Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Наверное, хорошего было больше, но ведь есть известная истина о ложке дегтя...
Рассказывая о себе, Борис Павлович то и дело пускался в комментарии, повторяя: «Когда человек нервничает, он не всегда выбирает самый лучший выход из ситуации». А ему, бедному, немало пришлось понервничать на своем веку — что правда, то правда.
Бочка меда
Каким же человеком в сумме своих данностей был Борис Павлович? Какими качествами обладал, чтобы чертить свою биографию?
Если говорить о внешних характеристиках, то роста он был немногим выше среднего (178 см), но за счет хороших пропорций и идеальной стройности тела казался достаточно высоким. Фигуру имел весьма складную: плечистую, тонкую в талии, с маленькими спортивными бедрами — все это необыкновенно украшало его, делало атлетически легким и сноровистым в движениях. Он и поступь имел такую, будто нес себя по земле безо всякого труда.
Его бархатистая кожа, гладкая и чистая, не знала белизны — зимой и летом была одинаково смуглой, смуглее крепкого летнего загара. К тому же по рукам и груди ее защищал обильный волосяной покров, который Борис Павлович после купания приглаживал ладонями. И даже его ладные ушки казались плюшевыми от покрывающего их пушка.
Лицо, по-европейски удлиненное с красивыми восточными чертами, облагораживалось славянской мягкостью и приветливостью. Аккуратный рот, с твердо поджатой верхней губой, указывал на мужественность характера. А четко обрисованная нижняя губа, умеренно полная, подчеркивала добродушие и быструю отходчивость от мелких обид.
Роскошные густые брови, карие глаза, безукоризненные линии носа, мягкий подбородок — все это в совокупности делало его внешность необыкновенно привлекательной и броской. Вот только волосы, темные с иссиня-черным отливом, у него были прямые и негустые. Их нельзя было назвать шевелюрой.
Он носил 44-й размер обуви.
Сжатая в кулак кисть руки казалась тяжелой, но не за счет ширины, а за счет длины. В расправленном же состоянии его руки, с темной от металла и машинных масел кожей, не производили впечатление крупных. Пальцы заканчивались крепкими длинными ногтями, за которыми Борис Павлович тщательно следил, вовремя обрезал и подпиливал, не допускал обломов и зарастания заусеницами.
Он вообще отличался чистоплотностью и опрятностью, любил хорошо одеваться. Выход из дому у него превращался в целую церемонию — он долго наглаживался, придирчиво прихорашивался у зеркала.
Правда, порой ему невольно приходилось это делать, потому что щетина на его лице была необыкновенно густой и жесткой, к тому же быстро росла, так что в выходные дни он брился по два раза на день. Электрические бритвы и безопасные станки его бороду не брали, поэтому он брился по старинке — дорогими опасными бритвами.
Борис Павлович знал, что красив настоящей мужской красотой, и носил себя с достоинством, а его взгляд на мир так... самую малость отдавал высокомерием, хотя в этом не было нарочитости, просто таким его сделала природа.
Но главные достоинства Бориса Павловича, конечно, заключались в хороших мозгах, в интеллектуальных качествах. Несмотря на неполное среднее образование, он легко разбирался в любом техническом вопросе, с пониманием читал инженерную литературу. Он был одарен способностями к точным наукам, имел превосходную память, быстро обучался. Все, с чем может столкнуться мужчина, было ему доступно.
К тому же Борис Павлович имел золотые руки. Он сам — что называется от первого камня и до последнего гвоздя — построил свой дом, даже без чужой помощи ставил электросчетчик, розетки и выключатели. Лучшего мастера по навесным замкам, по ухватам, кочергам и совкам для русской печи, по всякому сельскохозяйственному инвентарю, по изготовлению крупорушек для кукурузы, из которой когда-то повсеместно варили каши, в округе не было. Ну, об этом еще будет сказано.
По умонастроениям Борис Павлович не был пролетарием, он всю жизнь помнил проведенное с родным отцом обеспеченное детство и проявлял себя скорее обывателем западного образца, чем борцом за социальное равенство. Он так и не научился носить рабочую спецодежду, чувствовал себя в ней стесненно и после смены спешил снять. Его угнетала роль рабочего, на которую его обрекла судьба.
Одно время Борис Павлович с упоением читал художественную литературу: советские шпионские детективы, классические книги о морских приключениях, известные американские вестерны[69], научная фантастика того времени, военные романы — были им перечитаны и даже пересказаны друзьям на вечерних посиделках. А потом он начитался этого и интерес к художественному слову у него пропал.
Он также любил поэзию, но не любую — только военную. Кроме многих стихов, знал наизусть «Василия Теркина» и «За далью — даль» А. Твардовского, с удовольствием декламировал их за столом, когда собирались фронтовики на День Победы. И даже медсестер, что ставили ему капельницы во время болезни, он развлекал чтением стихов, чем немало удивлял их, представителей духовно бедных и тупых поколений. Однажды, заметив на лице медсестры недоумение, он спросил, знает ли она, чем отличается проза от поэзии, и та не смогла ответить. Хорошо, что хоть засмущалась.
По натуре Борис Павлович был мечтателем, романтиком.
Каждый раз, когда наступал его очередной юбилей, он мечтал отметить его так, чтобы этот праздник запомнило все село. Но как это организовать, он не знал — и все ограничивалось обычным застольем с распеванием популярных песен. Правда, для таких праздников Борис Павлович приглашал настоящего живого гармониста, и это очень нравилось гостям. А еще он угощал гостей жареной рыбой, деликатесным на то время продуктом. Рыбу он сам ловил, и ее подавали к столу прямо с пылу с жару.
Он мечтал выучить своих дочерей, но совсем не хотел, чтобы они работали на производстве. Поэтому старшая дочь стала учителем, а младшая — научным работником. Совершенно в духе наивного романтика он прививал им мысль, что умного человека всегда и везде уважают, ценят и воздают по заслугам. Но очень скоро его дочкам стало понятно, что отец ошибается, что умный человек, увы, обречен только на неприятности, на то, чтобы терпеть происки завистников, избиения и интриги от конкурентов, а хуже всего — на эксплуатацию со стороны начальства. Все дыры, куда дурака не пошлют, начальники закрывают инициативными умниками, а если те прозревают и начинают артачиться — их безжалостно подстегивают. Романтизм Бориса Павловича дорого обошелся его детям...