Элис. Навсегда

Лейн Гарриэт

Я киваю. Он подносит мою руку к губам и целует.

– Милая, я понятия не имел об этом. Прости меня.

Мы продолжаем шагать рядом. Слева доносятся радостные вопли одних футболистов и стоны отчаяния других.

– Конечно, я понимаю, как тебе нелегко самому, – произношу я. – У тебя все еще так много…

– Старого багажа, – с грустной улыбкой заканчивает он фразу. – Что ж, верно. Но это не может служить мне оправданием, если я делаю тебя несчастной. Ты заслуживаешь лучшего, дорогая моя. Хотя бы потому, что сумела сделать счастливым меня самого, причем в тот момент, когда я уже перестал верить в возможность счастья. Что

нужно, чтобы все исправить?

Это несправедливо, раздраженно размышляю я. Если Лоренс наконец задумался о моем положении, сумел мысленно поставить себя на мое место, то должен знать, как все исправить. Но разве его эмоциональная лень для меня что-то новое? Разве я прежде не сталкивалась с его привычкой заставлять других брать на себя решение своих проблем?

– Было бы неплохо, – отвечаю я, – если бы ты научился относиться ко мне с уважением.

– Но разве я…

– Я знаю, что ты не хочешь рассказывать о нас Полли и Тедди. Разумеется, тебе совершенно ни к чему, чтобы нас видели вместе. Но сейчас меня мучает даже не это. Я стала замечать, что мы всегда встречаемся только на твоих условиях, когда тебе угодно. Моя квартирка всегда в твоем распоряжении.

Лоренс хмуро кивает, всем своим видом изображая понимание. Футбольный мяч выкатывается на тропинку, и Лоренс, сделав шаг вперед, точным ударом возвращает его играющим, а потом поднимает руку в ответ на выкрики благодарности.

– Как я могу сделать тебя более довольной жизнью? – спрашивает он, когда мы возобновляем прогулку. – Что нужно для этого?

Я вздыхаю, высвобождаю свою руку и начинаю тереть глаза.

– Нет, ты, конечно же, права! – восклицает Лоренс, словно до него вдруг дошла причина моего расстройства. – Наверное, время настало.

Время для чего? Чтобы обо всем рассказать детям? Вручить мне ключи от дома в Хайгейте?

– Давай вместе подумаем, как нам лучше все сделать, – говорит он. – Надеюсь, ты понимаешь, что мне не хотелось бы излишней поспешности. Нам нужно действовать с оглядкой, хотя бы ради спокойствия детей.

– Разумеется, – отзываюсь я.

– Тогда начнем с того, что поужинаем вдвоем. В центре города. В каком-нибудь хорошем ресторане.

– О, это было бы славно! – восклицаю я и сама себя ненавижу за радость в голосе в ответ на столь мизерную уступку с его стороны. – Но ты уверен, что готов к этому?

Лоренс кивает.

– Пусть решение останется за тобой, – продолжает он. – Куда бы ты хотела пойти?

Я называю модный итальянский ресторан на Мэрилебон-Хай-стрит, о котором читала отзывы. У меня даже есть номер телефона. Я набираю его и передаю Лоренсу свой мобильный. Сначала возникает проблема со свободным столом, но она немедленно решается, когда Лоренс объясняет, кто он такой.

За окнами сгущаются сумерки, когда нас подводят к круглому столику, накрытому накрахмаленной белой скатертью. В кругах яркого света официанты буквально обступают нас со всех сторон, помогают снять пальто, приносят и уносят меню, ставят перед нами хлеб и масло, воду и вино, а потом отходят в темные углы зала, дожидаясь, чтобы их снова подозвали. В доме через дорогу, в одной из квартир верхнего этажа, загорается люстра. Тень человека скользит по шторе, исполняя таинственный для посторонних глаз танец чьей-то иной жизни.

Я разворачиваю такую же жесткую, как и скатерть, салфетку и кладу себе на колени.

– Ты никогда

мне ничего не рассказываешь об Элис, – произношу я, когда нам подают заказанные блюда.

Лоренс говорит, что готов рассказать все, что меня интересует.

Она была очень хорошей женщиной. Важно, чтобы я понимала это. Он не преувеличивает, утверждая, что она была слишком хороша для него. Он не был внимательным мужем, и сейчас сожалеет о многом, что делал и чего не совершил. Его работа вторгалась в их семейную жизнь, Элис выносила на себе бремя реальных проблем. И была чудесной матерью. Дети в ней души не чаяли. Ее любили все их друзья.

Здесь я вставляю ремарку, что помню, с какой нежностью говорил о ней Малком Азария, и Лоренс перестает намазывать масло на булочку.

– Конечно! Ты же присутствовала там. Вылетело из головы. Но и ты тогда выглядела совершенно иначе.

– Правда?

Он кладет нож на край тарелки и морщит лоб, стараясь хоть что-то припомнить.

– Да, ты казалась такой… Нет, не застенчивой. Это неверное определение. Скромной. Мне даже трудно подобрать слово.

Зато я хорошо знаю те эпитеты, которые Лоренс сейчас тактично не решается озвучить: бесцветной, незаметной, незапоминающейся.

Затем он снова вглядывается в меня оценивающе. Похоже, Лоренс заинтригован. Вероятно, прежде он не оценивал меня с этой точки зрения.

– И откуда ты только взялась такая? – вкрадчиво мурлычет Лоренс, положив ладонь поверх моей руки.

Я улыбаюсь, убираю руку и, поднеся к губам бокал, прошу:

– Расскажи мне еще что-нибудь об Элис.

И он говорит о ее доброте, терпении, терпимости. Признаться, в его устах она рисуется немного скучной и чересчур здравомыслящей. И сам того не сознавая, он одновременно описывает себя, недостаток в себе тех же самых качеств: доброты, терпения, терпимости.

И впервые мне становится немного жаль Элис. «Она все тебе прощала, – думаю я. – Совершенно не умела тебя контролировать». Мне вспоминается кабинет Лоренса с цветными листочками на стене, с помощью которых он управляет судьбами своих героев и владычествует в созданной им маленькой вселенной. А еще были безымянные девушки. И Джулия Прайс.

Я даю себе слово никогда не забывать об этом. Мне предстоит научиться так же управлять его судьбой.

Вечер плавно течет при свете свечей, отражающемся в серебряных приборах, массивных блюдах и соусниках, и я все жду, когда же в разговоре всплывет имя Джулии Прайс, но о ней Лоренс не говорит ни слова. Я могла бы прямо спросить о ней, объяснить, что Онор посвятила меня в подробности их романа, но интуиция подсказывает: не нужно сегодня заходить так далеко. Одно дело быть невнимательным мужем, и совсем другое – неверным. А потому я молча слушаю версию их семейной жизни в интерпретации Лоренса и размышляю, где в его рассказе правда, а где ложь.

Но этот вечер все же имеет огромное значение, поскольку Лоренс приходит к выводу (причем пребывает в блаженном заблуждении, что принял это решение совершенно самостоятельно) о необходимости рассказать обо всем своим детям.

– Вряд ли тебе следует так поступать, – неожиданно говорю я. – Поверь, не следует этого делать, если до сих пор испытываешь относительно нас хоть малейшее сомнение. Их будет ждать огромное разочарование, если все окажется несерьезно.

Лоренс кивает, но я различаю в его движениях и заметный дискомфорт, который предшествует этому жесту.