Джип из тыквы
Шрифт:
Внезапно до меня доходит: а ведь он любовался не кем-то, а мной!
Это соображение потрясает меня так, что я вздрагиваю, задеваю колючий куст и ойкаю.
Я красивая? Я – красивая?!
Это каким же надо быть… Гм… Терминатором! Чтобы найти МЕНЯ красивой?!
«Вот, видишь, ты слишком предвзято к себе относишься, – заявляет внутренний голос. – Как говорится, о вкусах не спорят! Некоторым очень даже нравятся долговязые тощие барышни с прической «Новобранец после тифа»!»
– Некоторым и вампир Ладислав симпатичнее Аватара, – соглашаюсь я.
В следующий момент неосознанное чувство – то ли честность, то ли вредность, а может, протест – распрямившейся пружиной подбрасывает меня вверх и вперед. Я поднимаюсь на ноги и делаю всего два шага. Этого достаточно, чтобы заметить мою хромоту и переоценить «красавицу», заслуженно понизив ее до уродки.
Если этот лирический супергерой настроился на романтические чувства, мое ковыляние «от бедра» без слов объяснит, что он выбрал неподходящий объект.
Честность – это похвально, и все же я сама на себя злюсь и досадливо краснею.
А громила все так же спокойно, с ленцой, интересуется:
– Что с ногой?
– Стальной штырь в бедре! – отвечаю я без заминки и даже с вызовом.
– А у меня колено железное, – добродушно сообщает гигант и тоже делает два шага мне навстречу.
– Незаметно, – машинально отмечаю я.
– А в аэропорту звеню, как пасхальный колокол, – самым краешком твердого рта усмехается мой собеседник и протягивает мне руку. – Я Саныч. Будем знакомы.
Рука у него огромная, как лопата, и такая же твердая. Моя бледная лапка беспомощно соскальзывает с нее, я пожимаю плечами:
– А я не знаю, как меня зовут. Зовите, как все, Марией.
Саныч чуточку поднимает брови, но ожидаемого вопроса не задает.
Я отворачиваюсь и смотрю на море.
Некоторое время мы стоим и молчим, потом Саныч небрежно сообщает:
– Есть бутерброды и чай.
– Горячий? – спрашиваю я.
Он хмыкает, разворачивается и враскачку топает за дюну. Помедлив немного, я иду за ним.
Это легко: ботинки-тракторы пробивают песчаную корку, оставляя приметные следы. По ним я выхожу на пустырь, посреди которого одиноко, как марсоход на Красной планете, высится близкий родственник танка – темно-зеленый джип-внедорожник.
Не карета из тыквы. Основательная машинка!
Крестник Терминатора уже сидит за рулем и при моем приближении не выходит из машины. Очевидно, ему и в голову не приходит открыть мне дверцу и помочь забраться в салон. Я делаю это самостоятельно и, не успев отдышаться, вижу у своего носа дымящую чашку.
Ее емкость – не меньше литра, и это всего лишь крышка термоса, из которого непринужденно прихлебывает сам Саныч.
Чай горячий, крепкий и душистый, явно не из пакетиков и с настоящим лимоном. И сахара в него бухнули от души, так что мне понятно: этот напиток готовила не фея.
– Бутерброд?
Я освобождаю одну руку, и в нее с трудом втискивается впечатляющее сооружение из толстого хлебного ломтя, густо намазанного маслом, поверх которого встык любовно уложены половинки сосисок. Это также непохоже на дамское рукоделие, и я беззастенчиво резюмирую вслух:
– Не женат.
Саныч согласно хмыкает. В уютном молчании мы уплетаем бутерброды и пьем чай.
Мне тепло и хорошо.
Потом Саныч убирает термос, смахивает со штанов хлебные крошки, пристегивается и буднично спрашивает:
– Тебе куда?
– В санаторий «Золотые зори», это под Кипучеключевском, – говорю я и тоже пристегиваюсь.
– По пути, – кивает Саныч и поворачивает ключ в замке зажигания.
Плавно покачиваясь, джип едет по кочковатому пустырю наперегонки с пустым полиэтиленовым пакетом, который катится вприпрыжку, как перекатиполе.
В кустистой траве тут и там пестрят обрывки целлофана, клочья ткани, разноцветные жестянки и бутылки с выцветшими этикетками. Мусор – это единственное, что осталось от популярного рок-фестиваля, который буйствовал тут в июне.
Глупо было надеяться, что я здесь что-то найду.
Машина выезжает на дорогу, движение становится плавным и быстрым, мусорное поле остается позади.
Саныч молчит.
Я закрываю глаза и сама не замечаю, как засыпаю.
Меня будит тишина. Торжественная соборная тишина с тихим шарканьем ног, благоговейным многоголосым шепотом и гулким эхом под высокими сводами.
Я размыкаю ресницы, ожидая оказаться в сумраке, но меня слепит блуждающий острый луч, и я снова зажмуриваюсь.
Ощущаю тепло на щеке. Слышу птичьи голоса.
Открываю глаза и вижу, что рядом со мной спокойно спит мужчина.
Голова его на соседней подушке обращена ко мне боком, и некоторое время я рассматриваю грубовато вырезанный профиль: выпуклые брови, короткий прямой нос, твердые губы и подбородок, которому позавидовал бы Щелкунчик.
Потом обладатель всей этой мужественной красоты, не шевелясь, произносит:
– Проснулась? – открывает глаза и поворачивается лицом ко мне.
Глаза у него дымчато-серые, как мягкий шерстяной войлок. Я смотрю в них и греюсь.
– Куда дальше? – не дождавшись ответа на первый вопрос, спрашивает Саныч и садится ровно.
До меня с опозданием доходит, что мы с ним не в постели, а в машине – оба спали, сидя в креслах.
Я шокирована тем, что не шокирована.
Кажется, я девушка свободных нравов.
Тоже выпрямляюсь, выглядываю за борт и расплываюсь в улыбке.
Боже, надо же такое придумать! Джип стоит на опушке леса недалеко от проселочной дороги, в данный момент пустой.
Лес снизу доверху желтый, солнечный, пронизанный острыми лучами, на белых и синих ниточках которых крутятся медленно опускающиеся листья. Просверки золотых пятаков и звезд за стеклом образуют красивый контрастный фон для каменной физиономии Саныча. Он невозмутим, как статуя с острова Пасхи, но заметно более симпатичен. Во всяком случае, уши у него небольшие и аккуратные.