Эмпириомонизм
Шрифт:
С точки зрения этой картины мира совершенно понятно, почему одни и те же «предметы природы» могут в опыте являться в самом различном виде: один и тот же непосредственный комплекс «отражается» в другом при различных условиях самым различным образом, это прямо вытекает из закона причинности. Объясняется и психофизиологическая двойственность жизни: единая жизнь, взятая в ее непосредственном содержании, или в ее «отражениях», не перестает от этого быть единой.
Всеобщий параллелизм «непосредственных» комплексов и их «отражений» в физическом опыте подтверждает всеобщую применимость закона сохранения энергии: ведь этому закону нет дела до того, берем ли мы «комплекс» в его непосредственном виде или в его «отражении» — дело идет об одной и той же энергетической величине; поэтому «психика» энергетична, как и соответствующие физиологические процессы.
Разграничение «явлений» и «вещей в себе» оказывается излишним: перед нами только мир прямогоопыта и косвенногоопыта, мир непосредственно ощущаемого и мир дополняющей его «подстановки». Область «подстановки» совпадает с областью «физических явлений»; под явления «психические» ничего подставлять не требуется, ибо это — «непосредственные
Такова картина мира, которую для нашего времениможно считать «эмпириомонистической», т. е. наиболее стройно объединяющей опыт [140] .
4. Об эклектизме и монизме
Я показал, как из содержания различных знакомых мне мировоззрений путем их критики, а также из результатов собственной работы, пополнявшей то, чего я не мог там найти, сложились те взгляды на жизнь и мир, в которых я вижу путь к «эмпириомонизму», к идеалу цельного и строгого познания. Эти взгляды сложились далеко не сразу, и более или менее законченным их выражением является только настоящая работа (3 книги «Эмпириомонизма») вместе с одновременно написанными работами «Из психологии общества» и «Новый мир». Замечу мимоходом, что я нередко обозначал одним и тем же словом свою конечную философскую цель (эмпириомонизм как идеал познания) и тот путь, который кажется мне ведущим к этой цели (эмпириомонизм как попытка дать насколько возможно стройную картину мира для нашего времени и для того социального класса, делу которого я себя посвятил). Эти различные значения слова, я полагаю, не могут спутать читателя. Из всего только что изложенного читатель мог видеть, что я имел право считать эту попытку своей и не причислять себя ни к одной из тех собственно философскихшкол, идеями которых я пользовался как материалом для своей постройки.
140
Для полноты и единства картины необходимо решение еще одного вопроса — вопроса о перерывах опыта, о том, почему разъединено «сознание» различных людей, почему все «непосредственные комплексы» не сливаются в одно сплошное целое, а Вселенная не образует таким путем единого всеобщего хаотического «сознания». Вопрос этот рассматривается в статье «Universum» (1-я часть этой работы); здесь мне не хочется затягивать и усложнять изложения.
Только социальная философия Маркса послужила для меня более чем материалом — она была регулятором и методом моей работы одновременно.
Ввиду этого я имею право — и в интересах ясности считаю необходимым — отметить глубокую ошибочность того систематического смещения моих взглядов с одной из «пройденных мною школ», которое обнаруживает тов. Бельтов, а также тов. Плеханов.
Тов. Бельтов упорно считает меня «махистом» и эмпириокритицистом [141] . Тов. Плеханов, наоборот, всех эмпириокритицистов зачислил в «эмпиримонисты» [142] . И то и другое является недоразумением.
141
См., например, предисловие к книге «Критика наших критиков».
142
См. примечания к переводу «Людвига Фейербаха» Энгельса. Спб., 1906, с. 121.
У Маха я многому научился; я думаю, что и тов. Бельтов мог бы узнать немало интересного от этого выдающегося ученого и мыслителя, великого разрушителя научных фетишей. Молодым же товарищам я советовал бы не смущаться тем соображением, что Мах не марксист. Пусть они последуют примеру тов. Бельтова, который так многому научился у Гегеля и Гольбаха, которые, если не ошибаюсь, тоже не были марксистами.
