестами и восстаниями башкир и заканчивались их полной или частичной отменой.

С середины 1650-х до начала 1730-х годов (в течение более чем 70 лет) налогообложение и объем повинностей башкир практически не менялись; ясак, при существенном росте населения, был зафиксирован на уровне оклада 1631–1632 годов. Русское население и землевладение были крайне невелики и сосредоточены в основном в полосе, пограничной с казанскими землями, в Уфимском уезде и на Исетской пограничной линии в Сибири. Все это в полной мере сказалось на положении служилой корпорации уфимского дворянства, история которой в конце XVI — первой трети XVIII века детально изучена в превосходной работе Булата Ахмеровича Азнабаева^{280}.

Как показал Азнабаев, корпорация уфимского дворянства сложилась в 1590–1620-е годы преимущественно из русских по происхождению дворян, переведенных из Казани и Нижнего Новгорода, так что «по социальному происхождению и по службе уфимские дворяне XVII в. представляли собой часть единого дворянского корпуса России»^{281}. Тогда же определилось, как и на Смоленщине, ядро этой корпорации, состоявшее приблизительно из 15 семейств^{282} и ставшее ее своеобразной «элитой». Однако и сама уфимская корпорация, и ее «элита» принципиально отличались от смоленской шляхты. Уфимское служилое дворянство было крайне немногочисленно: состав корпорации увеличился с 44 человек в 1620-е годы лишь до 197 представителей 62 дворянских семейств в 1697 году^{283}. «Элита» фактически изначально принадлежала к мелкопоместному дворянству и не слишком выделялась из общей его массы: если средний размер поместья обычного уфимского дворянина составлял 50–60 четвертей, то у представителей «элиты» он колебался в диапазоне 100–150 четвертей^{284}, то есть не превосходил землевладение рядовых дворян более чем в 2–3 раза.

Главной причиной такого положения была ограниченность поместного фонда для земельных раздач, который фактически сложился в годы основания Уфы и состоял из бывших ногайских земель, еще не освоенных башкирами. Русское правительство не увеличивало размеров этого фонда и не шло здесь навстречу русскому дворянству. «Колонизаторская политика царизма» в Башкирии выражалась прежде всего в том, что русское правительство жестко охраняло земельные права башкир: Б.А. Азнабаев обнаружил за почти полтораста лет — с 1591 по 1734 год — всего лишь три случая отвода в поместья ясачных башкирских земель, причем все — по соглашению с башкирскими вотчинниками^{285}. Поэтому рост поместного фонда уфимского дворянства практически прекратился к 1657 году: за последующие 78 лет он вырос всего на 12 процентов и после 1682 года был окончательно «заморожен» (за полвека до 1734 года он вырос всего на 1 процент)^{286}. В реальности это лишь ухудшило положение численно выросшей уфимской дворянской корпорации, которая к первой трети XVIII века существенно ослабла материально по сравнению с 1650-ми годами. В начале XVIII века на одного уфимского помещика в среднем приходилось от 15 до 40 четвертей земли в поле^{287}, и это несколько увеличило разрыв между низами и «элитой», сохранившей основную часть своих земель^{288}.

Еще одним фактором, ослаблявшим уфимскую корпорацию русских дворян, было фактическое отсутствие в крае (в том числе и в силу политики по охране прав местного населения) человеческих ресурсов для закрепощения. Поэтому по душевладению уфимское дворянство еще более соответствовало категории мелкопоместных, и в конечном счете здесь обнаружилась та же динамика, что и в отношении землевладения: если в 1647 году за 73 помещиками числилось 566 дворов с 786 душами мужского пола, то в 1718 году 112 уфимских помещиков владели 386 дворами с 667 душами мужского пола, то есть «за 70 лет в среднем душевладение уфимских помещиков снизилось с 10–11 душ м.п. до 5–6 душ м.п.»^{289}. «Элита» пострадала еще сильнее, ибо ее среднее душевладение сократилось с 34 душ мужского пола в 1647 году до 11 в 1718 году^{290}.