Эмпириомонизм
Шрифт:
Подбор по связи или «системный» подбор важен для понимания не только социальных, но и массы других биологических явлений, а «психический подбор», который освещает все процессы психического развития, представляет прямо частный случай системного подбора. Сохранение рудиментарных органов, без их органической функции, а следовательно, при тех условиях, которые должны вызвать атрофию и гибель клеток, всецело объясняется системным отношением этих элементов к жизнеспособному целому — организму. Развитие так называемых «сопутствующих изменений», которые жизненно-бесполезны сами по себе или даже вредны для жизненной системы, но неизбежно выступают вместе с другими, полезными изменениями, также является результатом положительного подбора по связи. В «колониальных» организмах роль системного подбора, естественно, должна оказываться преобладающей: отдельные дифференцированные особи какой-нибудь сифонофоры могут жить долго, несмотря на значительную слабость, если колония как целое здорова и питается хорошо, и наоборот, особи сами по себе высокожизнеспособные преждевременно погибают, если колония как целое слаба и неприспособленна. То же относится к форменным элементам всех сложных организмов, которые, в сущности, должны рассматриваться как колонии клеток. В области же психического подбора бывает так, что одно и то же «стремление», один и тот же «образ» подвергаются то положительному подбору (выражающемуся в чувстве удовольствия), то отрицательному (выражающемуся в чувстве страдания), смотря по тому, в какой ассоциативной связи вступают в поле сознания: в соединении с одними психическими комплексами данный комплекс получает окраску «приятного», что ведет к его упрочению в психической жизни, в соединении с другими — окраску «неприятного», что означает тенденцию к его ослаблению и устранению из психической системы [148] .
148
Обо всем касающемся подбора психических форм говорится обстоятельно во 2-й Книге «Эмпириомонизма» (статья «Психический подбор»).
В сфере социальной жизни роль «системного подбора», очевидно, должна быть тем значительнее, чем шире и чем глубже становится связь социального целого. Для понимания жизни современного культурного общества с его громадными размерами и бесконечной сложностью отношений «системный общественный подбор» имеет гораздо более важное значение, чем для понимания жизни маленьких первобытных общин с их простыми внутренними отношениями, хотя и там необходимо принимать его во внимание.
Я ограничусь пока одной иллюстрацией. Изучая историю последних веков, легко видеть, что эпохи экономического процветания в высокой степени неблагоприятны для сколько-нибудь существенных реформ в государственной и правовой организации. Формы явно устарелые, стоящие в несомненном противоречии с общим уровнем развития коллективности, стесняющие это развитие и не имеющие даже жизненно важного значения для наиболее сильных классов общества, — в эпохи процветания продолжают упорно сохраняться и не вызывают широкого, активного протеста, энергичной борьбы даже со стороны наиболее прогрессивных классов; какой-то стихийный консерватизм политических и юридических норм характеризует тогда настроение общества как целого. Так дело идет до кризиса. В течение кризиса это настроение быстро исчезает; на сцену выступают реформы. Если же отжившие формы имеют широкий и общий характер (например, целый политический строй) и связаны с интересами довольно крупных групп общества, то вслед за частичными реформами в эпоху кризиса наступает затем революция — именно когда общество уже начинает оправляться от экономического потрясения. С точки зрения системного подбора все это представляется в таком виде. Пока в жизни общества господствует положительный подбор, пока жизнеспособность всей системы возрастает, до тех пор одряхлевшие формы сохраняются по связи с целым, конечно, за счет его общей жизнеспособности. Но когда эта последняя начинает быстро понижаться, как это бывает во время кризисов производства, представляющих своеобразную острую болезнь общества (также иногда кризисов «военных» и т. п.), то различные части социальной системы разрушаются не в одинаковой степени, а соответственно своей собственной, так сказать, индивидуальной жизнеспособности. Одряхлевшие и паразитические формы оказываются, естественно, наиболее слабыми, наименее способными сопротивляться разрушающим влияниям. Однако, если для окончательного разрушения и уничтожения этих форм требуется энергичная реакция всей социальной системы — «борьба» против отжившего и создание новых форм ему на смену, тогда пониженная энергия общества (т. е. его прогрессивных и жизненных элементов) может быть недостаточна для такой задачи и «революция» разражается лишь после кризиса, в фазе нового повышения энергии общества, повышения, которое теперь в наименьшей степени передается паразитически расслабленным элементам, в наибольшей — жизненным и прогрессивным, менее разбитым пережитой грозой.
