Эликсир жизни
Шрифт:
Я вручил им сувениры, и мы приступили к обсуждению предстоящей работы. Арнольд хотел, чтобы я наладил метод детекции комплекса двух белков, выделяемых из микроорганизмов в его лаборатории. В основу метода он хотел положить обнаруженный им и его сотрудниками эффект возрастания белковой люминесценции при образовании комплекса. Мы договорились, что перво-наперво я должен повторить эти результаты.
Поскольку я приехал накануне католического рождества, то только-только успел войти в курс дела, как голландские коллеги разъехались на каникулы. Сначала всё складывалось нормально: я быстро воспроизвел эффект Арнольда. Однако в самый канун Нового года обратил внимание на помутнение белкового раствора при образовании комплекса. Я тщательно измерил светорассеяние, его влияние на сигнал люминесценции и пришел к выводу, что эффект Арнольда не факт, а артефакт. Когда 31 декабря Арнольд позвонил в лабораторию и поздравил меня с наступающим Новым
В тот же вечер мне позвонил Джек, один из аспирантов Арнольда, и пригласил на встречу Нового года в компании друзей. Я охотно принял приглашение, закрыл лабораторию и вышел на припорошенный снегом университетский двор. Вскоре подъехал кадиллак, ведомый одним из приятелей Джека – симпатягой Мартином, который сердечно поздравил меня с праздником, усадил в машину и, активно поддерживая в пути приятную беседу, быстро домчал до своего коттеджа, где уже собралась компания в полсотни человек. В основном тут была молодежь. Все стройные и подтянутые, аккуратные и ароматные голландцы сидели в большом холле за столиками по 3–4 человека, оживленно беседуя на своем гортанном языке. Говорили одновременно сразу почти все: деловито, ровно и негромко. В холле стоял тот сдержанный шум, какой бывает в стае спокойных гусей, дружно гогочущих каждый о своем. Никто никого не перебивал и не перекрикивал. Все были чуть-чуть навеселе, но пьяных не было. Джек и Мартин стали знакомить меня со своими приятелями. Каждый вставал, жал руку, поздравлял с праздником, желал счастья и успехов. При этом женщины считали своим долгом непременно приложить к поздравлениям деловитый поцелуй. За всю жизнь я столько не целовался!
В меру откушав и в меру выпив, голландцы в полночь подняли фужеры с шампанским, поочередно друг с другом почокались, взаимно вежливенько поздравились и гурьбой повалили из коттеджа на площадь. Там пускали красочный фейерверк, вызывающий восторг бездельничающих масс трудящихся. На площади, выложенной брусчаткой, горел огромный костер. Из соседних домов люди выносили старые вещи, начиная от пачек газет и кончая сломанными диванами; и бросали в костер. Это такая у голландцев традиция: ежегодно избавляться от старья. Вдруг кто-то схватил велосипед, стоящий с краю стоянки, и размахнулся. Толпа закричала: «Нет! Нет!». Велосипед у голландцев не просто любимое средство передвижения; это еще и культовая вещь, которую трепетно берегут, причем, не только потому, что дорого стоит. Велосипед отправился обратно на место. Однако вскоре, когда в костер полетели старые книги, сумки и стулья, какая-то горячая голова все-таки умыкнула велосипед со стоянки и кинула в костер. Толпа протяжно ухнула. В этом звуке смешались осуждение и восхищение. Тут же в костер полетел второй велосипед, за ним третий… Голландцы вошли в раж, в восторге нарушая табу. Даже из самых разумных людей собирается неразумная толпа. Компания Джека в этом безобразии участвовать не стала и быстренько ретировалась в коттедж, понимая, что скоро нагрянет полиция.
Утром 1 января я пошел на работу. Кругом по городу виднелись следы костров и фейерверков. Но не было ни одного сгоревшего автомобиля, хотя многие машины в Голландии паркуются на ночь на улицах и площадях. Ни одного пожара. Ни одного разбитого стекла в коттеджах. Ни одной сломанной витрины. Ни одного вдрибадан пьяного (не то что у нас в России: после свадьбы все пьяны; после поминок снова все пьяны). В общем, голландцы умеют веселиться так, чтоб потом не плакать. Тихая размеренная жизнь голландцев (да и вообще она почти везде на Западе такова) казалась мне пресной, искусственной, как бы игрушечной: ухоженные коттеджики, чистенькие дорожки, сверкающие автомобильчики, разноцветные магазинчики, вежливенькие живые манекенчики.
С утра в лаборатории никого не было. Я продолжил опыты. В какой-то момент мне понадобились шариковая ручка, чтобы записать цифры, и маркер, чтобы пометить пробирки. Свои ручку и маркер я где-то посеял. Поэтому зашел в кабинет Арнольда и позаимствовал у него ручку со стола, а потом заглянул в соседнюю комнату и нашел там пару цветных маркеров. Вскоре раздался телефонный звонок: охрана строго спросила (мониторы непрерывно отслеживают в Университете каждый сантиметр), почему Никишин тут находится один? Почему берет со столов чужие вещи? Я сначала не понял, чего им надо, потом попытался объясниться, а затем попросил, чтоб не морочили мне голову и выяснили всё у Арнольда.
