Ельцын в Аду
Шрифт:
– «Вы что, хотите заставить меня депортировать в Сибирь 18 миллионов поляков?»
– Вот так! Так что со шляхтой у нас счет «два-два»! Но в конечном итоге их победил СССР! Видишь, как мы старались! А ты, сволочь, по пьянке пытался Россию по кусочкам разбазаривать!
– прорычал Сталин, глядя на Ельцина.
– Ничего подобного я не делал!
– отбрехнулся ЕБН.
– У него тоже получается врать в а... во Втором СССР?
– удивление Кобы было безграничным, как сама Вселенная.
– Чего изумляешься?
– объяснил Сатана.
– Он ведь тоже прирожденный коммунист. Но за брехню надо отвечать!
Экс-гаранта начало корчить. В Красноярске, на встрече с японским премьером Рю, пьяный в доску ЕБН объявил, что дарит ему Курильские острова. Первый зампредсовмина Немцов, узнав об этом, буквально упал перед президентом на колени. «А почему я не могу сделать приятное своему другу?» - искренне удивился тот. И лишь после долгих уговоров и апелляций к общественному мнению нехотя смирился: «Хорошо. Я их обману».
– Что-то у Вас смурное выражение лица?
– всегда внимательный Сталин, оказывается, следил за мимикой Ницше.
– Чем Вы недовольны? Я всегда полагал, что наше государство – осуществление Вашей мечты о сильной власти и сверхчеловеках, попирающих ногами мораль.
– Вы правы лишь частично. Я не люблю больших империй. «Когда государство не может достичь своей высшей цели, то оно растет безмерно... Мировая римская империя не представляет, в сравнении с Афинами, ничего возвышенного. Сила, которая должна принадлежать исключительно цветам, принадлежит теперь неимоверно вырастающим стеблям и листьям».
Вот почему, скажем, античный Рим чужой для меня; я его считаю позором древнего мира. «Рим – это типичное государство; воля неспособна достичь в нем никаких высоких целей. Организация его власти слишком сильна, мораль слишком тяжела... Кто же может поклоняться такому колоссу?» Это относится и к Советскому Союзу – фактически наследнику древнего Рима. Кстати, об империи. СССР эксплуатировал или содержал страны Варшавского договора?
– Эксплуатировал, но по-нашему, по-социалистически, так что приходилось содержать, - усмехнулся тиран.
– Ладно, хватит разглагольствовать. Не люблю чинить расправу на пустой желудок. За стол, товарищи!
– вдруг объявил «дядюшка Джо».
Вот так Ельцин узнал, что Вождь мирового пролетариата, как и фюрер национал-социалистов, значительное время уделял застольям. Впрочем, они у него проходили совсем не так, как у аскетичного Гитлера.
Появившийся из своей собственной зоны Хрущев поделился воспоминаниями:
– «Сталин перед войной стал как бы мрачнее, на его лице было больше задумчивости, он больше стал сам пить и стал других спаивать. Буквально спаивать. Мы между собой перебрасывались, как бы поскорее кончить этот обед, этот ужин. А другой раз, еще до ужина, до обеда, говорили:
– Ну как, сегодня будет вызов или не будет?
Мы хотели, чтобы этого вызова не было, потому что нам нужно было работать, а Сталин лишил нас этой возможности. Эти обеды продолжались целыми ночами, а другой раз даже до рассвета. Они парализовали работу правительства и партийных руководителей, потому что, уйдя оттуда, просидев ночь «под парами», накачанный этим вином человек уже не мог работать.
Водки и коньяку пили мало. Кто желал, мог пить в неограниченном количестве, но сам Сталин выпивал рюмку коньяку или водки в начале обеда, а потом вино, вино. Если пить вино пять-шесть часов, хотя и маленькими бокалами, так, черт его знает, даже если так воду пить, то и от воды опьянеешь, а не только от этого вина. Всех буквально воротило, до рвоты доходило, но Сталин был в этих вопросах неумолим.
Берия тут вертелся с шутками-прибаутками. Эти шутки-прибаутки сдабривали вечера и питие у Сталина. И сам Берия напивался, но я чувствовал, что Берия это делает не для удовольствия, что он не хочет напиваться. Он тоже другой раз выражался довольно резко, грубо, что приходится напиваться. Он так делал из угодничества к Сталину и принуждал других:
– Надо скорее напиться. Когда напьемся, тогда скорее разойдемся. Все равно он так не отпустит.
В этот предвоенный период, если кто-то на этих обедах говорил, что он не может или не хочет пить, то это считалось совершенно недопустимым, и потом завели в шутку такой порядок, что если кто не выпивает объявленный тост, то полагается ему в виде штрафа еще дополнительно один бокал, а может быть, даже и несколько. Потом и другие всякие были тут выдумки. Во всех этих «шуточках» очень большую роль играл Берия, и все они сводились к тому, чтобы как можно больше выпить и накачать всех. И это делалось потому, что Сталин этого хотел, именно Сталин».
– Что же, Сталин был пьяница?
– обрадовался Ельцин, проглотивший продолжение фразы: «как я».
– «Можно сказать, что был и не был. Был в том смысле, что в последние годы не обходилось без того, чтобы пить, пить, пить. С другой стороны, никогда он не накачивал себя так, как своих гостей. Бывало, он наливал вино в небольшой бокал и даже разбавлял его водой. Но боже упаси, чтобы кто-либо другой сделал подобное. Сейчас же штраф за уклонение, за обман общества. Это была шутка, но пить-то надо было всерьез за эту шутку. А потом этого человека, который в шутку пил, заставляли еще всерьез выпить, и он расплачивался своим здоровьем...
После войны у меня заболели почки, и врачи категорически запретили мне пить спиртные напитки. Я Сталину об этом сказал, и он какое-то время даже, бывало, брал меня под защиту, но это было очень непродолжительно. И тут Берия сыграл свою роль, сказав, что у него тоже почки больные, но он пьет, и ничего. Так я лишился защитной брони в том, что у меня больные почки, что мне пить нельзя: все равно пей, пока живешь, пока ходишь...»
Милован Джилас, один из послевоенных руководителей Югославии:
«Сталин предложил, чтобы каждый сказал, сколько сейчас градусов ниже нуля, и потом в виде штрафа выпил бы столько стопок водки, на сколько градусов он ошибся...
Вдруг пахнуло на меня изоляцией, пустотой и бессмысленностью жизни, которой живет советская верхушка, собравшаяся вокруг своего престарелого вождя...
Сталин и раньше любил хорошо поесть, но теперь он проявлял такую прожорливость, словно боялся, что ему не достанется любимое блюдо...»
Он любил дунайскую сельдь, копченого рыбца, цесарок, уток, отварных перепелов, цыплят, с удовольствием ел тонкие ребра барашка, приготовленные на вертеле... стол ломился от снеди.