Однако «махистом» в философии признать себя я не могу. В общей философской концепции я взял у Маха только одно — представление о нейтральности элементов опыта по отношению к «физическому» и «психическому», о зависимости этих характеристик только от связиопыта. Затем во всем последующем — в учении о генезисе психического и физического опыта, в учении о подстановке, в учении об «интерференции» комплексов-процессов, в общей картине мира, основанной на всех этих посылках, — у меня нет с Махом ничего общего. Словом, я гораздо меньше «махист», чем тов. Бельтов — «гольбахианец»; и я надеюсь, это не помешает нам обоим быть добрыми марксистами.
Что касается эмпириокритицистов, то смею уверить тов. Бельтова, что западноевропейские представители этой школы даже не знают, что такое «эмпириомонизм», и потому особенно несправедливо называть их эмпириомонистами. Я лично готов нести всякую кару за мои «эмпириомонизменные» наклонности и деяния; но за что же будут отвечать они? Это тем более несправедливо, что каждый из них, ознакомившись с моими взглядами, признал бы меня за отъявленного метафизика… Надо заметить, что некоторые из них причисляют к метафизикам и своих учителей, Маха и Авенариуса. Вообще, они зачастую почти так же щедры на титул «метафизика», как товарищ Бельтов на титул «эклектика».
Не было бы ничего странного, если бы тов. Бельтову было некогда знакомиться с моими произведениями; но тогда ему не следовало бы высказывать решительных и определенных суждений о моих взглядах. Если же он читал мои работы, то не может не знать, что самое понятие эмпириомонизма я ввел как антитезу дуализмуэмпириокритичеекой школы и критике идей этой школы посвятил немало труда, хотя в то же время требования, поставленные познанию ее «критикой опыта», признаю большой заслугою этой школы, а ее взгляды считаю такой же удобной исходною точкойдля развития марксистской философии, как, положим, демократизм — удобная исходная точка для развития идей социализма.
Я допускаю, что для совершенно неопытного читателя, притом не прочитавшего до конца даже 1-й книги этой работы, мой очень сочувственный отзыв об эмпириокритицизме мог бы послужить поводом к смешению. Но для человека, сведущего в философии, знающего разницу между исходной точкой исследования и суммой его результатов, разницу между пропедевтикой и философским мировоззрением в целом, такое недоразумение было невозможно. Коренное различие своих взглядов со взглядами эмпириокритицистов я тогда же не один раз подчеркивал, указывая, например, что «эмпириокритицист будет прав со своей точки зрения, отвергая самую постановку» намеченных мною вопросов монизма, что «эмпириокритическая концепция — пройденная ступень» в развитии картины мира и т. п. (наст. изд., с. 13, 107). Профессиональный философ, как тов. Бельтов, или тов. Плеханов, казалось бы, не мог тут ошибиться [143] .
143
Вдвойне нехорошо то, что эту явную путаницу тов. Плеханов вносит в популярную брошюру, рассчитанную на совершенно несведущих читателей (примечания к русскому переводу брошюры Энгельса о Л.Фейербахе).
Тов. Н. Валентинов в журнале «Правда» не раз порицал меня (также без аргументации) за то, что я не эмпириокритицист. Упрек справедлив; и в свое оправдание я приведу только один довод, именно тот, что эмпириокритицизм меня не удовлетворяет.
В газете «Искра» (№ 77) против меня полемизировал — с точки зрения тов. Бельтова — тов. Ортодокс. То, что тов. Ортодокс вносит своего в эту полемику, можно свести к трем пунктам:
1) Тов. Ортодокс не знает разницы между «психологией» и «идеологией», наивно считая их за одно и то же, он протестует против признания необходимой связи между развитием социального инстинктаи возникновением общества. Социальный инстинкт — «психологический фактор», полагает тов. Ортодокс, а потому его нельзя считать причиною общественной организации. Что социальный инстинкт есть «первоначальная причина» общественной организации, этого я и не думал говорить; но что он есть первично-необходимая и всеобщая форма социальной организованности, это несомненно. Тов. Ортодоксу неизвестно, что в биологическом развитии проявления социального инстинкта существуют уже там, где еще нет «общества» в точном смысле слова, т. е. системы сотрудничества, и тов. Ортодокс, по-видимому, не понимает, что без той связи, которая биологическисоздается первоначально именно в форме этого инстинкта, общество не могло бы возникнуть.
