Эмигрантка в Стране Вечного Праздника
Шрифт:
******
В связи с этим сделаю небольшое лирическое отступление. Несколько лет назад мои родители, проживающие в России, подобрали на улице бездомную кошку – ужасно тощую, больную и к тому же с оторванным ухом. Обогрели её, накормили и вылечили у ветеринаров. Спустя несколько месяцев эта кошка окончательно поправилась, окрепла за счёт усиленного питания и беззаботной жизни, приобрела удивительно ровные формы и обросла необычайно длинной, густой и шелковистой шерстью. Таких положительных изменений невозможно было не заметить, и, начиная с того момента, родители стали уважительно называть ее Пульхерией Львовной Карнауховой. Правда, со временем это заковыристое имя претерпело изменения, завершившиеся тривиальной кличкой Пуха. Так окликала кошку моя мама, а папа частенько говаривал: «Пуха, да ведь ты же покрытая пухом старуха!» За годы бездомного существования Пуха обрела ряд необходимых для выживания боевых навыков, и даже, когда условия её жизни сменились на благоприятные, она так и не сумела целиком перестроиться на добродушный лад. Иногда Пуха ни с того ни с сего могла кого-нибудь укусить или царапнуть, выражая своё недовольство угрожающим рычанием. Другим тяжёлым наследием её подзаборной жизни оставался вечно угрюмый и подозрительный взгляд. Бывало, что в ответ на поглаживания и почёсывания Пуха начинала мурлыкать и кататься на спине, но даже тогда не теряла бдительности и смотрела людям в глаза изучающе и недружелюбно. В такие моменты мой папа миролюбиво журил её: «Эх
Полагаю, всем приходилось видеть эдаких «мальчиков-старичков» и «девочек-старушек», сидящих в парке с книжкой в руках или за шахматной доской, около своих родителей, бабушек или дедушек, строго-настрого запрещающих им играть с другими детьми в обычные детские игры. Всё это время несчастные «дети-старички» угрюмо поглядывают на резвящихся сверстников, в душе завидуя их беззаботной ребячьей беготне. Вместе с тем, далеко не всем пожилым людям подходит определение «стариков» и «старушек». Подумайте сами! Разве подобное применимо к задорно хохочущей семидесятилетней пенсионерке, которая бегает по всему парку за своим трёхлетним внуком и лихо перемахивает через стоящие на пути препятствия? А тут же, неподалёку, по асфальтированным парковым дорожкам, еле-еле передвигая ноги, плетутся молодые мамочки, толкая перед собой коляски с крепко пристёгнутыми к ним малышами, чтобы те, не дай бог, куда-нибудь не убежали. Если прислушаться к тематике их разговоров, то, кроме жалоб на чрезмерную усталость, вряд ли можно услышать что-то ещё. Да и по возвращении домой после «утомительнейшей» прогулки «молодые старушки», как правило, тут же усаживают своих детишек в манеж с игрушками или перед телевизором, а сами приступают к методическому обзваниванию родственников и друзей, сетуя на изнеможение от выполнения своих материнских обязанностей. Ну что сказать, когда и так всё яснее ясного: старость не радость!
