Ельцын в Аду
Шрифт:
Для наци №1 непосредственным толчком к тому, чтобы избрать именно 30 апреля в качестве дня самоубийства, послужило известие о капитуляции германских войск в Италии 29 апреля. Он понял, что сдачу вермахта противнику не остановить, и если он промедлит с последним выстрелом, то ему придется либо попасть в плен, либо кончать с собой в положении полководца без армии, поскольку она уже склонила свои знамена перед неприятелем. Кроме того, Гитлер узнал, что 28 апреля Муссолини был расстрелян итальянскими партизанами вместе со своей любовницей Кларой Петаччи (ей предложили уйти, но она, как и Ева Браун, добровольно пошла на смерть вместе с дуче), и их тела были повешены вверх ногами на центральной площади Милана. Это укрепило решимость Адольфа ни при каких обстоятельствах не даваться в руки своих врагов живым и позаботиться о том, чтобы победители не смогли опознать его тело и надругаться над ним.
– Проиграв войну, я не хотел позора: выступать на суде, оправдываться или брать ответственность за свои деяния я не собирался. Страшными делами я пытался убедить мир в непреходящем величии германской расы и потерпел поражение, а теперь доказывать кому-либо свою правоту на словах было бессмысленно. Я боялся не смерти – унижения, - объяснил фюрер.
В последние минуты жизни Гитлер разрешил оставшимся в рейхсканцелярии прорыв из Берлина. Он сказал своему камердинеру Линге, когда тот попросил разрешения проститься с ним: «Я отдаю приказ пойти на прорыв». Удивленный слуга спросил: «Майн фюрер, а для кого нам теперь прорываться?» Гитлер объяснил: «Для грядущего человечества!» Ему очень хотелось, чтобы кто-то из очевидцев вырвался из кольца и поведал миру об обстоятельствах его смерти. Тогда это удалось сделать только двоим – его шоферу Кемпке и порученцу Аксману, которые охотно рассказали западным союзникам, как и когда погиб лидер Третьего рейха, а затем отразили это в собственных мемуарах. Другим повезло меньше: они оказались в советском плену и до возвращения на родину в 1955 году могли делиться известными им подробностями только с чекистами-следователями. Сталин старался доказать, что труп Гитлера так и не был обнаружен, и побудить мировую общественность искать будто бы сбежавшего из Берлина фюрера. Но показания Кемпки и Аксмана быстро разрушили эту легенду.
29 апреля 1945 года Адольф попросил всех обитателей бункера пройти в конференц-зал – попрощаться. Он шел вдоль рядов с бесстрастным лицом, пожимая каждому руку. На следующее утро встал, против обычного, рано. В то время как Ева оставалась в своей комнате, фюрер провел последнее совещание – обсуждение положения. Он узнал, что советские войска заняли Тиргартен, Потсдамерплатц и станции метрополитена близ бункера. Гитлер приказал достать двести литров бензина – достаточное количество, чтобы сжечь трупы – его и жены. Своему адъютанту Гюнше он объяснил: «Я не хочу, чтобы после моей смерти русские выставили меня в своем паноптикуме». Кемпке с большим трудом удалось слить для погребального костра несколько сот литров горючего из баков разбитых автомобилей.
30 апреля в два часа полудня Ева и Адольф Гитлер обедали с двумя секретаршами и поварихой. Он был спокоен. Почти сразу после трапезы супруги пригласилил Бормана, чету Геббельсов и еще несколько человек. Гитлер каждому пожал руку, а Ева обняла Траудль, секретаршу мужа, и сказала: «Пожалуйста, попытайтесь выбраться отсюда». Личный пилот фюрера предложил вывезти их на самолете в Южную Америку. Адольф отказался: «Нужно иметь мужество отвечать за последствия – я кончаю здесь. Я знаю, завтра миллионы людей будут меня проклинать. Ну что ж, такова судьба».
После этого Ева вместе с секретаршей ненадолго зашла в свою комнату. Она достала из шкафа свое манто из меха серебряной лисицы, подарила его Траудль и пожелала ей всего наилучшего.
Одним из последних говорил с Гитлером перед смертью вице-адмирал Фосс:
– Вот что сказал мне фюрер во время беседы, закончившейся в 15 часов 30 апреля 1945 года: «Я понял, какую непоправимую ошибку я совершил, напав на Советский Союз. Я никогда не думал, что так сильно свои идеи Сталин мог привить своему народу. Нужно быть гениальным человеком и в политике, и в стратегии, чтобы организовать свой народ в столь невыгодных условиях и беспримерной борьбе, которую русские показали в боях за свою родину, и особенно в боях за Сталинград, Москву и Ленинград, и таким человеком оказался Сталин». Гибель десятков миллионов людей в результате развязанной им грандиозной войны не имела для него никакого значения. Величайшую в истории трагедию фюрер воспринимал как схватку двух «гениев», стоящих над человечеством и над морально.
