Двуглавый орел
Шрифт:
— О, — объяснила она, — на латыни. Я учила ее до шестого класса, а кроме того, говорю по-итальянски, так что для меня это не проблема. А Золли, герр лейтенант, настолько умен, что и вообразить невозможно. А еще начитан, добр и заботлив. Наверное, во всем свете нет другого такого. До войны он учился в семинарии, как вы знаете, и хотел стать священником. Но теперь передумал. Когда закончится война, мы поженимся, и он займется делом моего отца вместе с моим братом, когда тот вернется из России. А еще мы планируем организовать авиапочту, Золли говорит, что когда всё закончится, будут дешево распродавать кучу аэропланов. У него столько таких идей, и он столько всего знает! Честное слово, герр лейтенант, вы и не представляете, как вам повезло, что с вами летает такая умница. — Она схватила меня за руку и посмотрела огромными голубыми глазами с длинными ресницами. Я невольно ощутил дрожь в коленках. — Прошу вас, герр лейтенант, обещайте, что вы за ним присмотрите, чтобы он остался цел и невредим. Не позволяйте ему рисковать!
Я промямлил что-то вроде того, что приложу все усилия, поцеловал ей руку, и мы расстались. Теперь я не вполне в этом уверен: в старой Австрии были четкие представления о том, какие знаки внимания кому оказывать, и офицер, целующий руку словенской сельской девушке, уж точно выходил за рамки приемлемого поведения. Но Магдалена казалась настолько непохожей на деревенскую девушку по сравнению с теми, что мне встречались — такая скромная и естественная, и в то же время грациозная и похожая на настоящую даму. И все же ухаживания на латыни... "O cara amatrix mea, convenire cum mihi hora septis ante tabernam..." [16] . Нет, это уже чересчур.
16
O cara amatrix mea, convenire cum mihi hora septis ante tabernam...(лат.)— Любовь моя, давай встретимся в семь у магазина.
И вот второго августа мы с Тоттом получили приказ готовиться к полету на следующее утро. Учитывая временное отсутствие нашей машины, мы взяли один из бипланов "Ллойд CII". Нашей задачей было корректировать огонь артиллерии по рации. Но это оказалось не просто обычной разведкой для заурядной полевой батареи.
Нет, нам предстояло наводить одно единственное орудие в чрезвычайно сложной операции, далеко от нашего обычного сектора фронта, операции настолько деликатной и жизненно важной, что штаб Пятой армии настаивал: наблюдатель должен быть опытным артиллерийским офицером, знакомым с азбукой Морзе. По этой причине выбор пал на меня: я и впрямь был артиллерийским офицером, хотя и на борту линкора задолго до войны, и, как моряк, знал азбуку Морзе, хотя и не так хорошо, как профессиональный телеграфист, но все же достаточно для требуемой задачи.
С первого взгляда стало очевидно, что аэроплан "Ллойд CII" создан раньше прочного "Ганзы-Бранденбурга", конструкция явно довоенная, с длинными узкими крыльями и более острым, чем у "Бранденбургера", носом — вылитая рыба.
Как я понимаю, свое странное название он получил, поскольку строили его на заводе в Будапеште, в числе владельцев которого была пароходная компания "Австро-Ллойд". Длинная цепочка случайностей и поворотов судьбы связала название основанной в семнадцатом веке лондонско-валлийской кофейной компании с австро-венгерским военным аэропланом. Для меня последствием этого стало то, что и многие годы спустя я не мог смотреть на вывеску "Банк Ллойда" на Илинг-бродвей, не почуяв внезапный запах бензина и авиационного лака.
"Ллойд CII" выбрали для этой операции, поскольку несмотря на то, что он несколько медленнее "Бранденбургера" в горизонтальном полете и гораздо менее маневренный, его грузоподъемность выше, а максимальная высота полета — значительно больше (один из этих аэропланов летом 1914 года даже поставил рекорд высоты полета).
