Елена Троянская
Шрифт:
Мы покинули побережье и повернули на восток, откуда дорога стала подниматься в гору. Лошади напрягали силы, колесница поскрипывала, колеса буксовали. Кое-где встречались участки, выложенные булыжниками, по которым колесница ехала с диким грохотом, но все же это было лучше, чем вязнуть в сыпучей гальке.
Даже сейчас, в конце весны, вершины гор были покрыты снегом и отливали синевой. Спарта угнездилась между двумя горными грядами — Парнасом и Тайгетом. Я не могла оценить, насколько зелена и плодородна эта долина, пока
— Вот твоя новая родина, — сказала я. — Разве она хуже Микен?
— Даже не будь она так прекрасна, лучше быть первым в малом краю, чем вторым в большом.
И в этих простых словах прорвалась горечь многих лет, прожитых под гнетом Агамемнона, без надежды на перемену участи. Я освободила Менелая точно так же, как он освободил меня. Подумать только, теперь я могу пойти в Спарту без покрывала, могу гулять по улицам!
— Любимый! — вырвалось у меня.
Я привстала на цыпочки и поцеловала мужа в щеку. В ту минуту мое сердце переполняла нежность к нему.
Когда мы въезжали в ворота, все высыпали нам навстречу: гонцы увидели нас, как только мы повернули к берегу реки.
Отец, матушка, Кастор, Полидевк, любимые старые служанки, даже собаки — все были вне себя от радости. Из колесницы мы перешли в распростертые объятия родных. Вот мы и дома. Дом. Он теперь будет другим для меня.
— Елена, ты уехала от нас девушкой, а вернулась замужней женщиной. Соблюдая обычай предков, мы вручаем тебе эти предметы в ознаменование твоего нового положения.
Отец произнес эти слова, начиная традиционную церемонию, после которой спартанская девочка признается взрослой женщиной и хозяйкой.
Мы стояли на пороге покоев, предназначенных для нас с Менелаем.
Отец называл предметы один за другим, а мать передавала их мне. Во-первых, тунику, которая соответствовала моему новому положению, — из ткани узорного плетения со сверкающими серебристо-голубыми нитями. Во-вторых, большую серебряную брошь, чтобы скреплять тунику на плече. И третий символ моей женской доли — серьги.
Матушка передала их мне в шкатулке из кедрового дерева. Они были украшены шишечками и столь тяжелы, что мочки не могли их выдержать. Их вешали на уши с помощью специальных нитей.
— Благодарю вас, — произнесла я.
Я вынула серьги из шкатулки и, любуясь, держала на ладони.
Отец взял и надел их на меня, отведя волосы назад.
— А теперь, жена, передай нашей дочери символы ее женского труда.
Матушка выдвинула вперед две маленькие серебряные корзины на колесиках для хранения пряжи. В одной лежали два клубка прекрасной некрашеной шерсти белого и коричневого цветов и два клубка, выкрашенных в розовый и голубой цвета. В другой корзинке лежала кудель для прядения.
— Прядение и вязание — две чисто женских премудрости, — сказал отец. — По обычаю ты должна начать замужнюю жизнь с обращения к трем мойрам: Клото прядет нить судьбы, Лахесис отмеряет, Атропос отрезает. В руках этих трех богинь находится жизнь смертного от рождения и до смерти.
Я взяла корзинки и прижала к себе.
— А теперь, когда ритуал исполнен как д о лжно, ступайте в свои покои и будьте там хозяевами, — сказал отец.
Я взяла Менелая за руку, и мы переступили порог нашего нового дома.
Лучи света, проходя через тонкие портьеры, придавали воздуху в комнате голубоватый оттенок. Двигаясь словно в тумане, мы разглядывали кресла, стулья, столики на трех ножках, расставленные на узорном полу.
— Посмотри-ка! — воскликнула я. — Картины. Раньше у нас их не было. Как чудесно!
Видимо, их нарисовали за время нашего отсутствия. Развешанные по стенам, они придавали комнате необычайно нарядный вид: водяные лилии, камыши, птицы. Мне никогда не надоест разглядывать их.
Кресла с высокими спинками были украшены инкрустацией из слоновой кости в виде спиралей.
В соседней комнате кровать Менелая была покрыта поверх тонкого льна легчайшим руном. Жаровня, наполненная кедровым и сандаловым деревом, излучала душистое тепло.
Менелай протянул руки, и я прильнула к нему. Он обнял меня так крепко, что я чувствовала тепло его кожи сквозь тунику и плащ, склонил ко мне голову, увлек меня в сторону расстеленного ложа.
Вот он, этот миг! Сейчас мое сердце бьется в согласии с его сердцем, вот-вот я почувствую, как по телу разливается тепло, а вместе с ним — желание.
Вдруг за окном раздались громкие голоса. Они напомнили мне, что чужие рядом. Момент был упущен. Я выскользнула из объятий Менелая и притворилась, будто продолжаю осматривать комнату. Я не смела взглянуть на него — я не вынесла бы выражения досады или огорчения на его лице. И вновь до меня издалека донесся смех. Афродита?
Оставалось исполнить еще один ритуал, самый последний, перед началом новой жизни. Большую поляну на берегу Еврота родители превратили в площадь для увеселений и созвали на пир всех жителей Спарты. Менелай мог посмотреть на людей, которыми ему предстоит управлять в будущем.
Горели костры, над ними на вертелах жарили, время от времени поворачивая, целых быков. Любой желающий мог протянуть свою чашу, и она наполнялась лучшим вином из отцовских запасов. Горожане заполнили поляну. Ремесленники разложили свои изделия — утварь и украшения, оружейники — ножи и мечи, домашние хозяйки — ячменные пирожки и фиговую пастилу. Те, кто мечтал о славе барда, играли на лирах и пели. Вдалеке виднелись пастухи со стадами свиней и коз. На другом конце поля спортсмены соревновались в борьбе и беге. В соревнованиях мог принять участие любой житель Спарты или окрестностей. Я с грустью вспоминала о своих последних соревнованиях перед замужеством. На этот раз соревновались только юноши и мужчины. Поблизости толкались коневоды в надежде продать свой живой товар. Лошади не были гордостью Спарты, но за неимением лучшего покупали то, что есть.