Дюма
Шрифт:
Труайя: «Александр, охваченный восторгом, собрал кучку добровольцев и решил вместе с ними выступить к ратуше. Высокий рост, пылающий отвагой взгляд, двустволка и соответствующий обстоятельствам костюм естественным образом делали его руководителем штурма». На самом деле, как пишет Дюма, блуждая, он наткнулся на двоих-троих молодых людей, не знающих, как и он, куда идти, решили идти по оружейным магазинам, встречные спрашивали, куда они идут, узнав, что за оружием, некоторые присоединялись, образовалась группа около пятидесяти человек, тут спохватились, что ни у кого нет денег. Александр сказал, что деньги есть у него дома, больше никто не выказал желания добыть денег, и все пошли к Александру домой. Но его не впустил швейцар. Спутники сказали, что надо ломать дверь. «Но я любил мою квартиру, такую удобную, и совсем не хотел, чтобы меня выселили…»
20 человек улетучились, остальные где-то наскребли денег, пошли в оружейный магазин за пулями и порохом. Хозяин магазина сказал, что всё раскупили, но, говорят, у какого-то типа на улице Мазарини есть порох. «Хотя было маловероятно, что такой тип существовал, мы все же пошли туда». Но тип был, и порох у него был, и уже стояла очередь, но порох давали только тому, кто предъявлял ствол, в группе Дюма стволов было всего три, он вспомнил, что один знакомый — охотник, наверное, у него есть патроны, побежали к нему, охотника дома не было, но его жена согласилась дать патроны — по
В три он был у Летьера, поел, отдышался, в пять пришел сын хозяина, студент, с новостями. «Бульвары были в огне от Мадлен до Бастилии; половина деревьев была срублена и использована для строительства сорока баррикад». Говорили, что где-то ходит какая-то группа, которую возглавляет человек, играющий на скрипке, что на улице Фобур-Сент-Антуан, ведущей из центра в пригород, жильцы из окон забросали солдат старой мебелью, что парламент наконец проснулся и думает, что делать, что вернулись Лафайет и Лаффит и было заседание «комитета»: эти двое плюс Перье плюс популярный в народе генерал Жерар. (Комитет послал переговорщиков к Мармону, тот велел прекратить беспорядки, тогда отзовет войска, переговорщики требовали сперва отменить переворот и уволить Полиньяка.) «Молодые горожане бросились в восстание, а журналисты, генералы и депутаты ничего не делали, только ходили и болтали и уговаривали, чтобы все было мирно. Жирарден говорил, что Бурбоны вполне себе хороши, если в правительстве не будет ультрароялистов; Каррель осуждал безумие горожан, которые нападали на солдат; Лаффит и Перье толковали о мире с человеком, который бил по городу из пушек!» Все это было страшно важно, но Александра не меньше нервировало то, что из-за строгого консьержа не попасть домой: одежда грязная, денег нет и спать негде. Летьер сходил на переговоры, консьерж поставил условие, что жилец не будет стрелять из окон. Александр оставил дома оружие, почистился, взял деньги и снова ушел. Было девять часов вечера. «Я чувствовал, что надо срочно вовлечь в восстание, не мытьем так катаньем, вождей нашей оппозиции, которые ждали 15 лет, и хотел узнать, делает ли кто-нибудь что-нибудь для этого». Магазины закрыты, но окна освещены, улицы пусты, там и сям недоделанные баррикады. Он решился идти к Лафайету: говорили, что никто не смог убедить его возглавить восстание, вдруг да получится?
Генерала не было дома, Александр собрался уйти, тот вдруг подъехал, Александр кинулся к нему с речью, Лафайет сказал, что «готов действовать», но не объяснил как. (Король тем временем распорядился объявить чрезвычайное положение, министр внутренних дел выписал ордера на арест Лафайета, Жерара, Тьера и еще нескольких оппозиционеров, а Лаффит отправил Орлеанскому депешу: будет сделано все, чтобы возвести его на трон.) Александр пошел к Этьену Араго, там сидели все молодые активисты. Александр передал слова Лафайета о «готовности действовать», но они почему-то никого не впечатлили. Пошли в «Национальную», там уже слыхали, что генерал будто бы согласен, и даже составили текст указа о формировании временного правительства, дело за малым: чтобы Лафайет и генерал Жерар его подписали. Да больно надо время тратить, ходить к ним; стали тренироваться подделывать подписи, но не решились печатать фальшивку. Говорили, что завтра вроде будет митинг на площади Одеон, кто его организовывает, никто не знает, но идти надо. Александр ушел домой под утро, лег спать. Баррикада на его улице так и осталась в зачаточном состоянии. Но были и настоящие; самой «баррикадной» (как и в прошлую, «большую» революцию) стала улица Фобур-Сент-Антуан. Войска всю ночь атаковали баррикады на окраинах, но без успеха: на узких кривых улочках легче партизанам, чем регулярной армии, а Мармон был нерешителен, и король не прислал на помощь гарнизон Сен-Клу. Мармон отвел войска на бульвары, потом еще дальше в центр. На рассвете 29 июля повстанцы взяли мэрию. «Бог располагает»: «„А сейчас, — сказал Самуил, — подождите немного. Вам нужна ратуша. Мы ее возьмем. Это дело минутное“. Во время этого разговора перестрелка не прекращалась. Солдаты, видя, как их пули без толку расплющиваются, натыкаясь на камни набережной, начали приходить в уныние. К тому же во всех гражданских войнах быстро наступает час, когда армия припоминает, что она тоже народ, и до солдата доходит, что он стреляет в своих братьев…»
По окраинам прошел слух, что без охраны остались многие учреждения и музеи, где есть что пограбить; темная масса, совсем не похожая на ту, что с призывами соблюдать конституцию вышла на улицы в первый день, стала сползаться в центр. Александра разбудил слуга Жозеф: всюду стреляют, захватили Артиллерийский музей. «Я писал о Генрихе III, Генрихе IV, Людовике XIII, мне невыносима была мысль, что собранные ими сокровища искусства попадут в руки первого встречного, который обменяет их на фунт табака». Понесся туда: разгром, всё тащат. «Ради Бога, друзья, — кричал я, — пощадите оружие!» На него рычали, но один мужик снизошел до объяснения: за оружием-то они и пришли. Единственное, что можно было сделать, — спасти несколько экспонатов. Он набрал сколько мог, один бесценный шлем надев на голову, и унес домой (потом ему за это дадут бесплатный абонемент в музей), еще сбегал, еще принес. Консьерж глядел косо, Жозеф стенал и молил остаться. Александр устал, да и все уже разграбили. Он пошел на площадь Одеон, где должен быть митинг: все оцеплено войсками, но около пятисот человек толкутся поблизости. Встретил Жана Шарраса, знакомого студента, болтались по городу, искали оружие, к ним присоединялись какие-то люди, потом исчезали. «У революций есть свои таинственные ветры, что носят людей в одно или другое место без всякой видимой причины; эти подводные течения вдруг движутся на юг или север, восток или запад, никто не знает зачем и почему». К площади Одеон прибывали люди, нашлись бывшие военные, распределяли патроны, все кричали. «Один человек из группы Шарраса орал: „Да здравствует Наполеон Второй! [12] “ Шаррас подошел к нему и спросил: „Слушайте, вы вправду думаете, что мы деремся за Наполеона Второго?“ „Вы деритесь за кого хотите, — отвечал тот, — а я хочу за Наполеона!“ — „Ладно, но если вы за него, идите в какой-нибудь другой отряд“. „Ладно“, — сказал тот и пошел искать группу, более подходящую его вкусам».
12
Сын Наполеона Франсуа Жозеф Шарль Бонапарт.
Шаррас куда-то исчез, Александр остался на площади, с которой потихоньку улетучилось оцепление. Кто-то крикнул, что надо брать Лувр, другие сказали, что это безумие — там до зубов вооруженная швейцарская охрана. Нашлась сотня добровольцев, Александр (безоружный) пошел за ними, швейцарцы дали залп — один человек убит, двое ранены, Александр отлежался за фонтаном, Лувр в дыму, ничего не видно. Зашел к землякам, проговорили два часа, пошел домой переодеться (когда поваляешься на тротуаре, одежда мигом превращается в тряпки) и взять пистолеты. Опять шум, высунулся из окна и увидел дым над Тюильри. Взяли! «Там жгли корреспонденцию Наполеона, Людовика XVIII и Карла X… Мне захотелось повеситься…»
Он побежал к Тюильри и оказался в толпе, ломившейся во дворец. Бесценные документы валяются в лужах, все ворота открыты, полная неразбериха. «Сотни женщин: откуда они взялись?!» Толпа громила все подряд, двоих убитых внесли во дворец, одного положили на трон, потом убрали: каждому хотелось посидеть на троне. Грязь, кровь, разоренная библиотека. Он подобрал несколько книг и унес домой, прижимая к сердцу. Валят статуи. Из романа «Соратники Иегу»: «Чего я не могу уразуметь — это… истребления неодушевленных предметов, которые не принадлежат ни уничтожающим их людям, ни уничтожающей их эпохе…» Вышел на улицу, все рассказывали разные версии взятия Лувра и Тюильри. Потом он узнал, как было на самом деле. Два пехотных полка на Вандомской площади благодаря увещеваниям Жерара перешли на сторону восставших, Мармон, чтобы заткнуть брешь, бросил туда части от дворцов, и в это время (не согласованно с Жераром, а так вышло) колонны с четырех сторон пошли на Лувр; в штурме участвовало, по разным версиям, от пятисот до пяти тысяч человек, во главе были Кавеньяк, Бастид и Шаррас, захвативший казарму с оружием. Бой длился минут сорок, швейцарцы под натиском бросили оружие и бежали. Всего погибло около двухсот солдат и восьмисот повстанцев. Потом взяли Бурбонский дворец, где заседали парламент и правительство. Войска отступали для перегруппировки в Сен-Клу. Что будет дальше, никто не знал.
Александр, чуть не плача из-за гибели книг, побрел к Удару: «Мне очень хотелось знать, будет ли он сегодня того же мнения, что и вчера, относительно преданности Орлеанского королю». Но тот молчал. Александр ходил по знакомым, пытался разобраться, кто всем руководит. «Все говорили, что есть какой-то комитет или временное правительство, но никто его не видел». Говорили, что Лаффит составил ультиматум к Орлеанскому, требуя принять корону. Александр пошел к Лаффиту (тот якобы вывихнул ногу, из дома не выходил, все стекались к нему), там люди гроздьями висят на воротах — не пробиться. Рассказывали, что в мэрии Бодэ, редактор «Времени», объявил себя секретарем муниципалитета и выпустил кучу указов и что там уже функционирует временное правительство Парижа, что по городу ходит какой-то генерал, объявивший себя главнокомандующим, и все его слушаются (был такой генерал, Фредерик де Дюбур-Бутлер). Но это все ненастоящее. Солидные люди решают, кто будет властью; и хотя у них нет оружия, все примут то, что они решат, потому что сила не в оружии, а в авторитете, и самая агрессивная толпа только и делает, что ищет себе начальника. «Бог располагает»:
«— Смерть и ад! — заревел Самуил, в бешенстве сжимая кулаки. — Так они приберут к рукам нашу революцию!
— О, это уже случилось. Для начала они учредили комиссию, составленную черт знает из кого, и уже обратились к народу с воззванием, чтобы снова его убаюкать. Депутаты тоже вмешались в это дело. Все проиграно. Пойду запрусь у себя дома. Если опять пойдет стрельба, тогда выйду».
Заседание у Лаффита (он действительно отправил Орлеанскому ультиматум) шло с утра. Некоторые депутаты выступали за республику, но большинство решило оставить монархию. Составили комиссию во главе с Перье, назначили Лафайета командующим Национальной гвардией, послали переговорщиков к Карлу. «Революция свершилась… не силами Перье, Лаффитов, Шуазелей, Одийонов Барро; они спрятались даже не за кулисами, потому что это было слишком близко к сцене, а в своих домах… даже когда Лувр и Тюильри пали, они в своих салонах все еще обсуждали протест, который находили чересчур смелым… Они начали свою реакционную работу в тот самый день, когда все были полны энтузиазма… Радуйтесь, обнимайтесь, вы, молодежь, горожане, студенты, поэты, художники! Ваши мертвые еще не похоронены, а те, кто отсиживался дома, уже вырывают победу из ваших рук».
Ждали Лафайета, наконец он приехал, и вслед за ним Дюма удалось просочиться во двор. Кто-то закричал, что идут солдаты, некоторые со страху выпрыгивали в окна, но оказалось, что солдаты свои, революционные, пришли приветствовать Лафайета. Пришла депутация, предложившая Лафайету и Жерару объявить себя правительством, те отвечали уклончиво; «мы с народом» и т. п. Но все продолжали требовать от Лафайета заявления. Одно самопровозглашенное правительство уже было — муниципалитет; объявили, что генерал пойдет в мэрию и там все скажет. Толпа потащилась за ним, в половине четвертого он прибыл в мэрию, где заседали люди тоже не последние: адвокат Франсуа Моген, сделавший имя на политических процессах, депутат Огюст Шонен, бывший прокурором при Наполеоне, генерал Жорж Мутон; все они по разным причинам были против Орлеанского. Толпа у мэрии приветствовала Лафайета. «В эту минуту он был самым популярным человеком в Париже и властелином минуты… все верили в мифический незримый триумвират из Лафайета, Жерара и Шуазеля». (Пожилой герцог Клод Шуазель — отставной военный, депутат-либерал.) Лафайет уговаривал всех разойтись, Александр пошел в кафе напротив. В десять часов приехали два депутата верхней палаты и рассказали, что были у короля: просили отменить антиконституционные указы и вместо Полиньяка назначить генерала Мортемара, умеренного, король не соглашался, но, узнав, что войска отступают из Парижа, сместил Полиньяка и Мармона, назначил Мортемара и подписал указ об отмене указов; это произошло в три часа дня, но из-за толчеи и неразберихи пэры только сейчас добрались до столицы. Мэрия ответила, что уже поздно. (Карл назначил на место Мармона своего сына, герцога Ангулемского, наследника трона, тот сделал смотр войск в Булонском лесу и сказал, что Париж потерян.) Пэры поехали к Лаффиту — там люди поумереннее, — но получили ультиматум: привезете сюда до часу ночи этого Мортемара — будет разговор, нет — нет. (Мортемар не приехал.) У мэрии самые терпеливые оставались ночевать, Александр нашел пустую каморку, заперся и не открывал, как ни ломились. На рассвете 30 июля, помятый, невыспавшийся, умылся в фонтане, вернулся в мэрию — секретарь Лафайета бегал по коридорам в поисках писца. Александр вызвался переписать бумагу — то было письмо к Орлеанскому с предложением короны и упреком: «Ваше нахождение в Париже важно для спокойствия столицы».