После праздников я показал свои данные Арнольду. Он засомневался и пригласил на беседу своего помощника, того самого, который первым обнаружил люминесцентный эффект при формировании белкового комплекса. Помощник долго кряхтел, сопел и оправдывался. Арнольд, тем не менее, не хотел верить в очевидное. И стал убеждать меня проделать еще ряд подобных опытов. Я проворчал, что и так уже потерял понапрасну две недели. Арнольд стал настаивать. Я ответил отказом.
Утром следующего дня Арнольд не отреагировал на мое приветствие, когда мы ненароком встретились в коридоре. Я подумал, что это случайность и что он просто задумался и не заметил меня. Назавтра повторилось то же самое. Не только шеф, но вся лаборатория в полном составе перестала здороваться. Голландцы вообще никак не реагировали на мое присутствие. Демонстративно отворачивались. Это был бойкот. Общался со мной только Джек, но и он прилюдно старался вести себя как все. Тот симпатяга Мартин, который радостно возил меня на своей машине, проходил теперь как мимо пустого места, и лицо его трудно было назвать приятным. Человек животное стадно-пресмыкающееся.
Сначала я не врубился: что случилось? Потом Джек обронил фразу, из которой я уразумел, что официальная версия Арнольда такова: «Никишин – вор». Тут я вспомнил про шариковую ручку, маркеры и звонок охраны. Но потом, обдумав ситуацию, пришел к выводу, что дело совсем в другом: Арнольд боялся, что я обнародую свои результаты, перечеркивающие серию его статей по «эффекту». Это могло бы поставить под сомнение правомочность получения им грантов и бросило бы тень на его имя. Арнольд воспользовался недоразумением с ручкой и маркерами как поводом, чтобы побыстрей от меня избавиться. Он был уверен, что Никишин соберет манатки и уедет. Не на такого напал. На бойкот я ответил бойкотом: утром приходил в лабораторию, ни с кем не здоровался, включал люминометр, проводил опыты, ни с кем не общался, а поздно вечером уходил не прощаясь. Так продолжалось неделю. Выгнать меня Арнольд не мог: работа и зарплата были финансированы не им, а FEBS.
Через неделю Арнольд не выдержал, подошел и сухо спросил: «Викентий, а что Вы на люминометре делаете?». «Измеряю белковый комплекс», – невозмутимо ответил я. Арнольд изумленно поднял брови: «Вы же заявили, что не будете этим заниматься». – «Я сказал, что не буду снова и снова повторять Ваш артефакт. Но это не значит, что брошу работу. Я разрабатываю новый метод». – «Какой метод?». – «Детектирование комплекса с помощью люминесцентного красителя». Арнольд стал расспрашивать. Я показал ему свои данные. Он быстро осознал, что новый метод годится, и обрадовался. Он понял также, что Никишин не собирается позорить его имя. В тот же день голландские коллеги вновь стали доброжелательны и приветливы, Мартин отвез меня с работы на машине, а Арнольд зазвал к себе домой на дружеский ужин.
Грант NWO
В какой-то из последующих дней один профессор физик с химического факультета Университета пригласил меня посетить его лабораторию и прочитать лекцию о механизмах переноса энергии. Я с удовольствием сделал это. Его лаборатория производила сильное впечатление своей оснащенностью: много уникальной аппаратуры, мощных лазеров, компьютеров. Научно-технический рай. После моего доклада особенно много вопросов было задано по модели Форстера. При ответах я показал графики и таблицы из своей новой книги «Energy Transfer», готовящейся к изданию в США. Профессор выпросил макетный экземпляр книги, почитать. Когда возвращал книгу, лицо у него было грустное. Не знаю, что было тому причиной: то ли жаль было с книжкой расставаться, то ли огорчился, что я нигде не упомянул его имя, то ли не понравилась критика в адрес Форстера, то ли погода была пасмурная.
Однако другой физик из соседнего Университета – профессор Висар – оценил мою книжку. И предложил поучаствовать в конкурсе NWO (The Netherlands Work Organization). Я принял предложение с огромным удовольствием. Дело в том, что Висар был всемирно известный спектроскопист, один из первых, кто разработал метод импульсного измерения времени жизни ЭВС. Он прекрасно владел и теорией, и экспериментом. Кроме того, он был очень интересный человек: знал несколько языков, хорошо разбирался в искусстве и литературе. В нем гармонично сочетались чувство собственного достоинства и простота в общении. Висар предоставил мне полную свободу: предложил самому выбрать объект, задачи и методы. Я был польщен таким доверием и написал проект по применению люминесценции для изучения трансформации энергии в одном из ферментов дыхательной цепи митохондрий. Висар внес в проект ряд дополнений. Проект успешно прошел первую конкурсную стадию отбора в NWO. На второй стадии Висар привлек к проекту еще две российские лаборатории, одна из которых занималась биолюминесценцией светлячков, а другая – люминесценцией ферментов. Проект получился более масштабным, но менее четким. Вторую стадию проект сначала не прошел, причем, двое из трех рецензентов справедливо указали на то, что он слишком рыхлый. Но Висар имел столь большой вес в NWO, что добился дополнительной экспертизы и, в конце-концов, проект был принят.