Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 5
Шрифт:
— Возможно, он вовсе и не хочет быть джентльменом, — сказал Шелтон.
Антония переменила позу.
— Но как он может не хотеть?
— Возможно, он иначе смотрит на жизнь.
Антония молчала.
— Я не знала, что можно по-разному смотреть на жизнь, — проговорила она наконец.
— Вы не найдете и двух людей с одинаковыми взглядами, — холодно ответил Шелтон.
Солнечный луч погас, и дерево померкло. Очертания его стали жестче, резче; теперь это было уже не красочное пятно, пестрое и бесстрастное, как восточная богиня, а обычное северное дерево,
— Я совсем не понимаю вас, — сказала Антония. — Все люди хотят быть хорошими.
— И хотят жить спокойно? — мягко подсказал Шелтон.
Антония удивленно посмотрела на него.
— Предположим… — сказал Шелтон. — Я точно ничего не знаю, но предположим, что Ферран больше всего хочет, чтобы его поступки отличались от поступков других людей. Скажем, если бы вы предложили ему рекомендацию и много денег, поставив условием, чтобы он жил так, как все, вы думаете, он согласился бы?
— А почему же нет?
— Почему кошки не собаки, а язычники не христиане?
Антония соскользнула со стены.
— Вы, видимо, считаете, что не стоит и пытаться переделать его, сказала она и, повернувшись, пошла прочь.
Шелтон хотел было пойти за ней, но вдруг остановился, глядя вслед ее медленно удаляющейся фигуре с узкими бедрами и заложенными за спину руками; голова ее отчетливо выделялась на фоне зелени, поверх ограды. Она задержалась у поворота, оглянулась и, нетерпеливо махнув рукой, исчезла.
Антония ускользала от него!
Взгляни он на себя со стороны, и ему стало бы ясно, что это он уходит от нее, а она неподвижно стоит на месте, словно человек на берегу, который следит за течением потока ясными, широко раскрытыми, злыми глазами.
ГЛАВА XXVIII НА РЕКЕ
Однажды, в конце августа, Шелтон предложил Антонии покататься по реке по реке, которая, словно тихая музыка, баюкает землю, которая среди камыша и тополей катит мимо лесистых берегов свои воды, где под солнцем, и под луной, и под тяжелыми, сумрачными облаками белеют, словно крылья лебедей, серебристые паруса, где не смолкают голоса кукушек и ветра, где воркуют голуби и журчат ручейки у запруды; где среди всплесков воды, рассекаемой обнаженным телом, среди колеблющихся листьев водяных лилий, среди сказочных чудищ-коряг и призрачного переплетения древесных корней воскресает Пан.
Плес, который выбрал для своей прогулки Шелтон, никогда не служил местом пикников, где хлопают пробки от шампанского и раздаются взрывы смеха, — это было место дикое, почти не подвергавшееся столь облагораживающему влиянию человека. Шелтон греб молча, погрузившись в свои мысли и не отрывая взгляда от Антонии. В ней чувствовалась необычная истома: под глазами легли тени, словно она не спала мочь; румянец на щеках чуть побледнел, а платье, казалось, было соткано из золота. Она попросила Шелтона направить лодку в камыши и, наклонившись, сорвала две круглые лилии, которые, словно корабли, покачивались на лениво текущей воде.
— Давайте свернем куда-нибудь в тень, — сказала она. — Здесь слишком жарко.
Поля полотняной шляпы закрывали ей лицо, но головка девушки безвольно поникла, словно цветок, припекаемый полуденным солнцем.
Шелтон увидел, что жара в самом деле утомила ее, подобно тому как слишком жаркий день лишает северное растение его льдистой свежести. Он опустил весла, и по воде пошли круги, которые расплывались все шире я шире, пока не достигли берега.
Он направил лодку в заводь и, приподнявшись, ухватился за ветви нависшего над водою дерева. Ялик остановился, недовольно покачиваясь, словно живое существо.
— Я бы ни за что не согласилась жить в Лондоне, — внезапно сказала Антония. — Эти ужасные трущобы! Как жаль, что на свете есть такие места. Но не стоит думать об этом.
— Нет, — медленно ответил Шелтон, — я тоже считаю, что не стоит.
— В дальнем конце Кросс-Итона есть совсем плохие дома. Как-то раз я была там с мисс Трукот. Эти люди ничего не хотят сами для себя делать. А людям, которые ничего не хотят для себя делать, и помогать не хочется.
Упершись локтями в колени и положив подбородок на руки, Антония смотрела на Шелтона. Над ними навис шатер из мягкой густой листвы, а внизу в воде колыхались темно-зеленые отражения. Ветви плакучей ивы качались над лодкой, лаская плечи и руки Антонии, но не задевая ее лица и волос.
— Право же, им помогать не хочется, — снова сказала она.
Наступило молчание. Антония, казалось, глубоко задумалась.
— Что пользы сомневаться? — внезапно сказала она. — Сомнениями делу не поможешь. Главное — одерживать победы.
— Победы? — переспросил Шелтон. — Я предпочел бы понимать, а не побеждать.
Он встал и, ухватившись за ветку, подтянул лодку ближе к берегу.
— Как вы можете относиться ко всему безразлично, Дик? Вы прямо как Ферран!
— Разве вы такого плохого мнения о нем? — спросил Шелтон.
Он чувствовал, что ему вот-вот откроется нечто интересное.
Антония глубже уткнулась подбородком в ладони.
— Сперва он мне нравился, — сказала она. — Но я представляла его себе совсем другим. Я не думала, что он в самом деле…
— В самом деле — что?
Антония не отвечала.
— Право, не знаю, — сказала она наконец. — Мне трудно это объяснить. Я думала…
Шелтон продолжал стоять, держась за ветку; лодка, покачиваясь, колебала воду, испещряя легкой рябью ее гладь.
— Что же вы думали? — спросил он.
Взгляни Шелтон на нее, он увидел бы, что ее лицо стало еще более юным и каким-то по-детски застенчивым. И детским, нежным голоском она отчетливо сказала:
— Знаете, Дик, я в самом деле считаю, что мы должны постараться его исправить! Я знаю, что сама далеко не все для этого делаю. Но сколько ни думай, ничего не придумаешь: все так запутано, что просто не за что ухватиться. А я ненавижу чувство неуверенности. Ведь дело вовсе не в том, что не знаешь, как следует поступать. Иногда я думаю, думаю, и все напрасно, только зря время теряю, и под конец появляется такое ощущение, словно все, что ни делаешь, плохо.