Дьявольские повести
Шрифт:
— Заступница небесная! — воскликнула, побелев, м-ль Сента. — Вы уверены, что он жив?
— Уверен, как в том, что живы и вы, мадмуазель, — заверил аббат и добавил, закатывая рукав сутаны: — Вот взгляните. У меня на запястье остался след этой неистовой и горячей руки, которая сперва вцепилась в меня, а потом разжалась. Да, Фьердра, то была наша Елена Прекрасная. Но насколько он изменился, постарел, тронулся в рассудке! То был действительно шевалье Детуш, как он и назвался. Я безошибочно узнал его под нищими старческими лохмотьями. Я уже собирался заговорить с ним, расспросить его, но вдруг, одним дуновением погасив фонарь, при свете которого я изумленно взирал
— А дальше? — посерьезнев, осведомился г-н де Фьердра.
— Это все, — отрезал аббат и опустился в кресло, подставлявшее ему свои подлокотники. — Больше я ничего не видел и не слышал и явился сюда в ужасе от этой встречи. Не помню, чтобы я испытывал нечто подобное с того дня, когда в Сорбонне побился об заклад, что отправлюсь в полночь на могилу одного скончавшегося накануне сотоварища и вобью в нее колышек, и, вставая с колен, на которые опустился, чтобы получше управиться с колышком, вдруг почувствовал, что кто-то схватил меня за сутану…
— Иисусе! — по-прежнему в один голос вырвалось у обеих равно взволнованных Туфделис.
— А ты сам прихватил ее колышком, — вмешался барон. — Я знаю эту историю. Если твое сегодняшнее привидение такое же, как тогда…
— Фьердра, ты слишком расшутился! — величественно осадил его каноник тоном, исключающим дальнейшее зубоскальство.
— Ну, раз ты так воспринимаешь это, аббат, я буду серьезен, как кот, лизнувший уксусу… который ты сам и разлил! Но послушай, давай поразмыслим и проясним все это, хоть твой фонарь и погас. С какой стати Детуш появился бы сегодня ночью в Валони, да еще в столь плачевном виде?
— Да, вероятно, он сошел с ума, — холодно отпарировал де Перси, словно рассуждая вслух. — Он бесспорно произвел на меня впечатление душевнобольного, сбежавшего из больницы. Выглядел он прескверно.
— У них такая манера воздавать за службу, что слугам немудрено свихнуться, — раздумчиво заметил г-н де Фьердра.
— Верно, — согласился аббат, подхватывая мысль друга. — Мы здесь все свои и к тому же достаточно любим их, чтобы иметь право им попенять. Они похожи на Стюартов [315] и кончат не лучше. Они так же непостоянны в привязанностях и так же неблагодарны. Когда несчастный, которого я нынче видел, упомянул о неблагодарных, ему не потребовалось их называть. Я узнал его и потому понял.
315
Стюарты — династия, правившая Англией в 1603–1649 и 1660–1714 гг. Ее представители, не раз отступавшиеся от своих сторонников, были дважды свергнуты с трона (Карл I казнен в 1649 г., Иаков II изгнан в 1688 г.).
Наступило молчание. Барышни Туфделис не проронили ни слова — то ли от взволнованности и удивления, то ли — вполне возможно — от отсутствия мысли. Однако роялизм м-ль де Перси, чьей (по ее выражению) религией был монархический принцип, вырвал у нее восклицание, прозвучавшее протестом против суровых слов аббата.
— Ах, брат! — укоризненно произнесла она.
— Роялистка, несмотря ни на что, героиня, несмотря ни на что! Узнаю тебя, сестра, — вздохнул аббат, повернув к ней седую голову. — Ты по-прежнему готова влезть в полосатые бархатные бриджи, натянуть кавалерийские ботфорты и вскочить верхом на свою кобылку ради дома Бурбонов!
В свое время м-ль де Перси была одной из шуанских амазонок. Не раз, в мужском платье, она служила адъютантом и ординарцем при различных вожаках, взбунтовавших Мэн [316] и пытавшихся поднять Котантен. Разновидность кавалера д'Эона, [317] только без окружавших того легенд, она, по рассказам, участвовала в партизанских стычках с бесстрашием, которое сделало бы честь мужчине. Ни красота форм, ни деликатность телосложения не обличали в ней женщину; напротив, ее безобразие подчас нагоняло ужас на неприятеля.
316
Мэн — в дореволюционной Франции провинция, расположенная между Нормандией и Вандеей.
317
Шарль д'Эон де Бомон (1728–1819) — французский авантюрист, выполнявший (в том числе в России) ряд секретных поручений своего правительства и нередко выступавший в обличье женщины. Одна из самых загадочных фигур XVIII века, чье имя до сих пор окружено легендами.
— Теперь я только никому не нужная старая дева, — отвечая на шутку брата, промолвила она с не лишенной изящества печалью. — У меня нет даже племянника-пажа, которому я могла бы завещать теткин карабин, но я умру, как жила, — блюдя верность своим повелителям и не желая слушать, как их порицают.
— Перси, ты лучше, чем они и мы, — вздохнул аббат, восхищенный ее преданностью, которой он больше не разделял. Он всегда называл сестру по фамилии, как мужчину, и в этой привычке чувствовалось почтительное уважение, питаемое им к ее львиному характеру.
Похвала аббата прозвучала для амазонки шуанства командой «По коням!». К тому же этой сангвинической натуре, опьянявшейся с тех пор, как для нее кончилась война, бешеной жаждой деятельности, всегда была присуща повышенная возбудимость. М-ль де Перси нетерпеливо швырнула на столик, где стояла лампа, канву, в вышивку по которой она, утратив возможность вгонять пули в цапель и выпей на охоте под стенами замков, вкладывала теперь порывы своей нетерпеливой души, и, шумно поднявшись с кресла, по-мужски заложила руки за спину и наперекор своей подагре заходила с горящими глазами по гостиной.
— Шевалье Детуш в Валони! — говорила она, скорее рассуждая сама с собой, чем обращаясь к присутствующим. — А почему бы и нет, черт подери! — добавила она, потому что принесла из былых экспедиций при лунном свете ругательства и энергические выражения, которых обычно не употребляла, но которые, стоило ей увлечься, срывались у нее с губ, подобно ловчим птицам, сердито возвращающимся на покинутый ими насест. — В конце концов, это не исключено. Такому бывшему и случайно уцелевшему шуану живется трудно. Он мог высадиться не в Гранвиле, а в Порбайле или в гавани Картере и заглянуть в Валонь по пути домой: он ведь, по-моему, из-под Авранша.
Но, брат, — продолжала она, останавливаясь перед аббатом, как если бы у нее доныне были на ногах упомянутые им кавалерийские ботфорты, а на голове вместо бочонка из оранжевого и сиреневого шелков — треуголка, которую она носила в юности на заплетенных в косицу волосах, — но, брат, если вы уверены, что это был шевалье Детуш, почему вы так быстро дали ему уйти и не заставили его перемолвиться с вами хоть несколькими фразами?
— Дали уйти! Не заставили перемолвиться! — шутливо передразнил аббат серьезный и страстный тон м-ль де Перси. — Разве можно задержать пролетевший мимо ветер и перемолвиться с человеком, который, как домовой, — чур, чур, меня! — исчезает, едва ты успел его опознать, да еще в сегодняшнюю погоду, милая барышня?