Но возможен и иной исход дела. Если одряхлевшие и омертвевшие формы слишком тесно сплетаются со всем остальным содержанием социального процесса, слишком прочно его охватывают, тогда продолжающееся во время кризиса действие системного подбора может оказаться роковым для всей системы: все, что в ней есть жизнеспособного, стойкого, приспособляющегося, может погибнуть или деградировать по связи с неприспособленными, жизненно негодными комбинациями. Так было, например, с Испанией XVII–XVIII веков, в которой мертвые феодально-католические элементы за долгое время экономического процветания слишком прочно вросли в живую ткань производительного организма, и когда благоприятная для всей системы среда была истощена, когда исчезла возможность неограниченно эксплуатировать Америку посредством грабежа, Европу посредством американского золота и серебра — тогда старый вампир не умер от недостатка питания, а высосал все соки из живого тела испанского народа и довел его до крайней степени упадка. Таков оказался здесь результат системного подбора. То же самое случилось бы с современной Россией, если бы оказалось, что механизм старой бюрократии слишком глубоко врос в ее ткани. Результатом общественного подбора, вообще, далеко не всегда является развитие.
Общественный подбор не характеризуется никакими специфическими конкретными проявлениями, которые отличали бы его от других видов подбора. Процессы общественного подбора протекают в форме обычных физиологических и психологических фактов сохранения или роста, с одной стороны, упадка или разрушения — с другой. Смерть от болезни или физиологический рост организма точно так же могут быть выражением общественного подбора, как гибель нормы вследствие вытеснения ее иною или распространение идеи путем словесного общения людей. В какой мере болезненность и смертность людей, а также возможность плохого или хорошего физического развития определяются социальной средою людей, положением их в системе производства и присвоения — это достаточно выяснялось статистиками и антропологами; и точно так же судьба идейи нормзависит от их отношения к социальной среде, хотя бы проявления приспособленности их или неприспособленности были далеко не так резки и наглядны, как тогда, когда дело идет о судьбе людей.
Человеческая психика есть, во всяком случае, основноеорудие социального развития, и «психический подбор» представляет поэтому главную форму воплощения «общественного подбора», наиболее постоянную и обычную. Путем психического подбора совершается развитие каждой психической особи, из каких составлено все общество; и даже самые специфически социальныепроцессы, как «подражание», «общение» людей, «сотрудничество» их между собою, реализуются при помощи психического подбора, протекающего в отдельных психиках. Когда психический организм действует как часть социального целого, он не перестает в это время быть психическим организмом, не перестает подчиняться всем психологическим законам. Та или другая форма сотрудничества предполагает усвоение каждой личностью, принимающею в ней участие, своей специальной роли в коллективно-трудовом комплексе; а это усвоение есть психическоеизменение данной личности и вырабатывается психическим подбором. Социальный генезис того материала, который в данном случае подлежит действию психического подбора, ничего не изменяет в этом, так же как и социальное значение выработанного психического приспособления. С точки зрения генезиса и объективного жизненного значения сама личность, со всем своим психическим содержанием, является ведь тоже социальной формою…
Роль психического подбора как орудия подбора социального не только вообще громадна во всех фазах развития человечества, но она, кроме того, возрастает с ходом социального прогресса. В обществах первобытных она значительно меньше, чем, например, в современных; там, при господстве стихийного консерватизма психики, сравнительно больше значения имеет тот грубый подбор особей, который непосредственно выражается в гибели и в размножении людей.
В общем, социальный подбор должен рассматриваться не только как частный вид «естественного подбора» (считая, конечно, всякий процесс подбора «естественным»), но и как наиболее частный вид подбора. Своих специфических, ему только свойственных проявлений он не имеет, каждый его случай относится в то же время к какой-нибудь более общей форме подбора. Это, разумеется, нисколько не уменьшает его основного, его решающего значения для человеческой жизни и познания.
Если общественный подбор представляет собою особенную, социальнуюформу причинности, как подбор всеобщий выражает специально биологическую причинность вообще, то естественно возникает вопрос об отношении принципа общественного подбора к закону причинности в самом широком, всеобъемлющем его значении, т. е. при современном состоянии знаний — к закону сохранения и превращения энергии.
