Эхо Москвы. Непридуманная история

Рябцева Леся

Кстати, про Сережу Корзуна. Сережа Корзун в 96-м году после выборов президента сказал, что он хочет уйти, что ему надоело, что он собирается посвятить себя телевидению, другим проектам. Мы его долго уговаривали и в конце концов договорились, что у нас не будет главного редактора, а программную дирекцию возглавит Бунтман, а информационную – я, Сережа возглавит редакционный совет. И два года мы были без главного редактора, вот эти последние два года до моего избрания, до 98-года, они прошли в таком виде. Мы были такой «тяни-толкай»: я отвечал за политику, Сережа Бунтман отвечал за все остальные программы. Именно в этом время я познакомился и привел в эфир Владимира Путина. И вот эта история тоже достаточно интересная.

Представляете себе, когда нет новостей. Многие из вас, наверное, читали, смотрели «День радио» и нужно придумать новости. И вот

мы сидим, я – директор информационной службы, смотрим ленты: ну нет новостей и нет новостей. И вдруг мы видим, что президент Ельцин дал команду, поручение начальнику Контрольного управления В.В Путину – о котором мы знали, что он был помощником Собчака – рассмотреть вопрос, как танки, которые должны были быть утилизированы в Мурманске, попали в Армению – вот такая история. Мы, конечно, ничего не понимали ни про Мурманск, ни про Армению. Мы понимали, что Армения – это зона конфликта военного, и надо звать кого-нибудь… про танки. Я говорю: «Ну давайте позовем В.В. Путина». А как ему позвонить? Открываем справочник: Приемная начальника Контрольного управления. Я говорю: «Соедините меня, пожалуйста». Я звоню в приемную, там девушка сидит в приемной… не, не девушка – там сидел мужчина, и звали его Игорь Иванович Сечин, как теперь известно. А тогда он был начальником приемной и канцелярии. Там точно сидел мужчина. Я говорю: «Здравствуйте, я Алексей Венедиктов…» Мне говорят: «Знаем». Я говорю: «Будьте любезны, а нельзя ли переговорить с Владимиром… Владимировичем Путиным?» – я еще отчество подсмотрел, не запомнил сразу. – «Сейчас соединим» – дын-дын-дын! – проходит 10 секунд: «Здравствуйте, Алексей Алексеевич!» Я говорю: «Здравствуйте, Владимир Владимирович! Я ведущий «Эхо Москвы»…» Он говорит: «Знаю». Я говорю: «Владимир Владимирович, знаете, у вас тут поручение Бориса Николаевича. Мы тут делаем про это программу, про неутилизированные танки. Вы не могли бы дать небольшое интервью?» «Могу – говорит Путин. – А когда?» Я говорю: «Да часа через два». «Пожалуйста, – говорит Путин. – А где?» Я говорю: «Удобнее в прямой эфир, конечно, Владимир Владимирович». «Приеду», – говорит Путин. И приехал. И вот так вот этот чиновник, который сразу встал и приехал – это была, конечно, интересная история. Мы сели с ним в эфир. Конечно же он ничего не сказал, и он честно сказал: «Вы понимаете, я об этом не могу говорить. Вы понимаете, расследование еще идет… Вы понимаете, здесь есть секрет». Но тем не менее сам факт того, что он приехал… Так Владимир Путин оказался в прямом эфире «Эха Москвы». И теперь до сих пор, когда я говорю президенту: «Владимир Владимирович, ну надо дать интервью» – каждый раз я получаю тот же ответ: «Я же тебе давал интервью». Я говорю: «Так это ж когда было!» – говорю… Он: «Было давно, но давал, про армянские танки».

Ирина Воробьева

«У каждого свое "Эхо"»

У каждого свое «Эхо». У каждого своя любовь к радиостанции, своя боль, свои разочарования. Совершенно точно можно сказать одно: ни для кого из сотрудников «Эхо» никогда не будет пустым звуком. Кто-то называет нас сектой, кто-то семьей, нас прилаживают то к пятой колонне, то к кремлевским провокаторам, то еще к кому-нибудь. У каждого свое «Эхо».

Для меня история радиостанции началась с Марша Несогласных в Питере в 2007 году. Тогда я еще работала на Русской Службе Новостей. Это была моя первая работа на радио, я ничего не умела, писала кривые тексты, ошибалась. А потом поехала на тот Марш. Здесь следует оставить небольшую ремарку. В СМИ меня не хотели брать работать, я была «политической». За спиной были участия в пикетах, митингах, были задержания полицией, административный арест в Белоруссии, участие в московских выборах – в общем, полный комплект. Поэтому, когда меня вдруг взяли все-таки работать на радио, я автоматически стерла в себе все попытки вернуться в политический активизм. Это было решение, и я ему следовала. Так что на Марш Несогласных в Питере ехала работать. Когда все началось – шествие, перекрытия, задержания – я позвонила в редакцию и сказала, что у меня готов репортаж. В ответ мне сообщили: мы этот Марш не освещаем.

