Двуглавый орел
Шрифт:
Мы были уверены, что он и его товарищи сделали бы то же самое для нас, если бы мы поменялись местами. Когда я немного успокоился после утреннего возбуждения, то отвел Тотта в сторонку на беседу на смеси латыни и военного немецкого.
Я обнаружил, что на латыни он говорит неплохо, хотя и с заметным венгерским акцентом, времени от времени он запинался, чтобы подобрать нужные слова для описания неизвестных в античности явлений. Мне хотелось расспросить его, поскольку после отчаянной утренней авантюры в моей голове всплыли мысли относительно событий несколько дней назад над Пальмановой.
— Di mihi, O Toth [21] , — сказал я,— как, черт возьми, вам удалось вывести нас из штопора?
Мне страшно хотелось узнать, как у него это получилось. Английский авиатор, майор Хоукер, летом 1914 года сообщал о том, что вывел машину из штопора, но начавшаяся война не позволила его расспросить, как он это сделал. А теперь тот же трюк исполнил Тотт, и я подозревал, что это не было чистой удачей. Тотт ненадолго задумался и ответил:
— Res facilis est [22] , — сказал он, ухмыляясь своей раздражающей улыбочкой. — Я снизил скорость, а потом начал вращаться... вот так, — он вытянул руки и резко опустил их в стороны. — Aviator vulgarus тоже попытался задрать крыло вот так. Но он уже начал сваливаться, так что стало только хуже. Nihil bonum est [23] , — он покачал головой. — А я позволил аэроплану несколько раз крутануться, поставил рычаги управление в центральное положение и потянул за штурвал — gubernaculum dexter sinister dexter [24] , вот так. И больше никакого штопора, — широко улыбнулся он.
21
Di mihi, O Toth (лат.)— скажите мне, о Тотт.
22
Res facilis est (лат.)— это просто.
23
Nihil bonum est (лат.)— Ничего хорошего.
24
gubernaculum dexter sinister dexter (лат.)— руль направо, налево и направо.
— Ясно, — сказал я. — И вы сами это придумали?
— Разрешите доложить, герр лейтенант, так точно. Inveniego ipse. Цугфюрер Тотт Magyarus est [25] , — он постучал себя по виску. — Хорошие мозги, cerebrum bonum habet, nicht wahr? [26]
Я немного подумал, а потом подозвал венгерского сержанта, занимающегося нашим аэропланом. Я не был уверен, насколько хорошо Тотт понимает немецкий, раз уж говорил он на нем настолько ужасно, и не хотел, чтобы он воспринял мои слова неправильно. Я также понимал, что через шестнадцать лет после школы я не очень уверенно слагаю импровизированные речи на латыни.
25
Inveniego ipse. Magyarus est.— Изобрел сам ...тот венгр.
26
cerebrum bonum habet, nicht wahr? (лат., нем.)— Хорошие мозги, не правда ли?
Сержант согласился выступить в роли переводчика, чтобы я мог высказаться по-немецки.
— Отлично, Тотт. Дважды летая с вами и после этих ваших слов, я пришел к выводу, что вы опасный безумец и, возможно, для наших ВВС представляете большую угрозу, чем для противника. Вы только что подвергли риску наши жизни и один из аэропланов венгерского королевства, безрассудно вступив в бой с вражеским одноместником, явно в противоречии с моим приказом, а несколько дней назад, также по собственному разумению, чуть не угробили нас, намеренно пустив в штопор. Я мог бы отправить вас под трибунал в обоих случаях, если бы захотел. Тем не менее, мне, как профессиональному пилоту, вы кажетесь исключительно одаренным, и к тому же моя система указаний о том, как вам вести аэроплан, весьма слаба, будь то приказы на латыни, немецком, венгерском или хоть на разговорном готтентотском. И поэтому я решил с сегодняшнего дня, пока мы летаем вместе, передать вам командование аэропланом в воздухе. Я буду давать вам лишь общие указания до полета о том, куда мы направляемся, а способ добраться на место оставляю на ваше полное усмотрение. Я знаю, что за подобное предложение меня могут отдать под трибунал, поскольку технически аэропланом командую я, но мне кажется, что существующая система не годится для военных действий, и мы должны идти в ногу со временем. Но я ставлю два условия. Во-первых, вы никому не скажете ни слова о нашем соглашении, во-вторых, если на вас вдруг накатит непреодолимое желание покончить с собой, будьте любезны сначала сообщить об этом мне, чтобы я мог выйти на следующей остановке. Если вы и впрямь желаете умереть и оставить вашу очаровательную девушку в одиночестве, то я предложил бы вам приставить пистолет к виску или попроситься в окопы. Оба способа куда дешевле и не включат меня в официальную сводку погибших. Хотите, чтобы я повторил все это на латыни? Может быть, записать на пергаменте и заверить личной печатью?
