Ельцын в Аду
Шрифт:
Верно!
– подумал ЕБН.
– Законопослушных можно и стричь, и доить, и на мясо резать.
– Ну а с церковью-то все же как покончить?
– не слезал с любимого конька антиклерикал Фридрих.
– «Поскольку любые потрясения суть зло, лучше всего будет, если нам удастся, просвещая умы, постепенно и безболезненно преодолеть такой институт, как церковь... Им, церковникам, нужно просто втолковать, что царство их не от мира сего... На дворе эпоха гибели церкви. Пройдет еще несколько веков, и путем эволюции свершится то, что не удалось сделать путем революции».
– В 1933 году широко практиковались организованные коллективные посещения штурмовыми отрядами церковных богослужений, во время которых Ваши головорезы совершали обструкции и хулиганские действия антирелигиозного характера. Это какой путь – эволюционный или революционный?
–
– Да поймите же: я боролся не против церкви как таковой, а против ее служителей, враждебных нашей идеологии. Вот пример.
26 марта 1942 года со всех церковных кафедр нашей страны было оглашено «Пасторское послание немецких епископов о положении католической церкви в Германии», которое обвиняло «национал-социалистическое правительство в нарушении установленного конкордатом (моим соглашением с римским папой) принципа гражданского мира. И это, дескать, несмотря на то, что 93 процента германского народа исповедуют христианство, а бесчисленное множество католиков на передовых позициях черпают мужество из своей веры и отмечены наградами за свое героическое поведение. Те, кого их религиозное чувство приводит в церковь, подвергаются преследованиям; за священниками установлена слежка; в школах-интернатах (например, в национал-политических воспитательных заведениях) запрещено преподавание закона Божьего, всячески препятствуется воспитанию детей в религиозном духе; заповедь «Не убий!» нарушается организованным в соответствии с приказом правительства убийством неизлечимо больных и показом тенденциозных фильмов («Я обвиняю»); нарушается право собственности (конфискации монастырского имущества), и поэтому возвращающиеся с фронта члены монашеских орденов не находят себе приюта и вообще вынуждены в дальнейшем опасаться покушений на их частную собственность.
Я приказал, чтобы в прессе не только не велось никакой полемики с пасторским посланием, но, напротив, всячески подчеркивалось единение тыла и солдат... Противодействовать посланию следует лишь с помощью честной, объективной информации».
– А что там про убийство больных говорилось?
– спросил Ельцин.
– 1 сентября 1939 года Гитлер издал секретный указ (так называемую программу эвтаназии) об умерщвлении «неизлечимо больных». Он не только распространялся на многочисленные категории инвалидов, хронических больных, умственно неполноценных, но мог также произвольно применяться в отношении политических противников режима. 28 июля 1941 года епископ граф фон Гален возбудил перед прокуратурой при Мюнстерском земельном суде и перед полицей-президентом Мюнстера дело о групповом убийстве душевнобольных людей. В результате этого и других подобных протестов выполнение «программы эвтаназии» (после того как к августу 1941 года число ее жертв уже составило более 70 000 человек) было несколько приторможено, но не отменено. Уже 26 сентября епископ вынужден был возобновить свой протест посредством оглашения его с церковных кафедр Ольденбургского округа, - лекторским тоном доложил Ницше.
– Как ты об этом спокойно говоришь!
– Почему спокойно? Я глаголю об этом с глубочайшим волнением – потому что наконец-то моя философия воплотилась в жизнь!
– Ты не упрекаешь гитлеровцев за их злодеяния?! Ты не признаешь ни Десять заповедей, ни Христова учения?!
– Конечно, нет! «Что ягнята не любят крупных хищных птиц – это понять не трудно, но это не является еще причиной ставить упрек большим хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: «эти хищные птицы злы, и тот, кто наименее подобен хищной птице, кто, напротив, является их противоположностью – ягненком, разве тот не хорош»? то ничего нельзя возразить на такое построение идеала, хотя хищные птицы посмотрят на это с насмешкой и скажут: «Мы ничего не имеем против этих добрых ягнят, мы их даже любим, что может быть вкуснее нежного ягненка».
Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя силою, чтобы она не была желанием одолеть, сбросить, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и торжества, это столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась в виде силы...
