Эликсир жизни
Шрифт:
По приглашению Висара руководители трех российских научных групп приехали к нему, чтобы обсудить детали работы и бюджет. Когда дошло дело до дележки финансов, я крупно лоханулся. Мои коллеги-конкуренты оказались дюже проворными: сели за стол рядышком с Висаром и наперебой начали расхваливать свои достижения. Делали они это столь энергично, что я, сидящий в сторонке рядом с помощником Висара, не имел возможности вставить ни слова, зато придумал афоризм: «Ну, старьевщик, давай расхваливай свои бесценные товары!».
Висар поддался их напору и начал распределять им максимальные суммы. Когда дележка приблизилась к финалу, конкуренты вдруг опомнились и, слегка стушевавшись, спросили: «Викентий, а Вы почему сидите и молчите?». Я пожал плечами. Висар расписал остатки бюджета на мою группу. Получилось 25 тысяч долларов. Из этой суммы половина должна быть потрачено на командировки. Впрочем, в сравнении с тем, как финансировала науку родная Российская академия, это были бешенные деньги.
Для работы над проектом я привлек нескольких сотрудников и аспирантов. В течение
Опять напролом
После издания американским оптическим обществом моей книги «Energy Transfer», я решил, что пора повторно выходить на тропу защиты. Переписал докторскую заново, постаравшись разъяснить те моменты, которые вызывали наибольшие споры. Диссертацию отдал новому директору Института – Е.Е.Фоменко, ставшему заодно председателем защитного совета. Егор Егорович полистал манускрипт и недовольно проворчал: «Я вижу, диссертация переоформлена, но все спорные утверждения оставлены по сути без изменений. Викентий Леонидович, не упорствуйте. Любите критику. Если она справедлива, она Вас поправит, а если не справедлива, то научит выдержке. Получите поддержку согласных и обопритесь о несогласных. Уберите из диссертации все те результаты, которые вызвали ранее нарекания Ваших критиков. И потом пожалуйста – защищайтесь». Я усмехнулся: «Соглашаются с тем, с чем не согласны, два типа людей: подлецы и мудрецы. Ни к первым, ни ко вторым себя не отношу. Если уберу из диссертации всё, чем кто-либо недоволен, то от нее останется только корочка. Я исправил то, что мог; а что не смог – считайте приемлемым». Фоменко сказал: «Многие члены дирекции думают о Вас… как бы это сказать помягче… не самое хорошее». Я ответил: «Если бы я всегда думал о том, что обо мне думают, то не смог бы сделать ничего путного». Фоменко мягко заметил: «Никто ведь не желает Вам зла. Критики хотят Вам помочь». Я усмехнулся: «Критик, пытающийся укусить, подобен скорпиону, а критик, пытающийся помочь, подобен ослу». Егор Егорович раздраженно пожал плечами: «Ну, тогда сами будете расхлебывать заваренную кашу. Не обижайтесь, но к данной ситуации применима пословица: баран бодает ворота, а соискатель – своих оппонентов».
Задолго до апробационного семинара директор дал почитать диссертацию Комаряку и Лизареву, а те передали ее своему приятелю доктору химических наук Савиницкому из МГУ. Никто из них ничего мне не сказал, а на семинаре была устроена образцово-показательная порка. Председательствовал Лизарев. Сотрудники его лаборатории пришли на семинар в полном составе и вели себя вызывающе агрессивно.
После моего доклада на трибуну вышел Савиницкий. Это был мужчина приятной наружности, с правильными чертами лица и ухоженными усиками, в общем, из тех стареющих мальчиков-красавчиков, которые неизменно оказывают обворожительное действие на женскую часть аудитории и благоприятное на мужскую. Глядя на него, мудрец бы воскликнул: «Ох, не смеши меня, пижон, до слез своим серьезным видом!». Он говорил спокойно, размеренно, с чувством честно выполняемого долга, долга не очень приятного, но необходимого. Перво-наперво Савиницкий выразил сомнение по поводу пригодности зеркальных кюветок. Затем заявил, что он, как эксперт ВАКа, считает, что диссертация вообще написана не правильно: сплошные методы и разные объекты (ДНК, белки, мембраны), а надо взять один какой-нибудь белок и описать его свойства (как в свое время сделал сам Савиницкий), вместо того, чтобы изучать особенности биологической люминесценции (как это делает Никишин). Далее он заявил, что белковая люминесценция давным-давно изучена, в частности, американцем Локовижем, с которым сам он знаком лично. А в заключение высказался о книге «Energy Transfer» в том духе, что ее нельзя воспринимать серьезно, так как она издана без рецензирования специалистами.
Я дал такой ответ. Зеркальные кюветки испытаны и используются не только у нас, но в лабораториях Франции, Голландии, США и других стран; они позволяют многократно увеличить чувствительность метода. Далее. В природе известны многие тысячи самых разнообразных белков. Если по каждому будут писать докторскую, то, конечно, недостатка в докторах наук не будет и сотрудники ВАКа не останутся безработными. Цель моей работы состояла не в изучении структуры и функции каких-либо конкретных биологических объектов, а в исследовании особенностей трансформации в них энергии, чем, собственно, и должна заниматься биофизика. Белковая люминесценция известна давно, но это вовсе не значит, что о ней известно всё. Локовиж начал свои исследования одновременно со мной. Ряд данных я получил раньше него. И если бы Биркштейн не зарубил в редакции журнала мою статью, то многие из приоритетов принадлежали бы теперь не Локовижу. Что касается книги «Energy Transfer», то ее рецензировали 3 наших специалиста и 4 американских, среди которых был и Локовиж.
