Джип из тыквы
Шрифт:
Меня занимает вопрос: у всех животных есть ярко выраженные эмоции – или только у достаточно крупных и высокоразвитых вроде собак?
Кстати, пусть моя псина остается Белкой, ладно. Если вдуматься, Петр дал ей хорошее имя, как бы в честь той собаки, которая первой слетала в космос. Это же Белка была, правильно? Напарница Стрелки. Традиционное, можно сказать, имя для четвероногой участницы великого эксперимента.
«Можно еще тебя в Стрелку переименовать», – шутит мой внутренний голос.
Настоящие белки слишком шустрые, и я никак не могу разглядеть, есть ли у них эмоциональная аура. Но у дождевого червяка ее точно нет – я встретила одного такого на дорожке и хорошенько рассмотрела. Если это был типичный червяк (а выглядел он вполне типичным), то можно сделать вывод, что неразумные мелкие твари свободны от опасности закружиться в вихре чувств.
Словно в продолжение и развитие темы червяков и разных мелких гадов звонит Макс.
Я неохотно отвечаю:
– Да, алло?
– Думаешь, ты самая умная? – рычит он, тоже не снизойдя до приветствия. – Это мы еще посмотрим!
– А что, собственно, случилось? – язвительно интересуюсь я. – Обломал ядовитые зубки о новый замок в двери?
– Ты сука! – орет он.
Я выключаю трубку.
В общем, ясно: обломал. Чтобы узнать подробности, надо будет позвонить соседке – она обещала бдить и охранять рубежи моей квартиры, но я сделаю это позже, когда успокоюсь.
Короткий разговор с бывшим женихом портит мне настроение. Я злюсь, а в таком состоянии не имеет смысла продолжать великие и малые эксперименты в области эмпатии. Глядишь, получится наоборот, и не я проникнусь чувствами подопытных, а они – моими. А нужны ли нам в тихом мирном санатории буйные червяки и свирепые белки?
Я возвращаю собаку в сторожку и иду к себе. На подходе к бунгало встречаю горничную, которая только что закончила уборку, и она с претензией сообщает мне:
– У вас телефон трезвонил, как сумасшедший! Раз сто! Я не знала, трубку снимать или как?
– И сняли? – предполагаю я, подозревая, что редкий разведчик информирован лучше, чем обычная горничная.
– Только два раза.
– Из ста?
В знак примирения я протягиваю собеседнице соответствующую денежную купюру.
– Из трех, – признается она, ловко пряча сотенную бумажку и меняя интонацию. – Вам звонили одна женщина и двое мужчин. Женщина, похоже, немолодая, голос у нее слегка дребезжит и говорит она по-старинному: «Любезная, будьте добры…»
– Клара Карловна, – киваю я. – А что мужчины?
Я предполагаю, что это были Макс и Валентин, кто же еще?
– Первый, молодой хам, даже не поздоровался, сразу заорал: «Мария, ты?!» Я сказала, что это не Мария, так он просто выругался и бросил трубку, – обиженно рассказывает горничная. – А второй, наоборот, вежливо поздоровался, услышал меня, чуток помолчал и так же вежливо попрощался. Возможно, просто номером ошибся.
– Возможно.
Я прощально киваю и мимо тележки со средствами для уборки прохожу на крыльцо.
Скучаю на диване у телевизора.
Скучаю за обедом с дедульками, которые уделяют мне гораздо меньше внимания, чем жареной треске.
Скучаю на процедурах.
Изнывая от скуки, звоню Кларе Карловне и слушаю ее рассказ об отбитом вражеском нашествии.
– Ах, Мэри! Это было так весело! – ликует моя бравая соседка. – Пока гадкий Макс ломился в вашу дверь, я позвонила Жозефине, а она успела вызвать участкового, и он подоспел как раз вовремя! В тот самый момент, когда противный Макс обозвал нас с Жозефиной гламурными мумиями!
– Да как он смел! – возмущаюсь я, с трудом сдерживая смех.
Каков Макс, а? Поэт!
– Да-да, а еще он назвал нас с Жозефиной дряхлыми воронами, которые суют свои ороговевшие клювы не в свое дело! Каково? Ороговевшие клювы! – негодует Клара Карловна. – Просто отвратительный юноша, ни воспитания, ни манер! Но Андрей Ильич как настоящий джентльмен живо окоротил этого зарвавшегося молокососа.
– С помощью табельного оружия? – надеюсь я, с удовольствием воображая себе Макса, изрешеченного пулями а-ля чайное ситечко Клары Карловны.
Чувствую, что при одной этой мысли гармония мироздания быстро идет на поправку.
– Нет-нет, Андрей Ильич не стрелял! – возражает моя соседка, и в голосе ее слышится сожаление: очевидно, оскорбленная в лучших чувствах, Клара Карловна приветствовала бы такое развитие событий. – Он забрал грубияна в участок для проверки документов и воспитательной беседы. Думаю, больше вы его не увидите.
– Хотелось бы, – говорю я.
Клара Карловна клянется, что и впредь не оставит заботой и вниманием мое жилище, я сердечно и искренне благодарю ее, и мы прощаемся.
Улыбаясь, укладываюсь на диван, и тут телефон звонит сам – на сей раз домашний аппарат, не мой мобильный.
Помня доклад горничной, предполагаю, что это Макс или Валентин, и не снимаю трубку, но звонок повторяется еще трижды с десятиминутным интервалом, и я не выдерживаю.
Какие настойчивые негодяи!
Сжимая кулаки, иду к телефону и роняю в трубку такое прочувствованное «Алло!», что, с грохотом прокатившись по проводу, оно должно взорваться в ухе на другом конце, как бомба.
Злобно усмехаясь, жду ответной реакции и роняю челюсть, услышав совершенно невозмутимое:
– Добрый вечер.
Это Саныч.
Я тут же понимаю, кто был тот вежливый мужчина, который сначала поздоровался с горничной, а потом попрощался, и мысленно отчитываю себя за запальчивость и явное проявление дурного характера.
Что он подумает о девушке, которая рявкает в телефонную трубку, как сердитый фельдфебель?!
– Как дела? – спокойно спрашивает добрый Саныч у злого фельдфебеля.