Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— Вы современная женщина, Флер, я средневековая.
— Да, у вас в лице есть что-то от ранних итальянцев. И ранним итальянцам не удавалось убежать от жизни. Не тешьте себя иллюзиями. Рано или поздно самой себе осточертеешь, и тогда…
Динни с изумлением взглянула на Флер, — она никогда прежде не слышала от нее таких горьких слов.
— А какой прок от брака вам, Флер?
— Ну, я по крайней мере стала настоящей женщиной, дорогая моя, — сухо ответила Флер.
— Вы хотите сказать, что у вас есть дети?
— Говорят, дети могут быть и без брака, хотя я в это не очень верю. У вас же, Динни, этого быть не может, — вами движут прадедовские инстинкты; в старых семьях царит врожденная тяга к законному потомству. Ведь без него не было бы и старых семей.
Динни наморщила лоб.
— Никогда об этом не думала, но я не хотела бы иметь незаконного ребенка. Да, кстати, вы дали той девушке рекомендацию?
— Да. Не вижу, почему бы ей не стать манекенщицей. У нее узкие бедра. Нынешняя мода на мальчишескую фигуру продлится еще не меньше года. Потом помяните мое слово — юбки станут длиннее и снова начнут увлекаться пышными формами.
— Унизительно, правда?
— Что?
— Всячески подлаживаться, менять свои формы, волосы и так далее.
— Игра стоит свеч. Мы отдаем себя в руки мужчин для того, чтобы они попали в наши руки. Такова философия соблазнительницы.
— Если эта девушка будет манекенщицей, она уж наверняка пойдет по дурной дорожке.
— Не обязательно. Она может даже выйти замуж. Но меня не волнует нравственность моих ближних. Наверно, вам, в Кондафорде, приходится делать вид, что вас это интересует, — не зря вы сидите там со времен Вильгельма Завоевателя. Кстати, ваш отец принял меры, чтобы его дети заплатили поменьше налога на наследство?
— Он еще не старик, Флер.
— Да, но умирают не одни старики. У него есть что-нибудь, кроме имения?
— Только пенсия.
— У вас там много леса?
— Терпеть не могу, когда рубят деревья. Двести лет роста, жизни — все насмарку в каких-нибудь полчаса. Возмутительно.
— Милая моя, у людей обычно нет другого выхода, — разве что все продать и уехать.
— Как-нибудь перебьемся, — коротко сказала Динни, — мы никогда не продадим Кондафорд.
— Не забудьте о Джин.
Динни резко выпрямилась.
— И она этого не сделает. Тасборо — такой же старинный род, как наш.
— Предположим; но эта девушка полна неожиданностей, энергии у нее хоть отбавляй. Прозябать она не захочет.
— Жить в Кондафорде — это не прозябание.
— Не обижайтесь, Динни; я думаю только о вас. Я вовсе не хочу, чтобы вы потеряли Кондафорд, как не хочу, чтобы Кит потерял Липпингхолл. Майкл такой взбалмошный. Говорит, что если он один из столпов страны, то ему жаль такую страну, — какая глупость! Я никому этого не говорю, — неожиданно добавила Флер с глубокой искренностью, — но Майкл — золотой человек!
Заметив удивленный взгляд Динни, она переменила тему.
— Значит, на американце я могу поставить крест?
— Безусловно. Три тысячи миль между мной и Кондафордом — нет, спасибо!
— Тогда перестаньте мучить беднягу, — он признался мне, что вы его «идеал».
— И он туда же! — воскликнула Динни.
— Да, и даже сказал, что он от вас без ума.
— Это ничего не значит.
— В устах человека, который отправляется на край света, чтобы раскопать истоки цивилизации, что-нибудь да значит. Большинство людей готово сбежать на край света, лишь бы не видеть ни цивилизации, ни ее истоков.
— Я с ним покончу, как только уладится дело Хьюберта, — сказала Динни.
— Боюсь, что для этого вам придется либо постричься в монахини, либо надеть фату. Фата будет вам очень к лицу, Динни, когда вы пойдете с моряком к деревенскому алтарю под марш Мендельсона, окруженная милым вашему сердцу средневековьем. Хотела бы я это видеть!
— Я ни за кого не выйду замуж.
— Что ж, может, мы пока позвоним Адриану?
В квартире Адриана им ответили, что он будет дома к четырем часам. Динни попросила передать ему, чтобы он зашел на Саут-сквер, и поднялась к себе за вещами. В половине четвертого, спускаясь по лестнице, она заметила на пышном «саркофаге», где покоилась верхняя одежда, шляпу, поля которой были ей знакомы. Она попятилась, но было уже поздно.
— А! Вот хорошо! — раздался голос Халлорсена. — Я боялся, что вас не застану.
Динни подала Халлорсену руку, и они вместе вошли в гостиную Флер, где на фоне мебели в стиле Людовика XV он выглядел, как слон в посудной лавке.
— Я хотел рассказать вам, мисс Черрел, что мне удалось сделать для вашего брата. Наш консул в Ла-Пас заставит этого парнишку Мануэля прислать данное под присягой свидетельское показание о том, как на капитана Черрела было совершено вооруженное нападение; это я уже устроил. Если здесь у людей есть хоть капля здравого смысла, вашего брата оправдают. Я положу конец всей этой идиотской истории, даже если мне придется вернуться ради этого в Боливию.
— Большое спасибо, профессор.
— Не за что! Я теперь на все готов ради вашего брата! Я полюбил его, как родного.
Динни вздрогнула, но в его словах было столько великодушия и душевной теплоты, что она почувствовала себя маленькой и ничтожной.
— Вы сегодня плохо выглядите, — сказал он вдруг. — Если вы чем-нибудь расстроены, скажите, я все улажу.
Динни рассказала ему о возвращении Ферза.
— Эта очаровательная дама! Как жаль! Но, может быть, она его любит, тогда со временем ей станет легче.
— Я собираюсь переехать к ней.
— Молодчина! А что, этот капитан Ферз не опасен?
— Мы еще не знаем.
Он сунул руку в задний карман и вытащил крошечный револьвер.
— Положите эту штуку в сумочку. Самый маленький револьвер на свете. Я купил его специально для Англии, — ведь у вас не принято ходить с оружием.
Динни рассмеялась.
— Спасибо, профессор, но у меня он непременно выстрелит совсем некстати. И даже в случае опасности было бы нечестно им воспользоваться.