Эликсир жизни

Векшин Николай Л.

На апробации собралось много народу, настроенного по-разному. Я постарался рассказывать так, чтобы всем было ясно, в чем суть. Акцент сделал на том, что в биомакромолекулах и мембранах процессы трансформации энергии фотовозбуждения протекают не совсем так, как в растворах простых молекул, причем, наблюдаемые особенности могут быть описаны с помощью спектрально-оптических моделей. Поглощение квантов света и излучение (люминесценция) в анизотропных биоструктурах имеют специфику. Я показал ряд примеров, сравнивая ДНК с нуклеотидами, а белки с аминокислотами.

Сразу по окончании доклада с места подскочил Комаряк и начал вопить, что, дескать, это черт-те знает что такое, безобразие и сплошное опровержение

основ наук! Я попытался ему объяснить, но он был так возмущен, что от негодования способен был только говорить, но не слушать. Я показывал свои данные, но он не хотел смотреть; кричал: «Нонсенс! Ерунда!». И стал дословно пересказывать абзацы из учебников. Заткнуть рот противнику цитатой – таков коронный трюк докторов зубрежки. Комаряк выступал по принципу «тысяча ваших доводов не устоит против одного моего мнения».

Тут вдруг поднялся с кресла монументальный Биркштейн и, обращаясь к Комаряку, весомым бархатным голосом изрек: «Комар всего один, а сколько писку! Славик, ты зря так шумишь, ибо в этой теме ни черта не понимаешь. Помолчи немного и сядь». Комаряк стушевался и сел. Биркштейн, выдержав весомую паузу, обратился к аудитории: «Вообще-то раньше мы с Никишиным имели неоднократные баталии, но сегодняшний доклад произвел на меня самое лучшее впечатление. То, о чем сейчас было рассказано, является продолжением работы, которую мне посчастливилось делать вместе с профессором Юрьевым на заре подобных исследований. Приятно, что наше дело развилось в целое научное направление».

Поддержка маститого Биркштейна была неожиданна и весьма кстати. Высшая похвала – похвала из уст врага. Хотя на самом-то деле не имеет значения, хвалят или ругают: то и другое одинаково почетно. Похвалы друзей и ругань врагов имеют для меня одинаковую ценность. Кто в броню иронии закован, тот для стрел врага неуязвим.

Биркштейн резюмировал основные результаты моей работы, сделал пару мелких замечаний, а в заключении слегка пожурил за чрезмерно критическое отношение к теории Форстера. И тут я совершил очередную ошибку. Вместо того чтобы поблагодарить мэтра за поддержку, выдал следующее: «Моя работа является развитием того, что в свое время делали на Западе, а в нашей стране чуть позже Юрьев и Биркштейн. Что же касается теории Форстера, то я бы порекомендовал уважаемому Биркштейну сначала прочитать мою книжку „Перенос энергии“, а уж потом делать по этой теме замечания». Биркштейн от негодования побледнел. Я его обидел, причем, обидел принародно, более того, обидел в тот самый момент, когда он шел со мной на мировую. Подумал – ошибся, сказал – обидел, сделал – не так; в этом вся наша жизнь. Кстати, когда мы страдаем от несправедливости, то можно утешиться тем, что наши притеснители тоже, в свою очередь, страдают от чьей-то несправедливости.

После семинара мне дали рекомендацию к защите. Поскольку в тот момент в ВАКе шла очередная реорганизация, то многие советы были закрыты, в том числе в родном Институте. Поэтому я решил податься в Ленинградский Политех, совет в котором не был закрыт. Попросил Печаткина, являвшегося членом того совета, представить там мою диссертацию на соискание доктора физико-математических наук. Печаткин согласился.

Прошло полгода, наступила осень. Печаткин никак не находил времени собраться посетить тот совет. Он многократно извинялся, оправдывался и обещал. Наконец поехал туда по своим делам. Вернувшись сообщил, что, к сожалению, не успел представить диссертацию, так как повестка заседания была слишком плотной. Любое дело, которое зависит не только от нас, всегда растягивается во времени как резина до тех пор, пока у нас не лопнет терпение или пока оно само не лопнет как резина.