******
Возвращаясь к прерванному лирическим отступлением рассказу, замечу, что в свои восемьдесят лет мать Агаты совсем не выглядела древней развалиной и, даже более того, казалась лет на тридцать моложе своего реального возраста. «Замороженность» ее внешнего вида объяснялась не только подвижным образом жизни и проживанием на природе, но и поистине диктаторским характером. Именно это, последнее, обуславливало минимальное количество мимических морщин и множество звенящих стальных нот в голосе. Даже свои жалобы Старуха выражала в приказной форме. Сутки напролёт она на что-нибудь сетовала и особенно часто высказывалась по поводу непригодности современной молодёжи к условиям жизни той эпохи, в которую ей пришлось поставить на ноги своё многочисленное семейство. Оставшись вдовой в возрасте тридцати с небольшим лет, с тремя малолетними детьми на руках, она не пала духом и нашла в себе силы не только их выкормить и вырастить, но и впоследствии каждому из них помогла в организации собственного бизнеса. Не оставляло и тени сомнения, что осуществить подобное Старухе удалось благодаря исключительной силе воли, работоспособности и житейской смекалке. Однако вряд ли это давало ей право осуждать всех подряд буквально по каждому поводу. Как было упомянуто выше, особенно часто доставалось от неё современной молодёжи. «Да эти сосунки в широченных штанищах, верхом на мотоциклах, и девицы в коротких юбках передохли бы, как мухи, если бы им пришлось доить по пятьдесят коров в сутки, стирать на речке бельё и вспахивать землю плугом!» – чеканящим голосом оглашала помещение своего магазина Старуха. Я же едва сдерживалась, чтобы не ответить ей: «Да и Вы тоже без предварительной подготовки вряд ли сумели бы жить так, как крестьяне лет за триста до Вашего появления на свет: без электричества, газовой плиты и элементарного мыла. А ещё раньше люди обитали в пещерах, вообще никогда не мылись и охотились на мамонтов». Интересно, сумела бы Старуха ответить что-нибудь вразумительное на вопрос: «Вот Вы, уважаемая, смогли бы собственноручно убить мамонта, быстренько его разделать и приготовить пару сотен вкусных ростбифов? К Вашему сведению, женское население первобытного общества справлялось с этой задачей легко и небрежно».
Будучи истинной Старухой, радоваться жизни она не умела ни когда Агата готовила её любимые плюшки, ни когда её навещали внуки, ни когда рабочий день в магазине заканчивался приличной выручкой, в общем, никогда. В довершение ко всему прочему, Старуха так собой гордилась, что не позволяла даже собственным детям обращаться к ней на «ты». Было заметно, что её младшая дочь – Агата – боялась своей матери и в извращённой форме психологически от неё зависела. Обращаясь к Старухе на «вы», она покорно склоняла перед ней голову и совершала телодвижения, напоминающие неуклюжее расшаркивание. Замечу, что та самая эпоха, о которой Старуха больше всего любила рассказывать, наложила на неё неизгладимый отпечаток ещё и тем, что мылась она всего раз в неделю, по привычке экономя на моющих средствах и воде. Обычно сразу после этого Агата усаживала её в машину и везла в парикмахерскую, расположенную в тридцати километрах от их места жительства, несмотря на то, что подобных заведений в округе было не менее десятка. Однажды я у неё поинтересовалась: «А почему вы ездите так далеко? Неужели ни одна из ближайших парикмахерских вам не подходит? Или твоя мать упорно не желает делать себе укладку ни в какой другой?» «Да как тебе сказать, – замялась Агата. – Я ведь тоже там стригусь, а с моими волосами далеко не каждый парикмахер справится, ведь нужно же точно знать, как правильно постричь!» «А-а-а, вот в чём дело…» – проговорила я и, бросив взгляд на лысоватую Агатину голову, подумала: «Воистину, чтобы подравнять три волоска и побрызгать на них лаком, необходим опытнейший мастер!» Нетрудно было догадаться, что с её стороны поездка в дальнюю парикмахерскую объяснялась желанием избежать крупной ссоры с собственной матерью, из которой Агата вряд ли бы вышла победительницей, однако, признаться в этом ей было стыдно.
Ради экономии на моющих средствах и воде, Старуха посещала душ всего раз в неделю, даже если на улице стояла тридцати пяти градусная жара, когда по вполне логичным соображениям нужно мыться чаще хотя бы для того, чтобы не отпугнуть окружающих запахом своего пота. Несмотря на пренебрежительное отношение к собственной гигиене, она совершенно открыто подозревала меня в свинской нечистоплотности. По словам Старухи, в годы её молодости эмигранты работали у них в деревне за кусок хлеба и стакан молока, , поскольку вкалывали они «как положено»: по двенадцать часов в сутки и без выходных – то за собой совсем не следили. «В общем, скажу я тебе, – подытоживала она. – Воняли эти работнички как свиньи!» Хотя положа руку на сердце, этот оскорбительный эпитет справедливо было бы отнести не к бедолагам-эмигрантам, а к тем, кто заставлял их трудиться в таких нечеловеческих условиях.
