Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра)
Шрифт:
Большого труда стоило Агаристе успокоить расстроенную дочь. Она должна была торжественно обещать Кесире переговорить о всех её горестях с Писистратом и послать луч надежды в её безотрадное существование. Лишь когда Агариста как-то вскользь вспомнила о взрослых сыновьях Писистрата, от её пытливого взора не ускользнуло оживление, внезапно охватившее Кесиру при упоминании имени Гиппарха.
Старуха на этот раз ничего не сказала, но твёрдо решила при случае серьёзно переговорить с дочерью. Она понемногу переменила тему беседы и ограничилась тем, что на прощанье значительно проговорила:
— Помни, дочь моя, что замужняя афинянка должна быть особенно осмотрительна в своих поступках, тем более — жена первого человека в Аттике. По нашим законам, жена есть полная собственность, просто вещь своего мужа, который вправе безнаказанно даже умертвить её, хотя бы по одному лишь подозрению в неверности.
IX.
К афинскому дому Алкмеонида Мегакла приближалась роскошная повозка. В неё была впряжена Четвёрка великолепных коней, богато украшенных Перьями и серебряными колокольчиками. Коней вели два огромного роста евнуха-египтянина, а в колеснице, под пурпуровым балдахином, на мягком ложе, покрытом львиными и тигровыми шкурами, возлежала в нарядном убранстве Кесира, жена тирана Писистрата. Против правила, принятого у афинских женщин, Кесира ехала с незакрытым лицом, обращая на себя тем самым общее внимание прохожих. За колесницей, продвигавшейся вперёд довольно медленно, шла толпа рабынь и прислужниц с опахалами, зонтиками, зеркалами и разными туалетными принадлежностями своей повелительницы. Масса зевак и любопытных издали следовала за этим необычайным шествием.
Когда Кесира подъехала к дому отца, на стук одного из евнухов вышел старый привратник и, низко поклонившись, немедленно отворил двери. Евнухи бережно сняли госпожу свою с ложа и почти внесли её в дом. В ту же минуту на пороге показался и сам хозяин. Мегакл вышел на шум толпы прислужниц дочери. Повелительным жестом руки он распорядился ввести лошадей во двор, рабынь же отправил к задней калитке, ведшей в сад. Оттуда был вход на женскую половину жилища.
Когда Мегакл вернулся в дом, Кесира уже успела послать за своей матерью, а сама прошла в обширную залу, посреди которой возвышался жертвенник Зевсу. Здесь она преклонила колени и сотворила краткую молитву. Затем она опустилась в одно из кресел, стоявших под тенистой колоннадой, окружавшей залу по бокам. При приближении Мегакла дочь очень сухо поздоровалась с ним. Старик не на шутку встревожился.
— Что случилось, дочь моя? Ты, видимо, сильно расстроена. Какое несчастье послали тебе всемогущие боги?
Но Кесира не торопилась удовлетворить любопытство отца. Она лениво потянулась в кресле, глубоко вздохнула и потребовала холодной воды. Лишь утолив свою жажду, она проговорила сквозь зубы:
— Где же мать? Я послала за ней, а её нет!
— Будь терпелива, дочь моя. Мать не прислужница тебе, чтобы являться по первому зову. Ей доложено, и она придёт, когда сможет и захочет. Но что же случилось? Говори скорее!
— Ничего необыкновенного, ничего такого, к чему бы я за последние два года не успела привыкнуть.
— Опять Писистрат?
— Да, он, и не только он, но и милые его детки. — Кесира сделала презрительную гримасу и судорожно смяла в руках пурпуровый платочек, служивший ей вместо веера.
— Так говори же толком! — вспылил наконец Мегакл. — Или ты, быть может, не желаешь делиться своими печалями с родным отцом? Я тебя не неволю. Кстати, вот и Агариста.
Кесира даже не поднялась навстречу матери. Она приветствовала её издали кивком головы, так же как раньше Мегакла. Старуха, по-видимому, уже привыкла к этому. Она не выразила ни малейшего удивления, а, проговорив машинально: «Мир тебе в дома родителей!», села около дочери. Прошло несколько минут полного молчания. Мегакл ходил сердито вдоль колонн и, видимо, нервничал. Наконец Кесира соблаговолила заявить:
— А я к вам на этот раз уже не с жалобой на мужа, с требованием, чтобы вы избавили меня от того унизительного и позорного положения, в которое сами меня поставили, выдав за этого ненавистного старикашку Писистрата. Я дольше не в силах терпеть этой жизни! Это просто глумление! Кто я — раба, служанка или свободная афинянка?
— Ты дочь Алкмеонида Мегакла и жена первого человека в Аттике. Как таковая, ты должна была бы иметь больше самолюбия и самообладания! — резко заметил Мегакл. — Что это значит? Не проходит недели без того, чтобы ты не нашла повода жаловаться на мужа. Мне эти жалобы просто-таки опротивели! Подчинись его воле, будь ему доброй женой и хозяйкой, забудь свои девичьи капризы и причуды — и у Тебя не будет повода к жалобам и слезам.