Я долго не могла для себя решить, что же с этим делать. Это была цензура в чистом виде. Тогда я написала свой репортаж в Живой Журнал и ни словом не обмолвилась о произошедшем со своей редакцией. И тогда же мне позвонили с «Эха» и позвали участвовать в программе Жени Альбац вместе с другими гостями: Гарри Каспаровым и Эдуардом Лимоновым. Я пошла туда

как журналист. И рассказывала про Марш. Не про цензуру.

А на следующий день меня уволили. Точнее долго объясняли, что я обязана написать заявление по собственному желанию, иначе подставлю всю редакцию. Я тогда совсем не умела бороться, и у меня не было такого главреда, как сейчас. Поэтому я сдалась и ушла. Был скандал.

Буквально через несколько дней, сидя в гостях в редакции журнала The New Times, меня убедили, что надо отправить резюме на «Эхо». Если вам когда-нибудь журналист Илья Барабанов расскажет, что это резюме я писала и отправляла с его компьютера, верьте, это правда.

Весной 2007 года я пришла работать на «Эхо».

Было очень странно. Многих сотрудников я знала по другую сторону баррикад. Я стояла в пикетах, на которых они работали журналистами. Спустя какое то время Женя Бунтман мне скажет: «Я был уверен, что ты не выдержишь и уйдешь». Было очень трудно в самом начале.

Но «Эхо» оказалось про меня. Или я про «Эхо». Тут точно никогда не знаешь.

Помню самый первый раз, когда случилось ЧП. Умер Борис Николаевич Ельцин. Я тогда не работала в смене, но мне даже в голову не пришло, что можно ехать куда-то еще, кроме как на работу. На «Эхо».

И так происходило каждый раз, когда случалось что то глобальное.

Когда взорвали московское метро, многие из нас вот также приехали на работу в свои выходные. Все ходили белые как мел и работали, работали, работали. А вечером к нам с Таней Фельгенгауэр пришел наш коллега Яша Широков и сказал: «Спасибо, что случайно поставили мне другую смену, я в то время должен был ехать на работу». Тут нас обеих и накрыло.

Практически во всех таких ситуациях была работа, «Эхо» и Таня.

Однажды так случилось, что новость вышибла почву только из-под моих ног. Это было лето 2011, когда мне в прямом эфире пришлось сказать, что двухлетняя девочка, которую мы искали, найдена погибшей. Сказать это и ждать долгие секунды до перерыва на рекламу. Выбежать из студии, потому что невозможно было говорить. И в то же мгновение в коридоре меня уже ловила Таня со стаканом ледяной воды, умоляя меня одновременно начинать дышать, попить воды, покурить и продержаться еще 10 минут до конца утреннего разворота. Так я и продержалась те самые долгие минуты эфира.

Свой самый первый прямой эфир я тоже запомню надолго. Утренний разворот с Сашей Плющевым, в котором за два часа я сказала слов, наверное, десять. И все время думала, что сказала слишком много. Терпение у Плющева просто бесконечное.

Мы к утренним эфирам часто записывали видеоролики. Однажды мы изображали что-то вроде системы ПВО, когда я должна была стрелять из рогатки смятой бумажкой по бумажному же самолетику, который запускал Плющев. И ровно в тот момент, когда самолетик уже летел, а я стреляла из рогатки, дверь в нашу гостевую комнату открылась и на пороге застыл сотрудник ФСО. Он проверял безопасность перед приездом кого-то важного. Как тот эфир не отменили, ума не приложу.

У каждого свое «Эхо». И у каждого, наверное, свой Венедиктов. Для меня он открыл большой мир радио, подарил вселенную Кейса. Ругался много-много раз. И еще, наверное столько же поругается. Иногда приезд Венедиктова на станцию мне напоминает фильм «Дьявол носит Prada», когда Миранда Пристли идет через редакцию. Шутим мы про главреда много и часто. Но когда в службе информации звонит красный телефон (считается, что номер есть только у ААВ), выпускающий редактор теряет пару тысяч нервных клеток.

Не знаю, секта мы, или семья, или что похуже. Думаю, что на самом деле «Эхо Москвы» – это скорее образ жизни.

Матвей Ганапольский

«…мы просто показали им пример естественности»

Матвей Ганапольский

22 авг. 2010 г.

К. ЛАРИНА: Да, это Матвей Ганапольский. У нас сегодня завершающая программа в цикле «Сотрудники», поскольку именно сегодня, 22 августа 1990 года в эфир впервые вышла радиостанция «Эхо Москвы». Мы начинали этот цикл со встречи с Сергеем Львовичем Корзуном, что было естественно, а завершаем его одним из самых одиозных ведущих радиостанции Матвеем Ганапольским. Давайте, перед тем как начать наш разговор, по традиции дадим слово Льву Гулько, да, именно он делает такие небольшие портреты сотрудников нашего предприятия, и вот портрет Матвея Юрьевича.