Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— Непременно. Рад, что познакомился с вами, мистер Феррар!
Бобби Феррар вежливо осклабился. Глаза его округлились еще больше.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Делу дали законный ход, и Хьюберт предстал перед судом на Боу-стрит. Сидя в зале суда вместе с другими членами семьи, Динни с молчаливым протестом в душе следила за разбирательством. Письменные показания шести боливийских погонщиков, утверждавших, что Хьюберт застрелил человека без всякого повода, устные показания Хьюберта, оглашение его послужного списка, освидетельствование шрама и показания Халлорсена — вот и весь материал, на основании которого судья должен был вынести приговор. Он принял решение: «Отложить рассмотрение дела до поступления дополнительных доказательств со стороны обвиняемого». Затем судья рассмотрел ходатайство о выдаче обвиняемого на поруки, — ведь основной принцип английского закона гласит: «Арестованный считается невиновным, пока его вина не доказана», — принцип, который так часто нарушается на практике; Динни затаила дыхание. Она не могла примириться с мыслью, что Хьюберт, который только что женился и считается невиновным, должен будет сидеть в тюремной камере, пока доказательства его невиновности не переплывут океан. Но в конце концов судья согласился принять крупный залог, предложенный сэром Конвеем и сэром Лоренсом, и, облегченно вздохнув, Динни с высоко поднятой головой вышла из здания суда. На улице ее догнал сэр Лоренс.
— Какое счастье, — заметил он, — что у Хьюберта такой правдивый вид.
— Наверно, все это будет в газетах… — сказала вполголоса Динни.
— На этот счет, моя прелестная фея, ты смело можешь прозакладывать шпоры, которых у тебя нет.
— А как это отразится на служебном положении Хьюберта?
— Только к лучшему. Запрос в палате общин ему повредил. Но «процесс британского офицера против боливийских туземцев» сразу же привлечет все симпатии на его сторону, ты же знаешь слепую приверженность, которую у нас питают к своим.
— Больше всего мне жалко папу. У него заметно прибавилось седины с тех пор, как все это началось.
— Тут нет никакого позора, Динни.
Динни вскинула голову.
— Разумеется, нет!
— Знаешь, Динни, ты похожа на двухлетку — этакую норовистую гнедую, которая брыкается в загоне, плохо берет старт, а все-таки приходит к финишу первая. Нас догоняет твой американец. Подождать его? Он дал очень выгодные показания.
Не успела Динни пожать плечами, как Халлорсен ее окликнул:
— Мисс Черрел!
Динни обернулась.
— Большое спасибо, профессор, за то, что вы там говорили.
— Для вас я бы с радостью и приврал, да не пришлось. Как поживает тот несчастный?
— Пока все в порядке.
— Рад это слышать. Я беспокоился о вас.
— Судья так и ахнул, профессор, — вставил сэр Лоренс, — когда вы сказали, что не хотели бы встретиться с этими погонщиками даже на том свете.
— Я жалею, что встретился с ними на этом. У меня тут машина, — может, я могу куда-нибудь подвезти вас и мисс Черрел?
— Пожалуйста, если вы едете на запад, к границам цивилизованного мира.
— Ну, профессор, — продолжал сэр Лоренс, когда они сели в машину, — как вам нравится Лондон? Что это — самый варварский или самый цивилизованный город в мире?
— Я его просто люблю, — ответил Халлорсен, не отрывая глаз от Динни.
— А я нет, — сказала вполголоса Динни, — я ненавижу всю эту бедность вперемежку с богатством и запах бензина.
— Иностранцу трудно объяснить, чем ему нравится Лондон, — может быть, своей пестротой и разнообразием, тем, что здесь соединились вольность и тяга к порядку; а может, тем, что Лондон так не похож на наши города. В Нью-Йорке больше шума и всяких диковин, но он не такой уютный.
— Нью-Йорк, — сказал сэр Лоренс, — действует как стрихнин. Он вас возбуждает, пока не свалит с ног.
— Я бы, конечно, не смог жить в Нью-Йорке. Запад — вот моя стихия.
— Безбрежные просторы прерий? — пробормотала Динни.
— Вот именно, мисс Черрел; вам бы там очень понравилось.
Динни невесело улыбнулась.
— Человек слишком глубоко уходит корнями в родную землю.
— Да, — подтвердил сэр Лоренс, — мой сын как-то раз поднял в парламенте вопрос об эмиграции. И обжегся — уж очень прочно сидят эти корни.
— Вот как? — удивился Халлорсен. — Когда глядишь на ваших горожан, низкорослых, бледных и словно потерявших всякую веру в жизнь, поневоле задумаешься, какие у них могут быть корни.
— Не говорите, у настоящего горожанина они очень крепкие. На что ему ваши просторы прерий, — он любит уличный гам, жареную рыбу с лотка и кино. Ну, я приехал, профессор. А ты куда, Динни?
— На Окли-стрит.
Халлорсен остановил машину, и сэр Лоренс вышел.
— Мисс Черрел, прошу вас оказать мне честь, — разрешите отвезти вас на Окли-стрит!
Динни наклонила голову.
Сидя с ним бок о бок в закрытой машине, она с тревогой ждала — не попытается ли он воспользоваться таким удобным случаем.
— Как только все уладится с вашим братом, — сказал он, не глядя на нее, — я уеду с экспедицией в Нью-Мехико. Я всегда буду гордиться знакомством с вами, мисс Черрел.
Его руки без перчаток были крепко сжаты между колен; это ее почему-то растрогало.
— Мне очень жаль, профессор, что вначале я была к вам несправедлива, как и мой брат.
— Ничего удивительного. Я буду счастлив, если заслужу в конце концов ваше расположение.
Динни порывисто протянула ему руку.
— Вы его уже заслужили.
Он молча взял ее руку, поднес к губам и бережно отпустил. Динни почувствовала себя очень несчастной.
— Вы заставили меня изменить мнение об американцах, — сказала она робко.
Халлорсен улыбнулся.
— И на том спасибо.
— Боюсь, что мои представления были очень примитивны. Я ведь американцев никогда и не знала.
— В том-то и беда; мы друг друга совсем не знаем. Мы просто по мелочам действуем друг другу на нервы; на том дело и кончается. Но вы мне навсегда запомнитесь, как улыбка на лице вашей страны.
— Как мило, — сказала Динни, — хотелось бы, чтобы это была правда.
— Если вы подарите мне вашу фотографию, я буду хранить ее всю жизнь.
— Конечно, подарю. Не знаю, есть ли у меня приличная, но пришлю вам лучшее, что найду.
— Спасибо. Если позволите, я здесь сойду; мне трудно владеть собой. Машина вас доставит куда нужно.