На месте моей работы не было туалета, и, как следствие, я вынуждена была пользоваться уборной в доме у Старухи и её дочери Агаты, расположенном в десяти метрах от магазина. Всякий раз по возвращении оттуда мне приходилось отвечать на вопросы своей пожилой начальницы, абсолютно уверенной во врождённой нечистоплотности эмигрантов. Бросив в мою сторону подозрительный взгляд, она въедливым тоном интересовалась: «Ну что? Сходила?» «Да», – отзывалась я. «Ты это, смотри, смывай после себя как следует! – в очередной раз ворчливо повторяла она. – А ещё лучше, если будешь класть на кружок кусок туалетной бумаги и только потом на неё сверху садиться, тогда ты нам точно ничего не испачкаешь. Поняла ли? Использованную туалетную бумагу выбрасывай в мусорное ведёрко, а не в унитаз! А не то его засоришь…» «Я так и делаю», – скрепя сердце, отвечала я. К несчастью, надо же было тому случиться, что через месяц у них дома сломалась сантехника. «Ну и что тут особенного? – скажете вы. – Всё без исключения когда-нибудь да ломается». Естественно, но мнение Старухи на этот счёт было, мягко говоря, иным.
Когда у них в ванной из душа перестала течь вода, а рабочий, отремонтировавший поломку, высказал предположение, что это могло произойти по причине засора, на следующий день Старуха встретила меня на пороге магазина гнусной бранью и обещаниями вычесть из зарплаты деньги, потраченные на ремонт сантехники. «Я же тебе сказала не мусорить! – вопила она как резаная. —Ты зачем бросаешь нам в унитаз свои использованные прокладки? А иначе с чего бы этот засор случился?! А ну, давай признавайся! Это ты натворила?! Эмигрантка чёртова! Да и кто ты после этого? А я тебе скажу кто! Свинья ты грязная, а не человек!» Я некоторое время молча хлопала глазами и, пытаясь переварить услышанное, никак не могла прийти в себя. В тот момент мне одновременно пришли на ум две близкие по содержанию мысли. Первой была: «Да плевать мне на этот грошовый заработок, за который ещё и незаслуженно унижают! Может, взять да и высказать Старухе всё, что я о ней думаю, а затем уйти, громко хлопнув дверью прямо у неё перед носом?!» Другая мысль приобрела форму искреннего удивления и глубокой оторопи: «Всё, что я здесь слышу, происходит со мной, а не с какой-нибудь древнеримской рабыней? Здесь?! В европейской стране?! В 2007 году?!» В тот момент меня будто парализовало. Глядя на визжащую Старуху, извергавшую злобу и ненависть, я стояла и молчала, даже не пытаясь сказать что-либо в своё оправдание. Да и зачем? Когда было совершенно очевидно, что за этим обвинением последовало бы другое – во вранье и желании отмыть свою репутацию любым способом.
******
Все рабочие будни Старуха организовывала по принципу извлечения из меня максимальной пользы. По-видимому, ей не давали покоя воспоминания давно ушедших дней, когда эмигранта можно было эксплуатировать по двенадцать часов в сутки, как того самого ослика, на которого практичный крестьянин Страны Вечного Праздника умудрялся взваливать такое количество ноши, что бедняга, так и не сумев под её тяжестью сдвинуться с места, широко расставлял в стороны свои тощие ноги и истошно голосил: «Иа-иа-иа!» Несмотря на то, что официально я была принята в магазин на должность продавца-кассира, Старуха вменила мне в обязанность ежедневную уборку близлежащей территории и поливку всех её домашних растений, которых у неё росло умопомрачительное количество. Мой рабочий день в качестве продавца магазина «Традиционных продуктов питания» начинался с подметания большого асфальтированного участка, предназначенного для парковки. Затем я мыла подоконники отеля, занимавшего первый этаж жилого дома Агаты и её матери, а после этого принималась за поливку небольших деревьев, рассаженных по горшкам в самом дальнем углу сада. Приблизительно к одиннадцати утра уборка смежной территории и поливка растений заканчивалась, и тогда я приступала к выполнению непосредственно продавецко-кассирских обязанностей. Помимо этого, я ежедневно протирала пыль на полках магазина и мыла полы, иногда, по приказу Старухи, по несколько раз в сутки. В промежутке между обслуживанием и расчётом покупателей я составляла список продуктов, которыми