Он ухмыльнулся и кивнул, обозначив, что всё понятно и так. И с этого дня историческое соглашение вошло в силу. По крайней мере, одним аэропланом его императорского, королевского и апостолического величества командовал человек, сидящий в кресле пилота, вне зависимости от того, что написано в инструкциях.
Остаток дня мы провели в Вельдесе, пока чинили "Ллойд". После пике части корпуса разошлись, а двигатель стрекотал как соломорезка, но механики из Второй эскадрильи заверили нас, что могут залатать его достаточно для того, чтобы мы добрались до дома. А в тот день, еще в Вельдесе, мы получили личную телеграмму от генерала Бороевича. В самых теплых выражениях он поздравлял нас обоих с тем, что с нашей помощью удалось уничтожить итальянскую батарею, которая так долго была бедствием для наших войск.
Мы приземлились в Капровидзе на следующий день рано утром. Гауптман Краличек уже нас ждал, стоило лишь Тотту заглушить двигатель. Командир был явно не в настроении. Вообще-то дошло даже до того, что он поставил ногу на ступеньку у фюзеляжа и приподнялся, чтобы отчитать меня, пока я еще сижу в кабине. Его бледное лицо в очках уставилось на меня, пока я снимал шлем. Я отдал честь.
— Доброе утро, герр командир. Вы рано встали, как я вижу. Чем могу помочь?
— Прохазка, я хочу знать, что всё это значит.
— Что именно, герр командир? — улыбнулся я.
— Вы прекрасно понимаете, о чем я — о вашем проклятом неподчинении приказам.
— Прошу прощения, но о каком неподчинении вы говорите, герр командир? Мы с цугфюрером Тоттом выполнили свою задачу в точности...
— Будь вы оба прокляты, я отдам вас под трибунал и расстреляю за трусость! Вам приказали лететь на место задания над позициями врага и вернуться тем же маршрутом, и не жаться за нашей линией фронта. Вы виновны в том, что попытались избежать контакта с врагом, и в этом вся правда.
Я глубоко вздохнул и посчитал до десяти — меня переполняло желание прибегнуть к насилию.
— Герр командир, я проигнорирую ваше обвинения в трусости: с моей точки зрения, "жаться" можно в канцелярии, никак не в воздухе. Что до приказов следовать до Монтенеро с западной стороны фронта, то их высказали не особенно четко, и я решил, что такой маршрут просто показался в то время оптимальным. Если вы потрудитесь взглянуть на карту, то заметите, что самый прямой путь отсюда до места проведения операции почти полностью пролегает по восточной стороне окопов. Не вижу причин рисковать всей операцией, летая без оружия над итальянской территорией.
На это он чуть не взорвался от ярости, плюясь, как отсыревший фейерверк.
— Не видите причин? Да кто вы такой, чтобы оспаривать приказы, дегенерат! Весь смысл существования подразделения дальней разведки в том, чтобы пролететь как можно больше километров над вражеской территорией. Вы бы добавили как минимум сотню километров к нашему результату за август!
— Понятно. Могу ли я поинтересоваться, нельзя ли одолжить немного километров в сентябре? Или, может, взять неиспользованные у какой-нибудь другой части, чтобы свести дебет с кредитом? Я точно знаю, что Четвертая эскадрилья в Виппахе простояла на земле почти весь июль. Они наверняка согласятся, если как следует попросить.
— Молчать! Да еще вы сбили итальянский аэроплан, что противоречило приказам не вступать в бой.
— К вашему сведению, герр командир, это враг вступил с нами в бой, а не мы с ним. И мы его не сбивали — он пытался последовать за нами в пике и развалился в воздухе.
Новые сведения, похоже, только еще больше разъярили Краличека — насколько я понял, уничтожение вражеского аэроплана без помощи пуль ничего не добавляло к его месячному расчету использованных боеприпасов. Наконец, он слегка успокоился и снова смог заговорить.