Ельцын в Аду
Шрифт:
– Уж и не знаю, Борис, что хуже: твое наплевательское отношение к деятелям культуры или чрезмерное внимание к ним герра Джугашвили, - признался Ницше.
– У Вас при жизни, господин Сталин, не было проблем с дефекацией?
– задал издалека очень странный вопрос Фрейд.
– Были...
– от неожиданности открыл свой секрет Вождь.
– Теперь понятно, отчего...
– Отчего же?
– Вам подхалимы анальное отверстие зализали!
– Ох, твое счастье, что ты жил вне зоны моей досягаемости! — заорал деспот.
– А я вот его выпустил из захваченной во время аншлюсса Вены — послушался эту дурацкую мировую общественность! Зря!
– посетовал Гитлер.
– В кое-то веки я с фюрером согласен. Нельзя давать поблажек яйцеголовым! Щас я наукой займусь!
– Правильное намерение, герр Джугашвили!
– возликовал Ницше.
– Я преклоняюсь перед этой сферой человеческого творчества! «О, чего только не скрывает в настоящее время наука! Сколько она по крайней мере должна скрывать! Дельность наших лучших ученых, их безумное прилежание, их день и ночь дымящаяся голова, самое их ремесленное мастерство — как часто все это имеет свой истинный смысл лишь в том, чтобы не допустить самого себя увидеть что-нибудь!
Наука как средство самоодурманивания: известно ли вам это?.. Иногда их можно невиннейшим словом уязвить до глубины души — каждому, кто имел дело с учеными, доводилось замечать это, - можно ожесточить против себя своих ученых друзей в момент, когда полагаешь особенно почтить их, они из себя выходят именно потому, что ты был настолько груб, что угадал, с кем собственно имеешь дело. Это страждущие, которые сами себе не хотят признаться в том, что они собою представляют, одурманенные и лишившиеся сознания, боящиеся лишь одного: как бы не придти в сознание...»
– Что-то ты тумана, Фридрих, напустил!
– хохотнул лукавый.
– Хотя ты кое в чем прав: «Темна вода во облацех». Ад и наука в христианской догматике связаны одной цепью. Мои глубокие научные познания заставляли церковь подозревать в сношениях с нечистой силой каждого ученого и, по возможности, сжигать его, как ученика сатанинского, живым. Особенно это касалось астрономов...
– О, со звездочетами у моих членов Политбюро вышло несколько забавных шуток!
– ударился в воспоминания Хозяин.
… В Ленинграде арестовали почти всех знаменитых астрономов, составлявших гордость Пулковской обсерватории. Как раз в это время Сталин стал работать исключительно ночью - и вместе с ним не спали начальники всех учреждений страны. Глубокой ночью в Московский планетарий, где еще оставались на свободе несколько звездочетов, позвонили с Ближней дачи. Там в ходе застолья Молотов и Каганович поспорили. Молотов утверждал, что звезда над дачей — это Орион, второй считал ее Кассиопеей. Хозяин велел позвонить в Планетарий.
Бодрствовавший директор этого научного заведения был не астрономом, а офицером НКВД (директор — профессионал уже сидел). Чтобы не обсуждать по телефону столь ответственный вопрос, директор рассудил по-солдафонски и велел немедленно привезти в Планетарий известного астронома А. Тот был другом недавно арестованного ленинградского астронома Нумерова и поэтому по ночам теперь не спал — ждал. Когда за окном услышал звук подъехавшей машины, понял — это за ним. В дверь позвонили... Он пошел открывать — и умер на пороге от разрыва сердца.
Пришлось отправлять авто ко второй оставшейся знаменитости. Астроном Б. тоже был ближайшим другом того же Нумерова. Звук подъехавшей машины он услышал в половине третьего — самое любимое время арестующих команд. Когда в его дверь позвонили, он, открыв окно, прыгнул вниз...
Только в пять утра, потеряв к тому времени еще одного астронома, директор узнал название звезды и позвонил на дачу:
– «Передайте товарищам Молотову и Кагановичу...»
– «Некому передавать — все спать давно ушли», - ответил дежурный.
– В моем духе история! — выказал довольство Люцифер.
– Вот до чего доводят научные дискуссии высокопоставленных дилетантов! И страх их прислуги!
– Да, проредил и звездочетские ряды, твои подчиненные, Лаврентий! — похвалил своего обер-палача Генсек.
– И не только их, батоно! Другие категории яйцеголовых мы тоже вниманием не обделили!
… 6 августа 1940 года лично Берией было утверждено постановление на арест академика Николая Вавилова — основоположника отечественной генетики и селекции. Как «руководителя шпионской антисоветской организации» его сначала приговорили к расстрелу, но затем высшую меру заменили 20 годами лишения свободы. Умер Вавилов в Саратовской тюрьме...
В начале войны очередному погрому подверглась интеллигенция многострадального Ленинграда. Среди первых жертв репрессий — Н.В. Ковалев, А.И. Мальцев, К.А. Фляксбергер. Член-корреспондент АН СССР цитолог Г.Д. Левитский был арестован первый раз в январе 1933 года. Из ссылки вернулся благодаря стараниям мировой научной общественности. Второй арест — в тридцать седьмом. Вновь выпустили. Третий, 28 июня 1941-го, оказался роковым. Левитского вместе с группой крупных ленинградских ученых этапировали на Урал, в Златоустовскую тюрьму. Там они вскоре и погибли.
Несколько больших этапов направили в Саратов. Доктор биологических наук Михаил Семенович Мицкевич был арестован на пятый день войны, попал на этап, ехал в знаменитом столыпинском вагоне, где в четырехместное купе набивали до двадцати пяти человек.
– «До Саратова поезд шел недели две, - вспомнил Мицкевич.
– В дороге голодали так, что к концу пути стали настоящими скелетами».
… В одном купе везли горного инженера Шиффера, генералов авиации Кленова, Птухина, дважды Героя Советского Союза Я.В. Смушкевича, недавнего начальника Военно-воздушных сил Красной Армии, и еще двух крупных хозяйственников — директоров московского завода «Динамо» и Ковровского авиазавода.