Дьявол против кардинала(Роман)
Шрифт:
Тем временем приказ короля освободить «из гостей» сестру и дочь Карла де Невера был весьма своеобразно истолкован при дворе. К отелю де Гонзаг в Париже одна за другой подъезжали кареты с гербами, вельможи и знатные дамы наперебой стремились засвидетельствовать Марии свое почтение. Несколько ошеломленная такой популярностью девушка решила выяснить, в чем тут дело. Когда дворецкий возвестил о визите очередной статс-дамы, Мария с напускной наивностью спросила у нее, чем обязана столь высокой чести.
— Помилуйте, ваша светлость, — отвечала дама, хлопая глазами, — все ждут только приезда его величества, чтобы отпраздновать вашу свадьбу с его высочеством.
— Но его величество еще не дал согласия на наш брак, — возразила «невеста».
— Это
Когда в конце июня король вернулся в столицу, Ришелье остался в Лангедоке, чтобы, как обычно, довести начатое до конца. Именно ему, наконец, сдался Монтобан — последняя твердыня протестантов. В красной сутане поверх доспехов и в шляпе с пером, на белом коне (а не на муле, как положено священнику), со шпагой на боку и с пистолетами, притороченными к луке седла, кардинал торжественно въехал в город под пушечную пальбу и приветственные крики. Он машинально улыбался и помахивал рукой, но на сердце его было неспокойно.
Его преосвященство недавно получил письмо от кардинала де Берюля, в котором тот предупреждал о перемене настроения у Марии Медичи. Каким бы участливым ни был тон письма, Ришелье не усомнился ни на минуту, что виновником этой перемены был сам его бывший покровитель. Уж слишком сильно расходились их взгляды в последнее время. И Берюль, и хранитель Печатей Мишель де Марильяк были против альпийского похода. Зимой? В горы? И это королю, с его слабым здоровьем! И зачем? Защищать права де Невера, рискуя вызвать войну с Испанией! Вдвоем им было очень удобно нашептывать на уши королеве-матери, настраивая ее против прежнего фаворита. Королева легко поддавалась влиянию и запросто могла сменить милость на гнев, но не наоборот. Достаточно было легонько щелкнуть кремнем об огниво, чтобы она взорвалась, как пороховая бочка. И такой искрой могло оказаться дело о браке Гастона. Узнав, что его считают сторонником свадьбы его высочества, Ришелье поспешно написал королеве-матери, что всегда разделял в этом вопросе мнение короля, а также ее собственное, но Мария Медичи, небрежно проглядев письмо, бросила доставившему его кардиналу де Лавалетту: «Я прекрасно знаю, что говорят при дворе, а уверения кардинала — просто его уловки». И вот теперь король там, рядом с ней, и Бог знает, что ему уже наговорили, а Ришелье здесь, в Лангедоке! Приложив все усилия, чтобы как можно скорее покончить с делами, кардинал поспешил в Париж.
В августе двор перебрался в Фонтенбло. Людовик очень любил этот дворец, а еще больше — окружавшие его леса. Он сильно переменился после возвращения из похода: был весел, любезен и даже нежен с Анной Австрийской. Королева не могла поверить своему счастью. Она не знала, что ей думать, на что надеяться. Здесь, в Фонтенбло, ей было некому довериться, а в Париже осталась ее маленькая тайна. Там она часто уезжала по вечерам молиться в часовню при «своем» монастыре Валь-де-Грас. Потрескивали свечи, метались отсветы по стенам, выхватывая из темноты кукольное лицо богородицы, неслышными тенями скользили монахини, но вот, наконец, раскрывались двери, и Анна, вздрогнув от радости, слышала знакомые легкие шаги и звон шпор о мраморные плиты…
Поселившись в Дампьере, герцогиня де Шеврез вовсе не собиралась хоронить себя в деревенской глуши. Она привезла с собой двухлетнюю Шарлотту, но женщина, вошедшая во вкус дворцовых интриг, уже не могла довольствоваться тихими радостями материнства. Муж состоял при дворе и вел роскошную жизнь, отец в свои шестьдесят женился на шестнадцатилетней девчонке, пленившись ее смазливеньким личиком, а что же она? Будет греметь ключами от погребов да отдавать распоряжения по хозяйству? Ну уж нет! Кстати подвернулся новый повод для заговора — женитьба Гастона. Узнав о любовных страданиях герцога Орлеанского, Мари предложила ему сочетаться браком во Франш-Конте, владениях испанского короля, и вызвалась сопровождать его туда. Гонцы из Англии, Испании, Лотарингии вновь спешили тайными тропами в скромный
Тринадцатого сентября весь двор выехал в Немур встречать кардинала, триумфатором вернувшегося домой. Тень тревоги промелькнула по лицу Ришелье, когда он узнал, что короля во дворце нет; он на охоте. Однако, рассудив, что придворные не стали бы утруждать себя ради министра, которому грозит опала, он успокоился и решил пока засвидетельствовать свое почтение королевам.
