Двуглавый орел

Биггинс Джон

Граф Радецкий, воин бравый,

Из Ломбардии лукавой

Клялся вымести врагов...".

Это была по-прежнему заманчивая перспектива, одна из тех, при которой (вполне естественно) кровавые потери при Мадженто и Сольферино всегда несколько преуменьшались, как и то, что с 1849 года всякая австрийская военная кампания в Италии в конце концов заканчивалась поражением и потерей территории, даже если поле боя оставалось за белыми мундирами.

В те последние дни июля шторм был готов вот-вот разразиться. Отдаленный непрекращающийся гул артиллерии превратился в постоянный устойчивый грохот, от которого дрожал воздух, когда итальянские пушки поливали снарядами наши окопы, от Монте-Саботино вдоль по долине Изонцо до Гёрца, а затем из Монте-Сан-Микеле вокруг западного края плато Карсо к прибрежным болотам Монфальконе.

Вспышки выстрелов, озарявшие ночное небо на западе, превратились в постоянное мерцание перегорающей электрической лампочки. Но для нас на аэродроме Капровидза это было время полнейшего бездействия. Не считая нескольких заявок на фоторазведку обороны противника из штаба армии в Марбурге, эскадрилья Ф19 сидела сложа руки из-за нехватки аэропланов. В последний день месяца штаб Пятой армии прислал запрос на дальнюю бомбардировку железнодорожного узла в Удине, столице провинции Фриули, в надежде — слишком оптимистичной, как всем нам показалось, — перекрыть поступление подкреплений на фронт.

Как только с ремонтной базы в Марбурге вернулся "Бранденбургер", лейтенант Суборич и прапорщик Тельцель со своими лётчиками были спешно определены к ночному вылету. Он вышел неудачным— бомбы упали в чистом поле, не нанеся ущерба. Они потеряли ориентацию— когда же нашли-таки цель, прожектора и зенитный огонь увели их в сторону, так что в конечном счёте жители городка Удине отказались поддаться всеобщей панике и бежать топиться в речке, как лемминги.

Один лишь Суборич сумел вернуться и написать рапорт. Тельцель и его пилот не вернулись и были объявлены пропавшими без вести, пребывая в этом статусе (как я узнал спустя много лет) до 1928 года, когда лесорубы обнаружили обломки аэроплана и груду костей в глуши соснового бора на холмах к северу от Кормонса.

Что касается меня, то, лишившись аэроплана, я оказался предоставлен самому себе и должен был как-то убивать время. Уверяю вас, на аэродроме Капровидза летом 1916 года это было нелегкой задачей. На летном поле еще в прошлом году растили ячмень, а теперь приспособили для полетов военной авиации, просто полдня погоняв по нему туда-сюда пехотный батальон, чтобы сравнять основные рытвины и ухабы. Бытовых удобств не было никаких, даже приличной столовой.

Единственной роскошью по сравнению с эскадрильей 19 в Хайденшафте было то, что мы находились на берегах Виппако. Вообще-то летом река обмелела, но в августовскую жару и пыль приятно иметь возможность искупаться, пусть даже вода едва доходит до колен. Должен сказать, я особенно этому радовался, поскольку мне приходилось носить флотский темно-синий саржевый китель — мой серо-зеленый летний мундир потеряла почта по пути из Каттаро.

Но в военное время офицер не может купаться более двух раз за день, а в моей палатке царила невыносимая жара, да ещё вскоре закончились книги для чтения; так что, когда я не был занят дежурством или заполнением бесчисленных бланков Краличека, у меня не оставалось иного выбора, кроме как исследовать окрестности. По правде говоря, в непосредственной близости к Хайденшафту исследовать было особенно нечего. До войны эта часть мироздания — графство Гёрц и Градишка, если величать её официально — оставалась малоизвестным и редко посещаемым местом: странный уголок Европы, где встретились и отчасти перемешались тевтонский, латинский и славянский миры.

Долина Виппако — умеренно плодородна, но каменистая область Карсо, расположенная к югу, была одной из наиболее поражённых нищетой частей монархии, которую можно сравнить с восточной Галицией или задворками Трансильвании — районом, где большую часть мужчин, призывавшихся каждый год в армию, отправляли по домам как слишком ослабленных недоеданием, чтобы выносить тяготы военной службы: у некоторых и к девятнадцати годам от роду ещё не начиналась ломка голоса.

Когда-то давно, возможно, еще в четырнадцатом веке, муниципалитет Хайденшафта (или Айдуссины, или Айдовшчины), очевидно, был местом примечательным, по крайней мере, судя по тому, что осталось от городских стен, которые когда-то его окружали.

Я даже смутно припоминаю, что "граф Хайденшафтский" фигурировал примерно пятьдесят седьмым среди шестидесяти с чем-то титулов, зачитываемых во время коронации императора. Хотя могу ошибаться: возможно, ко времени моего прибытия это место так долго оставалось в запустении, что даже придворный протокол Габсбургов больше не принимал его во внимание.

Определенно, город располагался в достаточно живописном месте, устроившись под известняковыми скалами Сельва-ди-Тернова, которые возвышались над ним на севере и востоке. Но в остальном был малопримечательным. На самом деле, я не совсем уверен, что его тогдашний статус "город" справедливо описывает Хайденшафт в 1916 году.

Он был одним из тех захудалых и сонных поселений, тысячами рассеянных в двуединой монархии, которые не совсем дотягивали по размеру до городов, но были слишком велики для деревень. Единственной причиной существования таких мест, казалось, была мания габсбургского государства втискивать всё в стандартные рамки, как под копирку. Кроме охристого цвета здания с государственными учреждениями— как всегда, самого большого в городе— имелись две улицы и полдюжина магазинов, небольшая городская площадь, обычная маленькая корсо — широкий бульвар с каштанами, пост жандармерии— и больше почти ничего. Здания выглядели по-итальянски, с полуразрушенной штукатуркой, широкими карнизами и реечными деревянными ставнями.

Но по-словенски на крышах лежала тяжелая красная черепица с прожилками из известняка, чтобы не снесло ураганом, а обе городские церкви, построенные в стиле сельского барокко, тем не менее, имели колокольни венецианского типа, увенчанные октагональными куполами — характерным признаком храмов Центральной Европы.

Война принесла с собой аэродромы, склады снабжения и полевой госпиталь в деревянных сараях прямо за городом. Но развлечения во внеслужебное время остались примитивными: парочка кафе, набитых теперь серо-зелеными мундирами, импровизированный кинотеатр под навесом у городской стены и два армейских борделя: "Офицерский" и "Солдатский".

Расставшись с девственностью в 1902 году в подобном заведении в бразильском порту Пернамбуку, я заходил в публичные дома лишь по делам службы. И даже не будь я с недавних пор женат на восхитительной женщине, которую любил до безумия, все равно офицерские бордели с их поддельным (без сомнения) шампанским и двадцатилетними новоиспеченными геррами лейтенантами, пытающимися выглядеть многоопытными солдатами удачи перед скучающими девицами, не вызывали ничего, кроме отвращения.

А что касается учреждения, предусмотренного Военным министерством для обычной солдатни, то когда я прошел мимо него, оно предстало передо мной как одно из самых неприглядных захолустий той специфической версии ада двадцатого века, известного как фронт. За эти годы, исполняя обязанности младшего офицера, возглавляющего отряды военной полиции, я повидал немало подобных мест в морских портах Средиземноморья.