Джип из тыквы
Шрифт:
– Она не вспомнила, – с сожалением вздыхает Валентин.
Я смотрю на Макса. У его свечения цвет неуверенной радости с примесью тухлого страха.
– А что фестиваль? – торопливо бормочет он. – Ладно, мы были там. Хорошо, я скажу: там мы с тобой и познакомились. Ты хотела знать правду? Ну, вот тебе правда: я тоже не знаю, как тебя зовут на самом деле, потому что нам ты представилась как Рыжая Соня!
– Пьяная Рыжая Соня, – с удовольствием уточняет Валек. – Веселая и сговорчивая!
– Мы перемигнулись в толпе у сцены, поехали к морю, потому что тебе приспичило устроить ночное купание голышом, а потом ты оставила нас барахтаться в волнах, а сама увела мою машину! – добивает меня Макс.
– Я же не рыжая, – жалко оправдываюсь я, дрожащей рукой касаясь отросшей темной щетины на макушке.
– А была рыжая, с длинными волосами.
– Подтверждаю! – кивает сияющий Валентин. – Это единственное, что я помню о тебе совершенно точно: волосы были рыжие!
Он тянется ко мне, и я делаю два шага назад.
Всего два, зато каких!
На первом шаге я сбиваю пустую водочную бутылку, и она катится по полу, попадает мне под ногу на втором шаге, после чего сама летит в угол, а я – на пол.
Спиной вперед, затылком в паркет.
Занавес!
Слабак храпит на диване, пуская слюни на подушку.
Слюнтяй.
Даже во сне лицо у него страдальческое – кажется, сейчас скривится и захнычет жалобно, как младенчик.
Пить не умеет, девок мять не умеет, бабло у дурной инвалидки отнять – и то не умеет! Трепло и тряпка.
Дать бы ему как следует по роже, да тут уже есть одно тело в отключке, второе будет лишним.
Если дура не очнется, придется избавляться от трупа. Хотя от слабака и в этом будет мало пользы, зассыт он труп закапывать, сам с перепугу сдохнет.
По морде ее похлопать, что ли?
А ничего так морда, симпатявая, с прежними рыжими волосищами была бы даже очень.
– Ау, красотка! Просыпаемся, просыпаемся!
Ага, реснички задрожали! Не сдохла девонька, крепкая!
Небось не развалится, если ее сейчас того… И сопротивляться не будет…
Что такое? Не нравится?
Мне темно и холодно. Голова чугунная, неподъемное тело ноет. Кажется, что я лежу на льду, и он вытягивает из меня остатки тепла и силы.
В темноте кто-то бесцеремонно касается меня, ворочает, тянет с меня одежду. Становится еще холоднее. Я хочу возразить, но губы едва шевелятся, не пропуская стона. Даже веки поднять – задача непосильная. Смотрю сквозь ресницы – мрак, муть, расплывчатые пятна в путанице линий.
Потом слышу голос:
– Что такое? Не нравится?
Розовое пятно приближается и превращается в лицо. Я почти узнаю его, и в этот момент попадаю рассеянным взглядом в чужие цепкие глаза.
Вспышка – и картинка становится яркой и четкой.
Девка разложена животом вниз, как морская звезда. Рыжие волосы потемнели и втоптаны в песок, будто бурые водоросли в полосе прибоя. На белой веснушчатой спине бородавки и родинки налипших ракушек и камешков, между ними – свежие царапины, все вместе похожи на созвездия, какими их рисуют в учебниках астрономии.
Лопатки вздрагивают, но никаких звуков не слышно. Скрюченные пальцы глубоко ушли в песок, зацепились, как якоря, а легкое тело ерзает вперед-назад при каждом толчке.
Должно быть, девка набрала уже полный рот песка, потому и молчит.
Заткнулась наконец, крикливая выдра.
Последний удар с долгим сладостным содроганием вдавливает белое тело в темный песок так глубоко, что получившаяся яма могла бы сойти за могилку.
– Отдыхай, сучка. Третий антракт! – расслабленно произносит довольный мужской голос.
– Валек, иди перекури! – негромко зовет другой.
Отлично покатались, красотка!
…Мое сердце пропускает удар, а когда вновь оживает – я чувствую на своей обнаженной груди жадную лапу.
– Очнулась, красотка? – глядя мне в глаза, бормочет Валентин.
– Сволочь, – беззвучно шепчу я.
Вот, значит, как это было. «Ночные купания голышом», ага. Они меня изнасиловали!
Твари!
Мои раскинутые руки сжимаются в кулаки, и в правый само собой попадает бутылочное горлышко. Я могла бы подумать, что это подсказка свыше – судьба, так сказать, но думать мне некогда.
Я хватаю пустую бутылку, как скалку, и бью ею наугад.
Попадаю удачно – Валентину по голове.
Крик, кровь. Валентин хватается за голову и падает на бок. Я отползаю в сторону, попутно собирая в охапку свою и чужую одежду.
– Ты что сделала, сука?!
Валентин, спотыкаясь, бежит в ванную. Я слышу тугое гудение мощной водяной струи, треск оборванного с крючка полотенца и приглушенные ругательства. У Валентина богатый словарный запас!
Хватаясь за стул, поднимаюсь на ноги, захлопываю дверь в санузел и тем же стулом подпираю ручку, блокируя замок.
Озираюсь.
На диване храпит Макс. Кажется, его можно не опасаться.
Дверь в ванную трясется. Заградительный стул приплясывает, но пока держится.
Я подхватываю с пола свою сумку, собираю в охапку все тряпье, какое вижу, и вылетаю из домика – если, конечно, можно назвать полетом кособокий галоп с притопом на здоровую ногу.
Делаю прихлоп, запечатывая наружную дверь. Ключи были в ней – забираю их и запираю замок.
На мокром от ночной росы капоте «Рено» торопливо потрошу кучу вещей, нахожу куртку Макса и с мясом вырываю из кармана ключи от машины.