2) Тов. Ортодокс из трех статей критикуемой им первой книги «Эмпириомонизма» прочитал только одну — первую — статью о развитии формопыта и потому победоносно задает мне вопросы («Откуда взялся волк?»…), относящиеся к материалу, организуемому этими формами, и находящие вполне определенный ответ во второйи третьейстатьях.
3) Тов. Ортодокс неверно цитирует и искажает мои мысли. Он приписывает мне слова: «общественное бытие и общественное сознание в полном смысле тожественны»; у меня же сказано — « в точном смысле этих слов», каковой смысл и был перед этим тщательно разъяснен мною. Я указывал в этом месте, что все социальное психично, т. е. при точном (принятом, например, в психологии) употреблении терминов должно быть отнесено к области «сознания», которая, как я при этом отмечал, гораздо шире области собственно социального. Сам тов. Ортодокс в другом месте называет эту же мысль «банальной и очевидной истиной»; а здесь, подменивши одно слово, он затем приписывает мне такую точку зрения: «бытие есть продукт сознания, т. е. идеологии». Оставляя в стороне невежественное смешение сознания с идеологией, совершенно ясно, что тов. Ортодокс сам сочинил для меня эту ересь.
Со своей стороны, по всем трем пунктам я выскажусь кратко и дам тов. Ортодоксу три полезных совета:
1) «Невежество не аргумент»: чтобы рассуждать о философии, надо быть знакомым с наукою. Следует учиться.
2) То, что критикуешь, надо прочитать; иначе критика не достигнет цели.
3) Не следует искажать слов и мыслей противника, хотя бы это чрезвычайно облегчало задачу его опровергнуть; ибо такое искажение будет обнаружено, когда противник этого пожелает и найдет для этого время.
Но может быть, эти «маленькие недоразумения» не мешают быть справедливым основному обвинению тов. Бельтова и тов. Плеханова против «эмпириомонистов» — упомянутому обвинению в эклектизме? В самом деле, марксизм, материализм естественников, энергетика, эмпириокритицизм, теория всеобщей подстановки и т. д. — мыслимо ли из столь разнообразных комбинаций создать что-нибудь цельное и стройное, что-нибудь неэклектичное?
Прежде всего, замечу, что наше время — эпоха специализации — есть также естественным образом эпоха односторонностей. Поэтому всякая попытка выработать цельное, т. е. монистическое, мировоззрение неминуемо должна использовать множество разнообразных, в отдельности односторонних философских комбинаций. Только выделяя «истину» каждой из них и стройно связывая полученный таким образом материал при помощи одного руководящего принципа, можно прийти к монизму. Так я и старался делать; а руководящим принципом моей работы была идея социальности познания, которое я рассматривал как одну из « идеологий» — полагаю, марксистская идея.
Следовательно, вопрос об эклектизме или монизме мировоззрения не решается указанием на источники, откуда возникли его различные элементы; иначе величайшим эклектиком XIX века надо признать К. Маркса, соединившего элементы материализма, гегельянства, социализма, буржуазной классической экономии и многие другие, находившиеся до него в совершенно раздельном и даже противоречивом состоянии. Вопрос об эклектизме или монизме доктрины решается доказательствами. Это именно то, что тов. Бельтов не дает. Он полемизирует с Конрадом Шладтом, с солипсистами, к которым по недоразумению относит Маха, с Н. Г. из «Русского Богатства» и т. д. Все это к «эмпириомонизму» прямого отношения не имеет. Здесь он ограничивается заявлениями в таком роде: