Джевдет-бей и сыновья
Шрифт:
— Может, мне сходить купить? — спросил Рефик. — А чай как же?
— Сходи, конечно, чего ждешь? — сказал Омер. — На него не смотри, он ведь, кажется, не пьет. Ты ведь не пьешь, Мухиттин? Ты у нас словно в монастырь ушел. Но монахи-то, между прочим, пьют!
— Не нравятся мне твои шутки, — проговорил Мухиттин, стараясь казаться хладнокровным и собранным.
— Ну, на всех не угодишь. Да, Рефик, что ты будешь покупать? Возьми ракы, наш друг чужеземные напитки не жалует. Можешь еще взять кумыса! — Последняя шутка Омеру самому не понравилась,
— Ты, должно быть, себя очень любишь, — сказал Мухиттин.
— Нет, я никого не люблю. Как и ты. А вот он точно кого-то любит. Поэтому так и… Так и живет.
Рефик, похоже, обрадовался, что разговор, которого он так ждал, наконец завязался. Ему явно хотелось ответить Омеру, но нужных слов он не нашел и спросил только:
— Закуски купить? Мухиттин, ты если хочешь, наливай себе чаю…
— Купи, купи закуски! — сказал Омер. — Если бы не ты, мы с Мухиттином сегодня не сошлись бы.
— Наша дружба — совсем особое дело! — проговорил Рефик и вышел.
Мухиттин холодно посмотрел на Омера:
— Еще раз хочу сказать, что мне твои сегодняшние шутки не нравятся. Не заставляй меня, пожалуйста, жалеть, что я сюда пришел. Я и не собирался приходить, в последний момент передумал.
— Не собирался, стало быть? Чем же ты планировал заняться? Я, кстати, купил твой журнал, почитал.
— Давай не будем об этом говорить, ладно? — Мухиттин встал и начал ходить по комнате. — Конечно, я не пришел бы… Если бы Рефик не позвал.
— Ты и с Рефиком нечасто видишься. Почему?
— Наверное, потому, что говорить нам не о чем. Да и времени нет. К тому же Рефик теперь стал совсем странным.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю, не знаю… Но эта его наивность, доходящая до идиотизма, эти душевные кризисы по поводу того, что нужно делать в жизни… Раньше он был больше похож на нас, а теперь словно иностранец. Я ему сказал, что он офранцузился. — Мухиттин резко повернулся и посмотрел на Омера. — В этом смысле ты на него похож!
— А ты совсем не изменился, Мухиттин, — сказал Омер и почувствовал, что успокаивается.
— Вот еще одно поверхностное суждение! Я очень сильно изменился. Я теперь живу во имя идеи!
— Это ты только так думаешь! — раздраженно бросил Омер. — Раньше, впрочем, ты не любил таких громких слов. Ты всерьез веришь, что веришь в эту свою идею?
— Кончай острить. Какая разница, верю я или нет? Я кое-что делаю. Я приношу пользу движению! А искренне я это делаю или нет, значения не имеет. Я делаю дело и приношу пользу.
— Можно ли расценивать эти слова как признание?
— Я же сказал, кончай острить. Ишь, умник! Ты ведь по-прежнему полагаешь, что самое важное на свете — это твой ум? — Мухиттин стоял, засунув руки в карманы, и смотрел не на Омера, а на мебель.
«Не нравится он мне, — думал Омер. — Похож на меня, поэтому и не нравится. Зачем я сюда приехал? Там была такая спокойная, насыщенная,
Мухиттин ходил по гостиной, не вынимая рук из карманов. Потом зашел в соседнюю комнату и сказал оттуда:
— Что ты думаешь об этом доме? Сколько раз мы тут бывали, и никогда здесь не было так пусто. А сейчас словно…
Омер обвел глазами гостиную. Из соседней комнаты донеслись звуки фортепиано: Мухиттин наугад пробежался пальцами по клавишам, потом с шумом захлопнул крышку.
— Как твои отношения с той девицей?
— Кончены наши отношения.
— Она играла на фортепиано? Не играла? Я всегда думал, что ты возьмешь в жены девушку, умеющую играть на фортепиано. Сестра Рефика тебе подошла бы. — Мухиттин усмехнулся. — Они всегда были тебе так рады… Ты так почтительно целовал руку Джевдет-бею. И сегодня смотрел на его портрет с почтением. Великий человек, создатель нашей семьи, несравненный Джевдет-бей! Мы вовек будем тебе благодарны! — С этими словами Мухиттин вернулся в гостиную.
— Неплохо ты сам себя развлекаешь.
Наступила тишина. Омер закурил. Мухиттин снова стал ходить из угла в угол.
— Где же он, наконец?
— Сегодня воскресенье. Наверное, не может найти открытую лавку, — сказал Омер — просто чтобы не молчать, и еще чтобы было видно, что он совершенно спокоен.
— Э, с тех пор, как ты уехал, Нишанташи здорово изменился.
Колокольчик на садовой калитке звякнул, и вскоре в гостиную вошел Рефик с пакетами в руках. Вид у него был возбужденный.
— Ну о чем вы тут разговаривали?
— Ни о чем! — ответил Мухиттин.
— Я сейчас приду, скоро, — сказал Рефик и убежал на кухню, по пути громко, чтобы было слышно в гостиной, рассказывая, что купил и чего найти не смог. Потом вернулся с тарелками, вилками и ножами.
— Давайте не будем садиться за большой стол, поедим за этим, трехногим!
— Как бы не закапать столик-то, — сказал Мухиттин.
— Не закапаем! — ответил Рефик. Потом обернулся, посмотрел на Мухиттина, понял, что в словах его была насмешка, но не обиделся. Должно быть, даже обрадовался, что между ними такие близкие отношения, что они могут подтрунивать друг над другом. Быстро сбегал на кухню за стаканами и достал бутылку ракы.
— Смотри-ка, Мухиттин, что он нам принес! — сказал Омер.
— Я пить не буду. После обеда у меня дела…
— Да ладно, брось ты свои дела! — сказал Рефик. — Посидим, поговорим… Как славно!
— Двух часов для разговора более чем достаточно.
— Ну что ж, господа, тогда приступим! — провозгласил Омер и открыл бутылку. Быстро наполнив стаканы, поднялся на ноги. — Вот он и пришел, день страшного суда! Ангелы, ведущие записи всех наших дел… Этим ведь ангелы занимаются? Впрочем, неважно. Кто что сделал в жизни, кто прав, кто нет — все сейчас выяснится! — И он залпом осушил стакан неразбавленного ракы. «Зачем я так сделал? Не нужно было!»