Затем Гитлер еще раз созвал своих самых верных сотрудников, среди них чету Геббельсов, Бормана и обеих оставшихся секретарш. Молча подал каждому руку. Потом он и Ева исчезли за дверью рабочего кабинета фюрера.
Около половины четвертого раздался выстрел. Услышав его, несколько челядинцев вошли в комнату. Там стоял запах пороха, как бывает после выстрела... На диване слева сидел Гитлер. Он был мертв. На правом виске зияла огнестрельная рана величиной с монету, на щеке – следы скатившейся двумя струйками крови, на ковре около дивана виднелась лужица крови величиной с тарелку. На стене и на диване – тоже красные брызги. Правая рука лежала на его коленке ладонью вверх. Левая висела вдоль тела. У правой ноги лежал револьвер системы «Вальтер» калибра 7,65 мм, у левой – револьвер той же системы калибра 6,35 мм. Мертвая Ева Гитлер сидела на диване, подобрав ноги. Ее светлые туфли на высоких каблуках стояли на полу. Губы ее были крепко сжаты. Она отравилась цианистым калием. Однако и у нее был наготове револьвер. Правая рука ее повисла, оружие лежало на полу рядом.
Еще не остывшее тело наци №1 уложили на пол и завернули в одеяло. Затем эсэсовцы из личной охраны понесли его через приемную к запасному выходу в парк. Стоявшие в приемной подняли для приветствия руки. Потом из кабинета вышел Борман и вслед за ним шофер Кемпка с телом Евы на руках.
Адъютант фюрера Гюнше: «Я подбежал к Кемпке, взял у него тело Евы Браун, которое не было завернуто в одеяло, и понес его к выходу. От Евы Браун исходил характерный острый запах цианистого калия... Завернутое тело Гитлера лежало на земле в двух метрах от запасного выхода. Рядом с ним, с правой стороны, я положил тело Евы Браун».
Трупы были сложены рядом с бетономешалкой.
«В этот момент Борман нагнулся над телом Гитлера, отвернул одеяло с его лица, посмотрел на него несколько секунд и вновь прикрыл одеялом. В парк рейхсканцелярии и на бомбоубежище с воем и свистом падали снаряды. Густые облака дыма неслись над растерзанными деревьями парка. Рейхсканцелярия и прилегающие здания были объяты сплошным пожаром. Борман и еще несколько человек взяли приготовленные бидоны с бензином и вылили на трупы Гитлера и Евы Браун все 200 литров.
Зажечь бензин долго не удавалось. От сильного ветра, вызванного бушующим пожаром, гасли спички. Я схватил лежащую у двери ручную гранату, чтобы с ее помощью поджечь бензин. Но я не успел вытащить запал, как Линге поджег бензин, бросив на трупы сожженную бумагу. Трупы Гитлера и Евы Браун были моментально охвачены пламенем. Дверь бомбоубежища плотно прикрыли, так как языки пламени пробивались через оставшуюся щель. Борман, Геббельс, Аксман,Кемпка и другие стояли еще несколько секунд на верхней площадке лестницы, и затем все молча спустились в бомбоубежище. Я пошел в кабинет Гитлера. Там все оставалось по-прежнему. На полу, около лужи крови, все еще лежали оба револьвера Гитлера. Я поднял и разрядил их. При этом я увидел, что выстрел был произведен из револьвера калибра 7,65 мм. Второй револьвер, калибра 6,35 мм, тоже был заряжен и снят с предохранителя. Я спрятал оба револьвера в карман и передал их потом адъютанту Аксмана лейтенанту Хаману. Я также передал ему собачью плетку Гитлера. Хаман хотел сохранить револьверы и плетку Гитлера в качестве реликвий для Гитлерюгенда».
Сожжение продолжалось до 19 часов.
– Сбылись мои пророчества! На первом митинге, состоявшемся сразу после выхода из тюрьмы, я предрек: «Либо враг пройдет по нашим трупам, либо мы пройдем по его!», после чего мне запретили произносить речи...
– прохрипел Гитлер.
– Как Вы тогда мучились, - лицемерно посочувствовал Ницше.
– Так долго хранить молчание!
– ... А второе предсказание я изрек своему шоферу в 1933 году, когда тот впервые вез меня в рейхсканцелярию: «Живым я отсюда не выйду!» - шептала душа фюрера, глядя, как по ветру летели отдельные клочья тел – его и Евы, как обугленные трупы спешно захоранивались в воронке у стены.
– Что поделать... «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца...Любое существо, любое вещество, но также любой общественный институт подвержены процессу старения. Однако всякий общественный институт обязан считать, что он вечен, если только не желает самоликвидироваться. Крепчайшая сталь устает, все без исключения элементы распадаются. Поскольку Земле суждена гибель, несомненно, уйдут также в небытие и все общественные институты». И рейх, и я уходим в небытие...