Следующим на трибуну торжественно вырулил Комаряк. Он долго-долго что-то такое жевал, изредка останавливаясь и достойно скрещивая ручки на животике и ниже. Как-никак директор недавно дал ему пост замдиректора. Все-таки есть, есть закономерность: если научный сотрудник имеет амбиции, но не имеет интереса к науке, то непременно достигает успеха по административной линии, по профсоюзной или партийной, в дирекции или ВАКе. Речь Комаряка была бессвязной и непонятной, причем, не ясной вероятно даже для него самого. Он говорил, говорил и не мог остановиться. Его несло. Закончил он заявлением, что результаты работы Никишина не достоверны и являются дутой сенсацией.
Когда через несколько лет Комаряк собрался сам защищать докторскую, то стал со мной неимоверно вежлив, подходил поздороваться, а на мои замечания на семинаре оживленно говорил: «Очень, очень интересные вопросы!». Боялся, что я начну мстить. И был удивленно обрадован, что этого не случилось. Как отомстить врагу? Прощением. Но простить не значит полюбить. «Любить врагов своих»? Любить тех, кого ненавидишь? Вот уж поистине фарисейская доктрина! Хотя, конечно, нельзя молиться о кончине врага; нужно помнить, что ты тоже чей-то враг… Защитив свою теоретическую лабуду, Комаряк вновь начал плести против меня сети интриг, противился защитам моих аспирантов, устраивал мелкие пакости. Даже пытался помешать выставке моих книг и статей, организованных библиотекой. Змея жалит не от злости, а от избытка яда.
Став замдиректора, Комаряк с важным видом начал имитировать бурную деятельность, попутно симулируя пытливого ученого. А в душе у него (видно по мутным глазам) пустота и скука. Кто входит в храм науки через дверь зубрежки, тот уйдет из науки через дверь скуки. Мучила ли Комаряка совесть, хотя бы изредка? Вряд ли. Общеизвестно, что даже инквизиторы и палачи делали свои черные дела с чистой совестью. Хотя никакой он, конечно, не инквизитор. Обыкновенный карьерист.
Но вернемся к апробации. Поскольку конкретных замечаний Комаряк высказать не сумел (по причине глубокого возмущения), то я в ответ на его многословное пустопорожнее выступление сердито буркнул: «Отвечать не буду». Тут директор Фоменко, дремавший в зале на заднем ряду, вдруг проснулся, встрепенулся и закричал: «Безобразие! Что значит – не буду отвечать на вопросы?! Мы же не спрашиваем Вас об отношениях с женой!». У меня было такое ощущение, что попал в дурдом. Хотя Егор Егорович на самом-то деле положительно относился к моей работе, но должен был плыть в одной лодке со своими замами и членами дирекции. Поэтому старался публично не становиться ни на чью сторону – ни мою, ни агрессивных критиков. В свое время, когда он сам защищал докторскую, на него катил бочку Биркштейн. Фоменко хорошо понимал подоплеку моей истории и поэтому сочувствовал. Но внешне сохранял нейтралитет. Не секрет, что война между какими-либо субъектами обычно возникает именно из-за того, что остальные субъекты сохраняют нейтралитет.
На трибуну шустренько взбежал Лизарев, весь приглаженный, прилизанный, в шикарном костюмчике с ярким модным галстуком, и торжествующе произнес: «Я проконсультировался с ведущими специалистами нашей страны по поводу диссертации Никишина. Их мнение крайне негативное. Крайне негативное! Что касается экранировочной модели, то формулы, выведенные Никишиным, являются всего лишь частным случаем известных уравнений теории вероятностей».
Я парировал: «Известные уравнения теории вероятностей не оперируют с измеряемыми параметрами, в то время как в мои формулы входят сечение поглощения, площадь молекулы, число молекул и фактор ориентации. Более того, разве это плохо, что мои формулы согласуются с теорией вероятностей? Как раз это значит, что в них нет ошибки. А что касается специалистов, то не могли ли бы Вы рассекретить их имена?».
Лизарев замялся и пропищал, что считает дальнейшую дискуссию нецелесообразной. Тут снова проснулся Фоменко и крикнул: «Нет! Нам надо знать, кто конкретно против?». Лизарев, поколебавшись, назвал три фамилии. Я изумился: «Как это может быть!? Один из них давал положительный отзыв на первый вариант диссертации. У второго я докладывался на семинаре и получил положительное заключение. А с третьим виделся буквально на днях, когда он вернул мне прочитанную диссертацию со словами, что это хорошая работа». На это Лизарев заявил, что все трое уже изменили свое мнение. Тут все начали базарить на тему кто чего и от кого слышал о диссертации Никишина. Маразм крепчал. И в этот момент Лизарев нанес решающий удар: «В прошлом году в журнале Nature была опубликована статья, в которой четко было показано, что снижение светопоглощательной способности в стопкообразных макромолекулах обусловлено исключительно кулоновскими взаимодействиями». Лизарев назвал журнал, том, номер и даже страницы, чем продемонстрировал свою полную осведомленность о предмете. Об этой публикации в Nature я ничего не знал, в чем сразу признался. Это произвело на некоторых присутствующих плохое впечатление. Лизарев на правах председателя тут же заявил, что пора голосовать. Формулировку предложил такую: «Диссертация Никишина не может быть представлена на соискание доктора химических наук». Тут в аудитории начался базар на тему – почему химических? Одни начали спрашивать, другие голосовать, третьи предложили иную формулировку, четвертые мирно дремали, пятые пошли на обед. В результате никто толком не понял, к какой, собственно, резолюции пришли, и вообще пришли ли. Как известно, одна голова – одно мнение, две головы – два мнения, много голов – снова одно мнение, но не понятно – какое именно. Если высказано одно мнение, то всё ясно, а если высказаны разные мнения, то ясно то, что ничего не ясно.