С первого взгляда может показаться совершенно безнадежным и бесполезным применять понятие «энергии» к общественным процессам. Ни о каком точном энергетическом измерении тут не может быть и речи; мы не можем даже вполне установить специфических форм энергии, свойственных социальной жизни; или, вернее, мы имеем все основания принять, что в социальных явлениях выступают самые различные виды энергии, физической и химической [149] . И если бы вообще энергетика была познавательно пригодна только там, где удается достигнуть прямогои точногоее применения на основе непосредственныхизмерений, то, конечно, незачем было бы и пытаться использовать ее понятия в сфере социальной науки при теперешних методах социального наблюдения и опыта. Но возможны косвенныеи приблизительныеприменения энергетики; они существуют и имеют громадное значение даже в области физики и химии, где тоже ведь не всегда удается прямое и точное измерение, а еще больше — в области физиологии; в учении о психическом подборе мы видели, что они могут быть существенно полезны и для психологии. Поэтому вполне законна попытка воспользоваться ими также для социально-научного исследования.
149
Я не говорю здесь об энергии психических процессов, входящих, несомненно, в состав социальных, потому что, согласно выясненному мною в предыдущих работах («Эмпириомонизм». Кн. I, с. 49–57; Кн. II, с. 45–48) (наст. изд., с. 32–36, 133–135. — Ред.), психические явления представляют собою ту же сумму энергии, что и соответствующие им физиологические: разница только в способе восприятия, более прямом и более косвенном, а он не изменяет количественных отношений энергии.
Все такого рода применения энергетики имеют по преимуществу дедуктивныйхарактер и особенно, разумеется, там, где дело идет о наиболее сложных из известных нам явлений — о социальных. Но сопоставление получаемых выводов с данными прямых наблюдений всегда может и должно служить для нас достаточным контролем над правильностью нашей дедукции и тех основных посылок, из которых она исходит.
Рассматривая всякую данную общественную форму как энергетический комплекс, как некоторую сумму энергии в качественно определенной комбинации, мы можем следующим образом формулировать основную связь энергетики и общественного подбора:
Всякий акт общественного подбора представляет собой возрастание или уменьшение энергии того общественного комплекса, к которому он относится. В первом случае перед нами «положительный подбор», во втором — «отрицательный».
Случай совершенного энергетического равновесия есть, разумеется, только идеальная комбинация, продукт отвлеченной мысли. Это случай «абсолютного сохранения системы», которому Авенариус ошибочно придал значение идеальной жизненной нормы, причем сам же уклонился от этой точки зрения в анализе социальных комбинаций. Такое равновесие было бы, в сущности, «отсутствием подбора», а в усложняющейся жизненной среде, сопротивления которой в общем неизбежно возрастают, оно перешло бы в отрицательный подбор — в деградацию жизненной формы [150] .
150
Это возрастание сопротивлений внешней среды необходимо вытекает из того факта, что для своего сохранения жизненная форма истощаетте «жизненные средства», которые для нее находятся во внешней среде; а если бы даже сумма этих средств для данной формы оказалась относительно неограниченной (как, например, сумма солнечного света, углекислоты и воды для растений в атмосфере и почве), то все равно общее развитие и рост жизни в окружающей среде повели бы к вытеснению и гибели такой формы, которая толькосохраняется, не развиваясь (например, у такого растения другие, разрастаясь вокруг, отняли бы солнечный свет своей тенью и воду своими корнями и т. п.).
Оставляя в стороне фикцию абсолютного равновесия, можно подвергнуть общую формулу сомнению в другом смысле: во-первых, возможно ли говорить определенно о возрастании и понижении энергии той или иной общественной формы, когда в большинстве случаев мы даже не умеем точно ограничить ее в пространстве как особый комплекс; и во-вторых, имеются ли достаточные основания для уверенности, что всякий случай возрастания энергии соответствует именно положительному подбору, т. е. повышению жизнеспособности, а всякий случай уменьшения энергии — отрицательному подбору, т. е. понижению жизнеспособности? Оба возражения исходят из самой законной и обязательной требовательности научного мышления, которая предпочитает оставить вопрос открытым, чем удовлетвориться произвольным ответом.