— Это ты говоришь серьёзно, отец? — и Кесира убралась было встать и уйти, но мать удержала её. Тогда Кесира
Весь гнев Мегакла прошёл. При помощи жены и рабынь он отнёс дочь в её прежнюю девичью комнату и бережно положил её там на постель. Прошло немало времени, пока Кесира успокоилась настолько, что могла говорить и подробнее рассказать о причине своего Горя. Вся растрёпанная, с покрасневшими и припухшими от слёз веками, она поведала родителям, почему жизнь в доме мужа стала, по её мнению, окончательно Несносной, так что приходилось решаться на крайнее Средство — развод.
По словам Кесиры, муж не только совершенно игнорировал её, но за последнее время вновь сошёлся со своей разведённой женой, аргивянкой Тимонассой, Матерью Гегесистрата. Всё это в доме уже знают, и недалёк час, когда молва об этом облетит Афины и Аттику. Кроме того, Гиппарх, второй сын Писистрата, не так давно женившийся на цветочнице Фии из дёма Коллитоса, успел охладеть к своей молодой жене и теперь решился дерзко посягнуть на честь своей мачехи.
Когда Кесира рассказала об этом, алая краска залила её лицо, но это не была краска возмущённой стыдливости, а скорее, какое-то едва скрываемое удовольствие по поводу удовлетворённого тщеславия. Агариста строго остановила дочь, но Кесире доставляло, видимо, наслаждение копаться в этих грязных дрязгах. Затем она рассказала, что Писистрат, узнав через евнухов о том, что творится на женской половине дома, страшно рассердился, позвал к себе Гиппарха и долго говорил с ним наедине, а потом прошёл в Гистон и, в присутствии всех рабынь и прислужниц, Накричал на неё и назвал её «распутной гетерой», которую следует нещадно бить плетью.
Мегакл был вне себя от ярости. Грозно потрясая в Воздухе кулаками, с налитыми кровью глазами, он метался из угла в угол. Проклятия одно страшнее другого срывались с его уст, на которых выступили пена. Он хотел сейчас же, немедленно броситься к Писистрату и собственноручно задушить его. Неимоверных усилий стоило Агаристе мало-мальски сдержать разошедшегося мужа и убедить его возможно спокойнее обсудить положение дел и выбрать наиболее верный путь к наказанию Писистрата.
— Ты говоришь о наказании этого негодяя! — а неистовстве ревел Мегакл. — Не наказать, а уничтожить его нужно. Эта хитрая тварь воспользовалась нашими деньгами и всеми нами, чтобы добиться власти, а теперь издевается над нами же. Когда мы не нужны, нас отбрасывают, как негодную скорлупу ореха. Но нет, голубчик, ты не на такого напал. Я тебе покажу, что значит добиваться восстановления царской власти в свободной демократической республике! Ты думал моими деньгами купить аттический народ; теперь подожди же, я тебе объясню, кто кого купит. Недаром этот негодяй лезет из кожи, чтобы всякими средствами добыть расположение черни. Почти низведя на нет народные собрания, он единолично правит всеми делами при помощи своих родственников, друзей и клевретов. Все главнейшие должности заняты его людьми. Он не даёт сказать никому ни слова. А чернь, глупая, безмозглая толпа, это бессловесное стадо баранов, слепо идёт за ним и повинуется ему, купленная моим золотом! Он широкой рукой раздаёт своим поселянам мои деньги, он освободил от барщины последних гектемороа и даже подарил им участки из имений бежавших Ликурга и некоторых других евпатридов, он учредил особых сельских судей, на места которых назначил своих единомышленников, и теперь в стране отправляется настоящее правосудие! Кроме того, он посягнул на государственную казну, так как принялся за прокладку новых дорог и сооружение водопроводов, и всё это он делает, чтобы снискать благоволение толпы, которая в конце концов должна провозгласить его царём! Нет, хитрый сын Гиппократа, не на того ты напал! Я тебя сокрушу так же легко, как вернул тебя из изгнания в Аттику. Ты мне поплатишься за всё!
В полном изнеможении Мегакл опустился в кресло. Капли холодного пота выступили на побледневшем лице его, искажённом от гнева. Долго сидел он и тяжело дышал. Ни дочь, ни жена не решались прерывать зловещее молчание, царившее теперь в небольшой комнатке Кесиры.
Наконец, Мегакл порывисто встал.
— Ты, Кесира, не тужи: больше ты не возвратишься под кровлю своего мужа. Но и он туда уже больше не вернётся. Клянусь всеми богами преисподней, неба, моря и суши, я сокрушу и уничтожу этого негодяя! Успокойся, дочь моя: не только ты — вся Аттика будет отомщена, и отомщена жестоко. Теперь Алкмеонид Мегакл покажет вам себя! Не пройдёт трёх месяцев — и Афины будут свободны от тирана и его приспешников, а ты, получив развод, сможешь себе уже сама выбрать другого мужа по собственному усмотрению.