Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
Он постучал по стеклу и сказал несколько слов шоферу.
— Прощайте! — сказал он, снова взял ее руку, посмотрел на нее долгим взглядом, сильно ее сжал и протиснул в дверцу свои могучие плечи.
— Прощайте! — шепнула Динни, откинувшись на сиденье и чувствуя, как у нее сдавило горло.
Через пять минут машина остановилась у дома Дианы, и Динни вошла туда в самом подавленном настроении.
Когда она проходила мимо комнаты Дианы, которой сегодня еще не видела, та приоткрыла дверь.
— Зайдите на минутку, Динни.
Она говорила шепотом, и у Динни мороз пробежал по коже. Они сели рядом на большую кровать, и Диана торопливо прошептала:
— Он пришел ко мне вчера вечером и остался. Я не посмела ему отказать. В нем какая-то перемена; у меня предчувствие, что это начинается снова. Он все больше теряет над собой власть, во всем. Мне кажется, надо поскорее убрать детей. Хилери их возьмет?
— Не сомневаюсь; не то их возьмет мама.
— Может быть, это будет еще лучше.
— А вы не думаете, что вам и самой лучше уехать?
Диана вздохнула и покачала головой.
— Это только ускорит дело. Вы не могли бы увезти детей?
— Конечно. Но вы в самом деле думаете, что он…
— Да. Я уверена, что он все больше взвинчивает себя. Я слишком хорошо знаю симптомы. Вы заметили, что он и пить стал больше по вечерам? Одно к одному.
— Хоть бы он пересилил свой страх и стал выходить из дому!
— Боюсь, что это уже не поможет. Дома мы по крайней мере знаем, что с ним; мы сразу заметим, если произойдет самое худшее. Я так боюсь, как бы чего-нибудь не случилось при посторонних; тогда у нас руки будут связаны.
Динни стиснула руку Дианы.
— Когда мне увезти детей?
— Чем скорее, тем лучше. Ему нельзя об этом говорить. Вам придется уехать тайком. Если ваша мама сумеет взять к себе и мадмуазель, она поедет отдельно.
— Я, конечно, сразу же вернусь.
— Динни, я не решаюсь вас об этом просить. Я не одна, тут прислуга. Не могу же я сваливать на вас мои неприятности.
— Вернусь, не спорьте. Я возьму машину у Флер. Он не рассердится, что дети уехали?
— Только если поймет, что их отослали из-за него. Я скажу, что их давно уже пригласили.
— Диана, — спросила вдруг Динни, — вы его еще любите?
— Люблю? Нет!
— Значит, это только жалость? Диана покачала головой.
— Сама не знаю; тут и прошлое, и сознание, что, если я его брошу, я помогу судьбе его добить. Страшная мысль!
— Понимаю. Мне жаль и вас обоих и дядю Адриана.
Диана провела ладонями по лицу, словно стирая с него всякие признаки волнения.
— Не знаю, что у нас впереди, но зачем мучиться заранее? Что касается вас, дорогая, ради бога, не давайте мне отравлять вам жизнь.
— Ничего. Мне сейчас полезно отвлечься. Знаете поговорку: старой деве нужна встряска, а потом венец и ласка.
— А когда же у вас будет венец и ласка, Динни?
— Я только что отказалась от безбрежных просторов прерий и чувствую себя негодяйкой.
— Вы — на распутье между безбрежными просторами прерий и морской пучиной, да?
— Боюсь, что так и останусь на распутье. Любовь порядочного человека и тому подобное, видно, ничуть меня не трогает.
— Подождите! С таким цветом волос в монастырь не берут.
— Я покрашусь в свой настоящий цвет: льдины ведь зеленоватые.
— Говорю вам, — подождите!
— Подожду, — сказала Динни.
Через два дня Флер сама привела машину к дверям дома на Окли-стрит. Детей и багаж погрузили без всякой помехи, и они тронулись в путь.
Путешествие было томительным — дети не привыкли к прогулкам в машине, но Динни оно показалось настоящим отдыхом. Она и не подозревала, как действовала ей на нервы трагическая обстановка на Оклистрит; а ведь прошло всего восемнадцать дней с тех пор, как она уехала из Кондафорда. На деревьях ярче горели осенние краски. Ясный октябрь сиял нежным, мягким светом; в воздухе, как только они удалились от города, потянуло любимым запахом моря, из деревенских труб поднимался дым, а со сжатых полей взлетали грачи.
Они поспели как раз к обеду, и, оставив детей с мадмуазель, которая приехала поездом, Динни пошла гулять с собаками. Она остановилась у старого домика — он возвышался над проходившей внизу дорогой. Входная дверь открывалась прямо в жилую комнату, где при скудном огне сидела одинокая старушка.
— А! Мисс Динни! — сказала она. — Ну и как же я рада. Не видела вас, почитай, целый месяц.
— Я уезжала, Бетти. Как поживаете?
Маленькая старушка — она была совсем карманного формата — важно сложила руки на животе.
— Опять животом маюсь. А вообще-то я здорова, — доктор говорит, я молодец. Вот только живот донимает. Говорит, мне надо есть побольше, да мне и самой хочется, мисс Динни. А как съем кусок, так сразу тошно, ей-богу, правда.
— Бедная, как мне вас жалко.
— От живота одни неприятности. От живота и от зубов. Не знаю, зачем только они нам. Нет зубов — ничего не прожуешь, живот болит, есть зубы жуешь, а он все равно болит.
Старушка тоненько захихикала.
— Он еще говорит, будто мне и остальные зубы надо выдернуть, мисс Динни, а мне их жалко. У отца зубов совсем нет, а он яблоко запросто разгрызает, праве слово! Но в мои годы мне уже не дождаться, пока десны затвердеют, как у него.
— Но вы можете вставить чудесные искусственные зубы.
— Ну уж нет! Не хочу чужих зубов, — еще подумают, что я важничаю. Вы бы сами, мисс Динни, небось не захотели иметь чужие зубы.
— Наоборот. В наши дни почти у всех вставные зубы.
— Ох, и любите же вы пошутить! Нет, чужих зубов мне и даром не надо. Все равно что парик носить. А вот волосы у меня еще густые. Для моих лет я молодец. Есть за что бога благодарить; только вот животом маюсь, будто там что-то точит.
Динни увидела, как глаза ее потемнели от боли. — А как поживает Бенджамин? Глаза повеселели и в то же время стали снисходительными, как у взрослого, когда он говорит о ребенке.