Поняв, что так можно ждать до бесконечности, я попросил о том же другого члена совета. Тот быстро выполнил просьбу; меня пригласили

на апробацию. Я поехал в Ленинград (который по воле ретивых реформаторов успел стать Санкт-Петербургом). Апробация среди физиков прошла успешно. Диссертацию хвалили. Особенно она понравилась одному старенькому профессору, который был основоположником теории переноса энергии в кристаллах. Защиту назначили на январь.

Но в декабре неугомонный ВАК устроил в совете реорганизацию. Защиту отложили. Я долго ждал, когда же совет откроется. В ожидании прошло полгода, потом еще полгода. В это время вновь открылся совет в родном Институте. Забрал диссертацию из чужого совета и подал в свой. Мне утвердили оппонентов и назначили срок защиты.

За три дня до защиты мне позвонил председатель совета и попросил срочно зайти. Оказалось, что только что ему звонил Биркштейн, заявивший, что диссертация Никишина – чушь собачья и что ее надо снять с защиты. Я спросил: «А какие конкретно возражения?». Председатель стушевался: «Это Вам лучше спросить у него. Я в детали не вдавался». Я тут же позвонил Биркштейну с просьбой встретиться. Но тот ответил отказом, сославшись на нехватку времени. Тогда я проинформировал председателя, что для снятия диссертации не вижу оснований.

И один в поле воин

На защите набрался полный зал народу. Зато членов совета едва-едва собралось столько, чтобы хватило для кворума. Как назло среди них не было пяти специалистов, на которых я рассчитывал, но было несколько фигур, относящихся ко мне враждебно.

В докладе я объяснил, почему ЭВС играют огромную роль в биологии и почему нельзя автоматически переносить представления молекулярной фотоники растворов на биомакромолекулы и их комплексы. Потом кратко рассмотрел те процессы, которые происходят после поглощения фотона (тепловая релаксация, излучение, перенос энергии и др.), и в чем их специфика в биоструктурах. Затем написал на доске формулы, описывающие эти процессы, и проиллюстрировал их своими данными. Значительная часть доклада была посвящена особенностям люминесценции белков.

Началось активное обсуждение. Первым выступил член совета И.Ф.Аулханов (когда-то работавший у Шмуня) и стал энергично возражать против моей экранировочной модели. Суть модели заключалась в том, что в макромолекулах (например, ДНК) из-за упорядоченности возникает взаимное «экранирование» светопоглощающих центров, ведущее к снижению вероятности поглощения фотона в расчете на один центр. Но при этом создается почти 100 %-ная вероятность поглощения фотона всей макромолекулой. Приведу для вас, мыслящие читатели, наглядную аналогию. Когда вы берете две цветные стекляшки и смотрите через них на солнце, то яркость в этом случае меньше, чем если использовать только одну. Если же взять стопку стекляшек, то ничего через них не будет видно совсем, из-за полного поглощения света. И сколько бы вы ни добавляли еще стекляшек, результат будет всё тот же. В макромолекуле со стопкообразным расположением центров возникает нечто подобное, хотя, конечно, центры не затеняют друг друга как стекляшки, а конкурируют своими электронными облаками за фотон в момент взаимодействия со световой волной. Такая макромолекула ведет себя, образно говоря, почти как «черная дыра».

Аулханов заявил, что такой эффект слишком мал. Я долго с ним дискутировал, пытаясь объяснить, что экранирование это не затенение, а конкуренция центров за фотон, охватывающий сразу много центров. Тогда Аулханов закричал, что модель вообще ошибочна и что он будет голосовать против, и что все члены совета должны последовать его примеру. Тут председатель стал его одергивать: «Погодите! Мы ведь еще не обсудили всю работу!». Это Аулханова разозлило и он заорал: «Да нечего тут обсуждать! Всё и так ясно!». Шмунь сидел рядом с ним тихо, как мышка.