Элис. Навсегда
Шрифт:
Сегодня он в ином настроении – откровенен и склонен к воспоминаниям. Нужен лишь легкий намек, чтобы заставить его заговорить о ранних годах своей жизни, об отце, умершем от туберкулеза совсем молодым, о матери, которая воспитывала его одна, вынужденная продолжать работу на пивоваренном заводе по соседству. Книги долго оставались чем-то недоступным, объясняет Лоренс. И ему пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы сначала закончить с отличием среднюю школу, а потом Оксфорд. И, конечно же, его жизнь могла сложиться совершенно иначе.
Я слушаю рассказ
Я спрашиваю, не ограничил ли достигнутый успех его свободы, не стал ли мешать видеть жизнь в ее истинных красках.
– Едва ли, – отвечает он. – Моя слава, если это вообще можно так назвать, в действительности не так уж велика. Да, порой случается, что в зале ожидания аэропорта или в ресторане кто-то подходит ко мне. Причем видела бы ты, как они смущаются, стараются не помешать, не выглядеть назойливыми! И говорят о том впечатлении, которое произвело на них что-то из мной написанного. Подобного рода известность не тяготит и не мешает. К ней легко привыкнуть. Ведь им же ничего от меня не надо. Я не поп-звезда, с которой каждый норовит стащить рубашку.
А потом Лоренс берет инициативу на себя и принимается расспрашивать о моем детстве, проведенном в окрестностях Фринборо, интересуется моими родителями. Разумеется, по возрасту он ближе к ним, чем ко мне, и когда это становится очевидным, ему трудно сдержать улыбку.
Но прежде чем я успеваю сменить тему, он замечает что-то в выражении моего лица, нечто выдающее меня с головой. Я очень кстати вспоминаю анекдот о Шоне Темплмане, который мне рассказывала Одри Кэллум, и в последний момент ухитряюсь отвлечь Лоренса. И его смех приносит мне и облегчение, и разочарование.
Закончив ужинать, мы надеваем пальто и выходим на улицу под дождь.
– Давай, я провожу тебя? – предлагает Лоренс.
– Не надо, – улыбаюсь я. – Мне недалеко.
Он застенчиво, нерешительно протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке, а через секунду уже склоняется надо мной, и мы целуемся. Я отвечаю на его поцелуй, и все в точности так, как я предвидела, как рисовалось мне в воображении.
Мимо проезжают машины. Нас поливает дождь.
– Пойдем ко мне, – тихо произносит Лоренс.
Я молча киваю.
Дождь льет всю ночь. Сквозь дрему я слышу его дробь, как и порывы ветра, от которых дребезжат стекла в окнах. Рано утром я отодвигаюсь от Лоренса, вылезаю из-под скомканных простыней и пересекаю комнату. Осторожно открываю дверь, чтобы он не услышал. Стук дождевых капель по окошку в потолке рядом с
В ванной я умываю лицо очень горячей водой, используя одну из белых фланелек, которые стопкой сложены в сушильном шкафу. На полочке с зеркалом вместо дверцы нахожу новую зубную щетку и чищу зубы. Два халата висят на крючке. Я беру сначала тот, что принадлежал Элис – скользкий на ощупь шелк с устричным узором, – надеваю, затягиваю пояс и смотрюсь в зеркало. Снимаю его и выбираю другой – синий, из вафельного хлопка. Он мне велик, и приходится закатывать рукава. Я спускаюсь вниз, ступая босыми ногами по овсяного оттенка ковру лестницы, постеленному поверх того же цвета ступеней. Я замираю перед кабинетом Лоренса в бельэтаже. Не в силах сдержать любопытства, толкаю дверь. Она приоткрывается, и я снова вижу компьютер на специальной консоли, офисное кресло и открытые белые жалюзи, сквозь которые отчетливо видно плачущее темное небо и величественного вида особняк соседей напротив, больше не скрытый густой листвой деревьев.
Меня словно затягивает внутрь комнаты вид стены слева от письменного стола. На первый взгляд она вся покрыта сотнями маленьких ярких крылышек: желтых, розовых, оранжевых, чуть трепещущих от сквозняка, которым тянет через открытую дверь.
Приблизившись, я вижу, что это мелкие самоклеющиеся бумажки, покрытые убористым почерком Лоренса. Слова вполне разборчивы, но вот смысл кажется зашифрованным и таинственным. «Н. и Р.», – начертано на одной. «Кантата Баха» – на другой. И еще: «Д. бежит». Или: «Р. знает о случае с Д. – откуда?»
Это и есть его новый роман, догадываюсь я. Он выстраивает сюжет, определяет черты характеров героев, ставит над ними эксперименты. Вершит их судьбы. Я воображаю его за работой. Как Лоренс, покачиваясь в кресле, хмурясь и кусая губы, отрывает взгляд от монитора компьютера, чтобы свериться с одной из «бабочек» на стене. Представляю, как он, осененный новой идеей, вырывает из пачки очередной цветной листочек, а потом переклеивает другие с места на место, проводя пальцем по клеящимся полоскам. Он придает повествованию форму, вносит остроту, меняет эпизоды местами. И так дело у него постепенно движется к развязке.
Думать об этом приятно. Но невольно зарождается ревность. В тиши своего кабинета Лоренс принадлежит только себе. Я здесь чужая и испытываю такое же чувство, какое пронизывает меня, когда я вижу его беседующим наедине с Шарлоттой или обнимающимся на публике с друзьями вроде тех же Титовых. Тут, как и вообще в окружающем нас мире, именно Лоренс властвует, стоит у руля, решает, как все пойдет дальше.
Я выхожу из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь, и спускаюсь вниз, чтобы приготовить чай. Миссис Полтер из Добровольного общества помощи слепым оставила мне на сотовом телефоне сообщение, которое я удаляю, даже не прочитав.