Мария Медичи сидела в кресле, часто обмахиваясь «китайским» веером, от чего мелкие светлые кудряшки, обрамлявшие ее одутловатое лицо, взлетали кверху. Она не ответила на приветствие кардинала и лишь смерила его презрительным взглядом. Повисла неловкая пауза; придворные, присутствовавшие при этой сцене, недоуменно переглядывались; иностранные послы уже мысленно сочиняли отчеты для своих государей.
— Ну что, как ваше здоровье, господин кардинал? — вдруг резко спросила Мария грубоватым тоном.
Ришелье почувствовал, как в нем закипает гнев:
— Я чувствую себя лучше, чем многим здесь этого бы хотелось! — выкрикнул он и вышел, стуча башмаками.
«Безмозглая курица, макаронница! — бушевал про себя кардинал, алой кометой проносясь по бесконечным залам, лестницам и галереям. — Тебе селедкой на рынке торговать, а не управлять государством!»
Выскочив на новое крыльцо в виде подковы, недавно сооруженное по распоряжению короля, он задумался, остаться ли ему здесь или сразу уехать во Флери. Впрочем, его сомнения быстро разрешились, так как в этот момент во двор въехал сам король.
Заметив на крыльце кардинала, Людовик спешился и скорым шагом пошел к нему, раскрыв руки для объятий. Обменявшись приветствиями и справившись о здоровье друг друга, они прошли в королевский кабинет. Тут Ришелье не удержался и нажаловался Людовику на королеву-мать. Раз он так не угодил ее величеству, хотя и не знает за собой никакой вины, он просит позволения уйти в отставку и отказывается ото всех должностей, которые были предоставлены ему самому и его родным в свите королевы-матери. Надо полагать, его уход всех обрадует; возможно, и герцог Орлеанский, который тоже как будто сердит на него, вернется во Францию.
Людовик подошел к окну и забарабанил пальцами по стеклу. Лицо его вновь стало озабоченным, даже страдальческим. Как все было хорошо совсем недавно! И вот теперь ему снова надо выбирать — между своим министром, без которого он не может обойтись, и своей матерью, которая способна на что угодно. Прикинув и так, и этак, король решил прибегнуть к верному средству: созвать совет.
Вечером следующего дня, когда в Овальном зале собрались все ближайшие советники его величества, Людовик в лоб спросил Марию Медичи, чем вызвано ее недовольство кардиналом. Мария растерялась и не знала, что сказать, беспомощно оглядываясь по сторонам в поисках поддержки.
— Надо отдать должное его преосвященству, — перешел в наступление Людовик: — всеми нашими успехами внутри королевства и за его пределами мы обязаны его советам и смелым взглядам.
Не дав матери возможности возразить, Людовик обратился к Марильяку и Берюлю, пожурив их за то, что они, недооценивая кардинала, настраивают против него королеву-мать, которой тот всегда верно служил. Под конец своей краткой речи король призвал всех примириться.
Марильяк и Берюль в сдержанных выражениях обещали последовать мудрому королевскому совету, но Мария Медичи, у которой покраснели даже шея и грудь в вырезе платья, упрямо отчеканила, постукивая в такт пухлым указательным пальцем по столешнице: