Ее худший кошмар
Шрифт:
– Я не возражаю. Особенно если ты не против поделиться.
3
Я не понимаю, почему люди хотят быть друзьями. Не понимаю, что делает людей привлекательными друг для друга. Не понимаю, что лежит в основе общения.
Эвелин была немного пьяна. Она подозревала, что Амарок тоже.
Он сидел ниже ее, спиной к дивану, на котором она лежала. Они уже начали вторую бутылку настойки из морошки, этого любимого напитка местных жителей.
– Даже не верится, что мы съели всю эту гадость, которую я купила, – простонала Эвелин, глядя на разбросанные по полу обертки от шоколадных батончиков, чипсов и печенья.
– Не всю. У нас остались мюсли и суп.
– Но каждый из нас умял по три тысячи калорий. Нет, ты даже в два раза больше.
Амарок пожал мощными плечами.
– Спасла меня от приготовления ужина.
Эвелин рассмеялась, но испугавшись, что ее смех звучит скорее как хихиканье, заставила себя замолчать. Когда в последний раз она хихикала?
Может быть, никогда. Ну или до того, как Джаспер Мур раскрыл свое истинное «я». У Эвелин вошло в привычку делить свою жизнь на «до» и «после».
– Да и Макита помог. – Он свистнул собаке. – Разве не так, дружище?
Услышав голос хозяина, аляскинский маламут Амарока, дремавший у камина, поднял голову; в полумраке звякнул жетон на ошейнике.
– Боюсь, сегодня ему будет плохо, – задумчиво произнесла Эвелин.
– Не-а. Он просто возьмет и навалит большую кучу.
Эвелин легла поудобней. Когда они приехали к нему домой, Амарок дал ей несколько теплых фуфаек, но жар камина вынудил ее одну за другой их снять. Теперь на ней была форменная полицейская футболка штата Аляски и боксерские трусы; ноги закрыты пушистым пледом.
– И все же зря мы ели этот салат. Я уже чувствую, как жир забивает мои артерии.
Амарок поднял свой стакан и посмотрел на янтарную жидкость.
– Как часто ты позволяешь себе съесть столько печенья с кремом, сколько захочешь?
– Никогда.
– Тогда не бери в голову, док. Завтра можешь спокойно и дальше есть свой салат и измерять количество соуса!
Она, по сути, пришла к такому же выводу. Казалось, она оставила свое «я» в Ганноверском доме в гостевой спальне, где повесила свой костюм. Последнюю пару часов она болтала, смеялась и чувствовала себя обычной женщиной. А также делала вид, что у них с Амароком раньше ничего не было. К ее облегчению, Амарок делал то же самое. Уже то, что она сейчас здесь с ним, заставляло ее почувствовать себя слегка пьяной.
– Я никогда его не измеряю!
– Такие, как ты, измеряют все.
Она приподнялась на локте, чтобы сделать еще один глоток настойки.
– Это ты к чему? Что у меня невроз навязчивых состояний? Или я слишком мягко выразилась? Сущая заноза в заднице? – Некоторые ее коллеги согласились бы с ним независимо от того, какой ответ он выбрал, но у него нашелся свой собственный.
– Принципиальная. Умная. Готовая достать с неба луну.
Его
– И тебе это не нравится.
– Ты навела шороху в моих владениях. Мне это не нравится, и я никогда этого не скрывал.
– И ты теперь точишь на меня зуб? – спросила Эвелин. Она надеялась, что он понимает: она имеет в виду не только разницу мнений о Ганноверском доме.
– Все еще пытаюсь понять, – сказал он.
– Думаю, тебе пора меня простить.
– Откуда ты знаешь, что я еще не простил?
– Это шутка? Ты ведь до сих пор хмуришь брови, всякий раз когда меня видишь?
– Я? Хмурю брови?
– Да. Ты определенно мог бы держаться чуть приветливее.
Он согнул ногу и положил руку с вином на колено.
– Это ты могла бы быть чуть приветливее. Единственная причина, почему я хмурюсь, – это потому, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, по-настоящему смотрю на тебя, твои глаза начинают бегать.
– Неправда, они не бегают.
Он осушил стакан и подался вперед, чтобы налить еще.
– Только что бегали.
Скорее это было связанно с тем, что он возбуждал ее как мужчина – именно поэтому она тогда оборвала их отношения. Не могла справиться с чувствами, которые он в ней пробуждал, с тем, что эти чувства заставляли ее хотеть.
– Стоп. Я тебе больше не нравлюсь. В этом вся проблема.
– Мне не нравится, что ты сделала. С моим городом или со мной. Это не одно и то же.
– С тобой? Я старалась быть честной!
– Сначала ты несла какую-то чушь о дружбе, а потом вообще избегала меня. У тебя какой-то идиотский заскок по поводу моего возраста.
Это не заскок. Ей тридцать шесть лет, ему же всего двадцать девять.
Она слишком стара для него! Она упомянула и это, когда сказала ему, что больше не хочет его видеть, но это была только часть причины.
– Семь лет – это много.
– Это отмазка, и ты это знаешь.
Она прищурилась.
– Значит, ты будешь вечно твердить, что в Хиллтопе мне не место? Или что-то вроде того, что ты сказал на заправке?
Он не извинился.
– Ты здесь чужая.
У местных жителей даже имелось специальное словечко для тех, кто, как она, были родом из других штатов и не могли приспособиться к жизни на Аляске. Она слышала его раньше: «чечако».
– Это дело всей моей жизни!
– Тебе вовсе не нужно изучать психопатов. То, что случилось с тобой, когда тебе было шестнадцать, а затем здесь прошлым летом, внушило тебе такой страх перед мужчинами, что ты больше не в состоянии им доверять. Зачем его усугублять?
– Я могу доверять порядочным людям, – сказала она.
– Но только почему-то не мне. И в этом вся проблема. Я коп и мужчина одновременно, и, что касается тебя, это делает меня плохим парнем.
– Значит, тебе даже не хочется разговаривать со мной при встрече?
– Ты знаешь, чего мне хочется.
– Я не справлюсь с романтическими отношениями.
– Справишься. Пора оставить в прошлом все, что случилось с тобой.
Как ей хотелось, чтобы он был прав. Часть ее по-прежнему жаждала быть с ним рядом. Летом она оборвала их отношения вовсе не потому, что он ее не интересовал. Просто в том, что касалось Джаспера, она считала, что должна быть предельно откровенной относительного своего душевного состояния.