Возможность поднимать груз на большую высоту весьма пригодится на задании, как я понял, когда штабной офицер проинструктировал меня перед полетом, ведь нам придется перелететь через Юлийские Альпы, а точнее, над горой Монтенеро, две тысячи двести сорок пять метров над уровнем моря, а это почти предельная высота для двухместного аэроплана тех дней, в особенности, когда в него загружен беспроводный передатчик.
Пока что в 1916 году в гористом секторе фронта Изонцо к северу от Толмейна военные действия почти отсутствовали. В конце 1915 года прокатилось несколько стычек, а в пылу сражений итальянцы переправились через Изонцо и захватили за рекой несколько горных кряжей. Но в Альпах сама местность позволяла удерживать горы малыми силами. Большую часть времени, по правде говоря, мы просто скатывали валуны с тысячеметровых вершин на головы итальянцам.
Самое большее, чего с тяжелыми потерями удалось достичь итальянцам, так это переправиться через реку и подняться на несколько горных хребтов за ней, самый крупный — под названием Половник, встающий от излучины реки в Зеркоцции и переходящий в Монтенеро. Там обе армии и стояли весь прошлый год, часовые часто в пределах слышимости, но разделенные густыми рядами колючей проволоки на зацементированных в скалы столбах.
Обе армии старались усложнить жизнь врагу с помощью снайперов, минометных обстрелов и перестрелок патрулей, но масштабные военные действия генералы считали как невозможными, так и ненужными. В этом патовом положении работа артиллеристов превратилась в дуэль батарей, которые месяцами обменивались снарядами с настойчивостью и упорством муравьев и с тем же практическим результатом.
Иногда мы несколько недель тратили на то, чтобы затащить орудия по отвесным скалам и выпустить пару снарядов по ближайшей долине, а потом поспешно стаскивали артиллерию обратно. В некоторых местах через хребты даже пробили туннели, чтобы артиллеристы могли обстрелять закрытые горами цели.
Несколькими неделями ранее одно из подобных упражнений по поднятию тяжестей позволило итальянцам затащить три или четыре тяжелых гаубицы калибром как минимум двадцать четыре сантиметра выше узкой лесистой долины у западного склона Монтенеро, над деревней Капоретто, и они смогли стрелять через горную гряду. Самое чудесное в этом то, что нависающая гора полностью скрывала их от наших застав на вершине, в полутора тысячах метров выше.
А кроме того, их не могло достать и ни одно орудие на австрийской стороне фронта, все батареи располагались либо слишком близко, либо слишком низко, чтобы снаряды перелетели в долину на западном склоне. За прошедшие две недели итальянская батарея крайне усложнила жизнь караванам мулов и носильщиков, которые таскали по горным тропам провизию и боеприпасы на линию фронта. Итальянские заставы, хотя и находились ниже наших, имели прекрасный обзор местности к востоку от Монтенеро и, разумеется, давали указания той батарее по телефону.
В любом случае, даже после того как конвои стали перемещаться только по ночам, снаряды по-прежнему завывали над головами и со свистом проделывали воронки размером с дом, а также частенько вызывали приступ паники у животных и погонщиков, приводящий к полной сумятице. Вскоре деревья вдоль горных троп на восточном склоне Монтенеро были увешаны чернеющими внутренностями мулов и клочьями серой военной формы, иногда из оторванного рукава торчала рука или болталась среди сломанных сучьев голова.
Отряды снабженцев страшно волновались перед походом, даже по ночам, и поворачивали обратно при первом же свисте снаряда над головой. Если так будет продолжаться (как объяснил штабной офицер), императорская и королевская армия скоро не сможет удерживать вершину горы. Необходимо что-то предпринять.
Попытки бомбежки с воздуха не принесли результата, требовались более действенные меры. Пока итальянцы стреляли из-за горы, эти действенные меры предприняли на круглосуточно работающем заводе "Вооружения Шкоды" в Пильзене. В 1913 году "Шкода" уже построила гигантскую пушку: гаубицу калибром тридцать с половиной сантиметров, названную (с тошнотворной скромностью, обязательной в подобных случаях) "Schlanke Emma", то есть "Худышка Эмма".