Ее город
Шрифт:
Лицо Чэнь Кэня по-прежнему горело. Он наелся и успокоился, и теперь все предстало перед ним в новом свете. Он обратил внимание на множество вещей, которых до этого просто не заметил. В обеденном зале имелся запасной выход — прямо к высокому склону. Сверху лохмотьями свисали корни баньяна. По склону ездили машины — там тянулась еще одна дорога. Стоя в крошечном заднем дворике, Чэнь Кэнь с удивлением понял, что Гонконг построен прямо в горных складках, и эти горы для гонконгцев — источник средств к существованию. Ох уж этот Гонконг! Сабина подошла к склону; в корзинку, прижатую к изгибу бедра, девушка набрала немного имбиря. Она окликнула его со спины:
— Кейн!
— Меня зовут Чэнь Кэнь!
— Что?
Чэнь Кэнь не осмелился взглянуть Сабине в глаза. Он осмотрелся, подобрал маленький камешек и прямо на склоне с силой начертил иероглиф своего имени.
Сабина с улыбкой подошла и провела кончиками пальцев по иероглифу:
— Кэнь!
— Чэнь Кэнь.
Сабина,
— Чэнь Кэнь.
Наконец-то Чэнь Кэнь тоже улыбнулся. Впервые за весь этот день в Гонконге он широко улыбнулся Сабине, хозяйке лапшичной.
С того дня Чэнь Кэнь стал здесь завсегдатаем. Он учился в магистратуре и всегда приходил один. Сабина, не спрашивая, сразу ставила перед ним миску лапши с грудинкой и с улыбкой говорила: «Кэнь, вуаля!» Никакую другую лапшу он не ел, только эту. Два года пролетели, как один миг, и учеба закончилась. Чэнь Кэнь получил степень магистра. Пора было уезжать из Гонконга. Он сел на автобус 40М до станции метро «Адмиралтейство», решив не брать такси. С Сабиной он не стал специально прощаться. Зайдя в лапшичную в последний раз, он позвал Сабину, хотел сказать ей, что уезжает, но не знал как. Сабина почувствовала: что-то не так, и даже нечаянно пролила на него бульон. Присев рядом с Чэнь Кэнем на корточки, чтобы вытереть лужу, она по-прежнему улыбалась, но в глазах ее стояли слезы. Чэнь Кэнь не осмеливался смотреть на нее и отводил взгляд. В первый новый год после отъезда из Гонконга Чэнь Кэнь отправил ей поздравительную открытку, в которой наконец написал то, что хотел сказать: «Сабина, это ты подарила мне Гонконг». И подпись: «Склон Кэня». Послав открытку, Чэнь Кэнь принялся ждать, однако так и не получил ответа. Он ждал и ждал, не переставая верить, что в один прекрасный день весточка придет. Вот только письмо или открытка? Неизвестно. Но Чэнь Кэнь подождет, сколько нужно.
Некоторых людей трудно забыть — даже если между вами и не возникло глубокой дружбы. Они остаются в сердце на все времена.
Сигаретный пепел
Сколько историй в этом мире можно рассказать с самого начала? Даже о сигаретном пепле.
(1)
Внезапно обрушившаяся слава сильно влияет на людей. Особенно в молодом возрасте. Мы не в состоянии измерить это влияние в количественном отношении, однако следует признать: слава изменяет людей кардинальным образом. Короче говоря, быть известным и быть никем — это совершенно разные состояния.
Чжань Гобинь внезапно стал местной знаменитостью. Всего за пару дней он приобрел величавый вид и теперь выделялся из толпы. Слава и на внешность человека оказывает магическое действие. Человек раскрывается, из-под блеклой оболочки наружу прорывается внутренний блеск, и в итоге он одним махом воспаряет над простыми людьми.
Как раньше выглядел Чжань Гобинь? Почти никто уже и не помнил. Это неудивительно. Четырнадцати-пятнадцатилетний подросток, тощий, смуглый, сутулый, с вечно опущенной головой. Он прятал глаза, а если и смотрел, то злобно; ходил вплотную к стенам, от нечего делать пинал электрические столбы, фундаменты местных лавочек и ворота домов, пока кто-нибудь не выскакивал и не напускался на него с криком: «Ах ты гаденыш!» Таких озлобленных пареньков в Ханькоу — хоть пруд пруди, больше, чем комаров летом, кто ж на него внимание обратит? Но когда Чжань Гобиню исполнилось шестнадцать, он вдруг прославился.
(2)
Здание «Красное знамя» на Цзянханьлу в знаменитом 1966 году стало важной местной достопримечательностью в Ханькоу. Шестнадцатого мая 1966 года председатель Мао Цзэдун лично начал беспрецедентную пролетарскую «Культурную революцию». И Ухань, город с давними традициями революционной борьбы, немедленно оживился и с энтузиазмом отреагировал на призыв. Миллионы жителей Уханя внезапно раскололись на две фракции: «роялисты»[36] и цзаофани. Цель перед собой они ставили совершенно одинаковую — «не щадя жизни защищать революционную стратегию председателя Мао и пролетарское командование». Обе группировки хотели разоблачить противника и доказать, что им движут ложная лояльность, ложная любовь и ложная поддержка, а заодно критиковали представителей всех слоев общества — от центрального правительства до провинций, городов, Уханьского военного округа и даже их собственных коллег и родных. В итоге революционные процессы стали довольно запутанными и непонятными. В этом споре вскрылось много раздражающих проблем, которые пришлось решать силой. Когда в руки противодействующих сторон попало армейское огнестрельное оружие, воображение людей взбудоражили мысли о войне, и им срочно потребовалось захватить командные высоты. В результате величественная высотка «Красное знамя» на Цзянханьлу стала лакомым кусочком для цзаофаней. Скандируя революционные лозунги,
Началась осада высотки. С раннего утра до позднего вечера страстные революционные песни и лозунги сопровождались постоянными атаками, в ход шли мечи, огнестрельное оружие и дубинки. Неожиданно те, кто находился в здании, решительно отказались уходить. Они опубликовали заявление, в котором говорилось следующее: пока председатель ЦК КПК Мао лично не отдаст приказ об экспроприации здания, никто не имеет права захватывать государственную собственность. Защитники высотки сидели в темноте, но довольно эффективно оборонялись, сбрасывая кирпичи, черепицу или обломки столов и стульев. В какой-то момент раненый солдат Красной армии рухнул на высокие ступени и покатился вниз, оставляя за собой кровавый след. Встревоженные цзаофани продолжали наращивать силы, и оружия становилось все больше и больше. Неосторожные пули свистели в воздухе и проделывали круглые отверстия в стеклах окон «Красного знамени». Многие пали жертвами этих шальных пуль. Горожане, наблюдавшие за сражением, толпились и галдели, и вся Цзянханьлу погрузилась в хаос.
Посреди этих беспорядков Чжань Гобинь примкнул к цзаофаням, поскольку внимательно следил за знаменитым подростком-красногвардейцем Лу Хочжуном. В тот день Чжань Гобинь съел всего два блина на обед и взволнованно озирался, с нетерпением ожидая кульминации сражения. Лу Хочжун сохранял спокойствие, избрав для себя выжидательную позицию и наблюдая со стороны за осадой здания. Он опекал группу желторотиков из средней школы, которые таскались за ним хвостом: не давал им покидать безопасную зону на краю дороги, но позволял кричать и улюлюкать в самые волнующие моменты. Младший брат Лу Хочжуна Лу Ляоюань и несколько его лучших друзей разбежались кто куда — некоторые из-за голода, другие из-за того, что битва затянулась и происходящее им наскучило. Во время «Культурной революции» что-то интересное творилось на каждом шагу. Лишь Чжань Гобинь остался рядом с Лу Хочжуном, решив быть с ним до конца, потому что восхищался своим кумиром от всего сердца.
Как так вышло, что Лу Хочжун стал настоящим сыном полка? Важную роль прежде всего сыграло его происхождение, которым могли похвастаться немногие простые смертные. Он учился в выпускном классе самой элитной средней школы Уханя — школы № 1. Узнав, что чей-то ребенок поступил в школу № 1, уханьцы смотрели на этого ребенка с благоговением. Именно здесь некогда учились известные партийные лидеры, ученые, литераторы и инженеры. Если бы такой посредственный паренек из обычной школы, как Чжань Гобинь, не ходил в один класс с Лу Ляоюанем, то как он мог бы оказаться рядом с его братом, Лу Хочжуном?
«Культурная революция» стремительно набирала обороты. Подростки типа Чжань Гобиня и Лу Ляоюаня уже усвоили, что самое интересное в ней — забастовки и свержение директоров и учителей. Это очень весело! Они сновали по улицам дни напролет, поскольку так делали все, и, независимо от того, сорвали голос или нет, считали своим долгом орать арии из революционной пекинской оперы «Легенда о красном фонаре»[37]. Лу Хочжун таким не занимался. Вместо этого он взял двенадцать листов, написал дацзыбао[38] под заголовком «Если бы Карл Маркс участвовал в „Культурной революции“» и приклеил на площади рядом с уханьским выставочным комплексом. Написал он следующее: «Суть движения „Культурная революция“ состоит в том, чтобы установить взаимосвязь между разрушением и созиданием. Китайская культура существует тысячи лет, и в ней слишком много следов феодальной буржуазии и ревизионистских отбросов, так что некоторые высокопоставленные чиновники в Коммунистической партии также подверглись коррозии и выродились. Настало время очистить ряды партии. Лицо будет чистым, только если вы умоетесь. Пыль никуда не денется сама по себе, если ее не смахнуть. Созидание невозможно без разрушения. Истина марксизма соткана из тысячи нитей, но в конечном счете сводится к одному предложению: бунт оправдан. Нынешний бунт заключается в том, чтобы умыться, подмести пол, избавиться от всего лишнего, построить нашу поистине прекрасную социалистическую систему и стремиться к коммунизму. В ходе „Культурной революции“ мы должны быть готовы проявить храбрость и осмелиться стащить императора с коня! Необходимо по одному избавляться от высокопоставленных чиновников, усмирять, а затем наступать им на одну ногу, чтобы они никогда не смогли сдвинуться с места. Китай принадлежит китайскому народу! Китайцы хотят стать настоящими хозяевами страны. Мы жаждем создать социалистическое общество с демократической свободой и равенством. Каждый будет получать достойную плату за свой труд. Ни у кого не будет привилегий. Не будет бедных и нищих. Члены партии и чиновники будут слугами народа, независимо от их должности. Только таким образом мы сможем сделать страну богатой, а народ сильным, и выполнить наше обещание, данное всем народам мира: победить американский империализм и освободить человечество!»