Угнетенные, подавленные, подвергшиеся насилию в мстительном лукавстве бессилия говорят: «Будем иными, чем злые, т.е. добрыми. А добр всякий, кто не производит насилия, никого не оскорбляет, не нападает, не воздает злом за зло, кто месть предоставляет Богу, кто подобно нам скрывается, уступает дорогу всему злому и вообще немногого требует от жизни, подобен нам, терпеливым, скромным, справедливым». Относясь к этому холодно и беспристрастно, это значит, собственно говоря, только: «Мы слабые-слабые: хорошо, если мы не будем ничего такого делать, на что у нас не хватает сил»; но это резкое признание факта, это ум низшего порядка, свойственный даже насекомым (которые притворяются мертвыми, чтобы не делать «слишком многого» в случае большой опасности)...»
– А геноцид тебя не ужасает?!
– Когда я узнал о взрыве вулкана Кракатау на острове Ява в Индонезии, то был охвачен энтузиазмом: «Как это прекрасно, в один миг уничтожено 200 тысяч человек! Это великолепно! Вот конец, ожидающий человечество, вот конец, к которому оно придет!» Гитлер – начало этого конца!
Фюрер, обычно не дававший никому и рта раскрыть, слушал этот монолог, не перебивая, и покачивал прозрачной головой от удовольствия:
– Правильно, герр Ницше! «В вечной борьбе человек стал великим – в вечном мире он гибнет... Самый храбрый и прилежный получает, как любимец природы, право на существование, на господство... Сильнейший должен господствовать, а не растворяться в более слабом, жертвуя собственным величием... Стало быть, кто хочет жить, тот борется, а кто не хочет вражды в этом мире, кто не хочет вечных сражений, не заслуживает жизни. Даже если это жестоко, это так, а не иначе».
– Да вы все тут одним миром мазаны!
– догадался Ельцин, вспомнив, что постоянно твердил его спутник: ницшеанство – идейная основа гитлеризма.
– Никто, наоборот, тут ни ладаном, ни смирной, ни елеем не помазан!
– опроверг его Дьявол.
– Ты, Боря, кстати, тоже в числе грешников. Адольфушка, ты на земле душ принимал?
– Да, Повелитель!
– А теперь пора принять муку!
... Ева Браун написала в мае 1935 года в своем дневнике о «Валькирии», которую Гитлер якобы нашел на замену ей. Не зря знакомство Адольфа с этой женщиной привело ко второй попытке самоубийства его будущей жены. Соперницу, к которой Ева так ревновала, звали Юнити Валькирия Митфорд. Она происходила из знатной британской семьи. Тогда ей было двадцать лет, и она выглядела именно так, как национал-социалисты представляли себе настоящую дочь германского народа: высокая голубоглазая блондинка – и пышная от ног до груди. Юнити – единственной в мире иностранке – удалось войти в ближайшее окружение наци №1.
В 2008 году в мировой прессе появилось много спекуляций о том, не родила ли Митфорд ребенка от Гитлера. Это – вымысел. Но она очень ему нравилась, и лидеры Третьего рейха несколько раз заводили с вожаком беседы о нежелательности интимной связи, а тем более женитьбы солнца германской нации на представительнице враждебного народа.
Смертельный крест на этих отношениях, которые грозили перерасти в нечто более серьезное, поставило начало Второй мировой войны. Девушке передали через английского генерального консула в Мюнхене телеграмму ее родителей: они просили дочь вернуться в Англию. В ответе Юнити ничего не писала о возвращении, а взамен попрощалась:
«Я как раз забрала вашу телеграмму и узнала, что началась война. Итак, я говорю вам до свидания. Консул возьмет с собой это письмо. Наверное, когда закончится война, вновь возобновится дружба между Англией и Германией, на которую мы так надеялись. Я желаю вам, что вы тогда часто будете видеть фюрера».
В тот же день Юнити разыскала гаулейтера Мюнхена, с которым ее познакомил Гитлер. Когда она спросила его, не могут ли ее интернировать из-за английского гражданства, тот однозначно ответил: «Нет». Она спокойно может остаться в Мюнхене, он даже обещал ей бензиновый паек. Юнити смотрела сквозь него и, казалось, не слышала ни одного из его дружеских слов. Девушка передала ему запечатанный конверт, адресованный господину рейхсканцлеру. Потом она покинула бюро.
У гаулейтера было в этот день много дел – ведь началась война. Он не открывал конверт, и письмо пролежало у него на столе несколько часов. После обеда он говорил с Гитлером по телефону и вскользь упомянул о письме Юнити. Затем он вскрыл конверт, вынул из него партийный значок Митфорд с подписью Гитлера, подписанную фюрером фотографию, которую поклонница хранила со дня своей встречи с обожаемым кумиром, и пробежался по строчкам прощального послания.
«Я разрываюсь между моей лояльностью к Вам, мой фюрер, и моим долгом англичанки... наши народы вверглись в пропасть... одно потянет за собой другое... моя жизнь не в счет...».