Ельцын в Аду
Шрифт:
– Ты тут на месте уничтоженных августейших особ жил?
– заинтересовался Ницше.
– Не, цари своих апартаментов здесь не имели – например, «деловые покои» Николая II находились в Большом Кремлевском дворце. За исключением Екатерины II, которая облюбовала себе просторный, но уютный кабинет в полукруглой ротонде. Теперь там президентская библиотека, - на время увлеченный воспоминаниями ЕБН превратился в экскурсовода.
– При советской власти первым новоселом в экс-Сенате стал Ленин – его рабочий кабинет (50 кв.м, 2 окна) был на третьем этаже.
Сталин здесь поселился в 1922-м – вскоре после того, как стал Генсеком. Его кабинет (более 150 кв. м, пять окон) находился на втором этаже. На первом этаже у него был еще один рабочий кабинет – домашний. Здесь же располагалась личная квартира, где жили также и его дети Светлана и Василий. Он переехал сюда после того, как 9 ноября 1932 года застрелилась его жена Надежда Аллилуева.
В кабинете Хрущева (100 кв. м, 4 окна, 3-й этаж) были те же дубовые панели и двери, что и при Сталине.
– А чего они все время с этажа на этаж прыгали?
– Все советские вожди, включая меня, ни за что не соглашались въезжать в апартаменты своих предшественников. Вот и Леньке Брежневу, когда он сверг Никиту, оборудовали кабинет (100 кв. м, 3 окна, 3-й этаж) подальше от хрущевского. Мы, партийцы высокого ранга, дали его резиденции прозвище «Высота». Потом в бывшем его кабинете сидели и Андропов, и Черненко. Изменить ничего не успели – слишком быстро отдали концы.
Горбатый, став в апреле 1985-го Генсеком, отказался въезжать в бывший брежневский кабинет, и для него оборудовали апартаменты (100 кв. м, 5 окон, 3-й этаж) между «Высотой» и «Хрущобой» - кабинетом Никиты. Разумеется, там сразу же началась «перестройка», то бишь перепланировка.
– А ты где сидел?
– Сидят в тюрьме, а я – пребывал у власти! Когда летом 1991-го стал президентом России, то сначала поселился в «Белом доме». Потом пару месяцев «квартировал» в Кремле, в 14-м корпусе (он находится сразу за Спасской башней). А в конце 1991-го, после развала СССР и выезда Меченого из Кремля, я вселился в его кабинет. Но чувствовал себя там не очень уютно, поэтому подыскал другие временные апартаменты в этом же здании. Впрочем, я пробыл там недолго – в 1993-м началась реконструкция (памятнику архитектуры – бывшему Сенату — решено было вернуть исторический облик), и я снова переселился в 14-й на 4-й этаж.
Лишь в 1996-м я обрел новый кабинет (75 кв. м, 3 окна, 2-й этаж), где и проработал до своей отставки. Мой тогдашний управделами Паша Бородин (именно он проводил реконструкцию), прежде чем определить «дислокацию» моего кабинета № 1, в Кремль специально пригласил биоэнерготерапевтов, которые подтвердили, что эти 75 «квадратов» на 2-м этаже в центре резиденции – лучшее по энергетике место в здании бывшего Сената!
– Православным себя называл, а сам бесовщиной увлекался!
– радостно констатировал Дьявол.
Ельцин хотел было огрызнуться, но проглотил слова: они очутились в кабинете Сталина – просторной комнате с обшитыми мореным дубом стенами. На них – портреты Маркса, Энгельса, Ленина, во время войны к классикам присоединились Суворов и Кутузов. Длинный, покрытый зеленым сукном стол, рассчитанный на 20 человек, жесткие стулья, никаких лишних предметов. В глубине комнаты у закрытого окна – рабочий стол, заваленный документами, бумагами, картами. Телефон и стопка отточенных цветных карандашей: Хозяин обычно писал синим.
Вход в «святая святых» Кремля вел через проходную комнату секретаря Поскребышева и маленькое помещение начальника личной охраны Власика. За кабинетом – небольшая комната отдыха. В узле связи – телефонные аппараты для переговоров во время войны. В углу сталинского кабинета, как, впрочем, и ленинского, стояла печь, которую топили дровами – центральное отопление в Кремле появилось только в конце 30-х годов.
Ельцин обратил внимание на посмертную маску Ленина в футляре, на подставке, под стеклянным колпаком. Ничего себе украшеньице, подумал он.
– Некрофилия какая-то!
– озвучил вслух его мысли Ницше.
Сталин проводил заседание. Выслушивал подходившие к нему души, вызывал Поскребышева и диктовал ему: как понял ЕБН, для того, чтобы секретарь запомнил и передал вниз по инстанциям. Он формулировал очень четко, очень быстро, очень кратко, и не просто основу – в большинстве случаев давал готовый документ. Потом вводил добавки, кое-какие изменения в окончательном тексте.
Новоприбывшие обратили внимание, что, в отличие от прочих душ, у которых фактически не видно ног, диктатор щеголял в сером френче из тонкого коверкота, брюках и черных кирзовых сапогах. На испещренном оспинами лице топорщились усы, к правой ладони, казалось, была приклеена знаменитая трубка, которая, впрочем, то и дело оказывалась у Вождя во рту.
– Господин Джугашвили, почему Вы постоянно носите сапоги?
– воздержался от приветствия, но не удержался от вопроса неугомонный автор «Заратустры».
– «Это очень удобно. Можно так пнуть в морду некоторым товарищам, что зубы вылетят».
– А почему это курительное приспособление у Вас из руки в рот прыгает, словно лягушка?
– Да писаки проклятые придумали штамп – теперь не отвертишься. У меня – усы, сапоги и трубка, у Гитлера – усики и челка. Чтоб они ко мне в зону после смерти попали! Кстати, Лаврентий, ты выяснил, какие подлецы сидят, ничего не делают, кроме того, что анекдоты про нас сочиняют?
– как ни странно, тот акцент, с которым Вождь говорил в гитлеровской зоне, здесь почти не ощущался.
– Конечно, выяснил: кто сидит, тот анекдоты и сочиняет!
– А где они концентрируются? Черт, люблю это слово, особенно в сочетании с термином «лагерь»!
– В Зоне Творческих Душ!
– Вымани их к нам!
– Пытался, но очень трудно, батоно. Многие из них в свое время вернулись в Первый СССР с Запада – и горько раскаялись в своей дурости. Во второй раз на грабли наступать не хотят!
– Это не оправдание! Пытайся! Кому как не тебе знать: попытка-не пытка! А в твоем случае пословица звучит так: «Не будет успешной попытки – будет успешная пытка»! Ха-ха!