необходимо было пополнить прилавки магазина, и раз в неделю проводила инвентаризацию с целью извлечения из продажи просроченных консервов, хотя, как выяснилось позже, это не имело никакого смысла. В том, что хозяйка магазинов не гнушается продажей испорченных продуктов, я убедилась за неделю до окончания своего рабочего контракта. В тот день Агата принесла консервы, которые два месяца назад я убрала с полок по причине истекшего срока годности. Каково же было моё удивление, когда я увидела те самые банки, но уже с новыми этикетками, наклеенными поверх старых. «Поставь их на видное место! – сказала Агата, протянув мне картонную коробку с консервами. – Они на складе слегка залежались, поэтому надо всё это быстрее продать. Если кто-нибудь из покупателей спросит, почему на каждой банке одна этикетка поверх другой, то скажи, мол, кто их знает, поступили к нам в таком виде с фабрики». Я пообещала ей это сделать, а сама решительно задвинула просроченные консервы в дальний угол, заставив их со всех сторон так, чтобы рука покупателя даже случайно не сумела до них дотянуться. Если хозяйке магазина было наплевать на то, что кто-то мог ими отравиться, то лично я не собиралась принимать в этом участия. «Как же это на просроченных продуктах появились новые этикетки?» – спросите вы. Всё очень просто. Два родных брата Агаты были владельцами фабрик, на которых изготавливались те самые, продаваемые в её магазинах консервы. Они-то и помогли своей родственнице разрешить эту «пустяковую» проблему с этикетками, чтобы продукты не пропали даром.
******
Между тем Старуха, заставлявшая меня крутиться как белку в колесе и выполнять ряд поручений, не имевших никакого отношения к работе продавца и кассира, на этом не успокоилась и попыталась вменить мне в обязанность уборку номеров их семейного отеля. Однажды поутру она приказным тоном заявила: «У меня к тебе будет ещё одно поручение! Последнее время Агата еле-еле со всеми делами справляется. У нас на поле перцы поспевают, и за ними нужен ежедневный уход. Да и в отеле много постояльцев. Хоть она у меня девка – сильная, работящая, но все сделать как следует не успевает. Так ты бы пошла полы-то помыла в гостиничных номерах, пока в магазине нет покупателей». К счастью, пару минут спустя, назло Старухе и к моей великой радости, помещение магазина заполнилось толпой курортников, которые принялись рассматривать выставленные на полках товары, а затем две недели подряд от покупателей не было отбоя. Так от очередной обязанности, в данном случае – уборщицы отеля, меня спасла чистая случайность. Впрочем, Старуха была не лыком шита и через некоторое время уготовила мне хитроумную ловушку.
Ежедневно, когда магазин закрывался на двухчасовой обеденный перерыв, я садилась в машину и отбывала на пляж, где загорала, купалась и обедала прихваченным из дома бутербродом. Ездить на обед к себе домой я не могла, поскольку магазин находился в сорока минутах езды на машине от Перепёлок. Если бы я ежедневно совершала это путешествие, то, во-первых, на оплату бензина ушла большая часть моей зарплаты, а, во-вторых, времени на еду у меня было бы в обрез. Старуха об этом знала и вот как-то раз не свойственным ей дружелюбным тоном предложила мне отобедать у них дома. «Что ты всё бутерброды жуёшь? Так и желудок недолго испортить! Давай мы с Агатой тебя горячей пищей накормим! Не волнуйся, ты нас не объешь, где двое, там и третий – не обуза», – миролюбиво заключила она, а я, не разглядев в её предложении никакого подвоха, с благодарностью согласилась. В первый день, по-видимому, для того, чтобы меня приятно поразить, Агата выставила на стол окорок, колбасу, морепродукты и разнообразную выпечку. Всё это не только очень аппетитно выглядело, но и было исключительно вкусным. На другой день обеденная трапеза выглядела попроще, а на третий и во все последующие дни отличалась редкостной скудностью, но не по количеству, а по качеству и разнообразию. В обеденный перерыв Агата ставила передо мной большую кастрюлю варёной картошки или риса, а дополнением к этому служил зелёный перец, то в жареном, то в сыром виде, который произрастал в космических масштабах на её сельскохозяйственных угодьях.