Энактивизм: новая форма конструктивизма в эпистемологии

Князева Елена Николаевна

Это были последние месяцы 1970 г., я снова был в Чили, и Биологический факультет обратился ко мне с просьбой прочитать вводный курс по клеточной биологии для новых студентов. Матурана и я были теперь коллегами на Биологическом факультете и имели соседние офисы в “переходных” (но все еще используемых) помещениях на новой территории Научного факультета на Калле Лас Палмерас в Макул. Было все, чтобы начать исследования природы минимальной организации живого организма, и мы не теряли времени зря. В моих записях первые зрелые наброски появились к концу 1970 г., а к концу апреля 1971 г. появилось больше деталей наряду с минимальной моделью, которая станет позднее предметом компьютерного моделирования. В мае 1971 г. в моих записях появился термин “автопоэзис” как результат вдохновенной идеи нашего друга Хосе М. Булнеса, который только что опубликовал диссертацию о Дон Кихоте, где он проводил различие между praxis и poesis. Новое слово было уместным, поскольку

мы хотели обозначить нечто новое. Но это слово приобрело силу только в соединении с содержанием нашего текста, в котором определялся его смысл; его резонанс выходит далеко за пределы просто шарма от неологизма.

Это были месяцы практически постоянной работы и дискуссий. Некоторые идеи я пробовал обсуждать с моими студентами по курсу клеточной биологии, другие обсуждал с коллегами в Чили. Для нас стало ясно, что мы пускаемся в путешествие, которое было осознанно революционным и антиортодоксальным, и что это мужество всем было обязано общему настроению в Чили, где возможности развертывались в коллективное творчество. Месяцы, которые привели к разработке автопоэзиса, неотделимы от Чили того времени.

Зимой 1971 г. мы уже осознавали, что имеем дело с важным понятием, и мы решили представить это в письменной форме. Наш друг одолжил нам свой дом на взморье Качагуа, куда мы дважды приезжали между июлем и декабрем. Дни, проведенные на морском берегу, были поделены между длительными прогулками и монашеским ритмом писания, которое обычно начинал Умберто, а я продолжал далее в течение дня. Одновременно я начал работу над первым наброском (который был пересмотрен Умберто) более короткой статьи, в которой выдвигались принципиальные идеи с помощью воспроизведения минимальной модели (которая была названа “Протоб”, далее об этом будет сказано подробнее). Примерно к 15 декабря (опять согласно моим записям 1971 г.) мы имели полную версию текста на английском, названного “Автопоэзис: организация живых существ”. Рукописная версия насчитывала 76 страниц, с которой мы сделали несколько дюжин копий, используя старый синечернильный мимеограф. Хотя впоследствии этот текст был несколько видоизменен, именно этому тексту предстояло быть опубликованным намного позже» [311] .

311

Varela F. J. The Early Days of Autopoiesis: Heinz and Chili. P. 410–412.

Как часто случается в истории науки, творческое сотрудничество Матураны и Варелы развивалось по восходящей спирали, в которую зрелый собеседник вносил свой опыт и свои прежние соображения, а молодой ученый – свежие перспективы и идеи. Эта смесь прошлого и настоящего, талантов и слабостей, продуктивного воображения и скрупулезного критического анализа и привела к качественному скачку – рождению новой идеи. К 15 декабря 1971 г. был подготовлен текст на английском языке «Автопоэзис: организация живых существ».

Работа, которая была закончена к концу 1971 г., была принята научным сообществом далеко не сразу. Она была послана, по крайней мере, к пяти издателям и в ряд международных журналов, и они все без исключения сочли, что этот текст нельзя публиковать. Еще раз подтверждается старая истина, что судьба всех новых научных идей нелегка. Эта книга вышла в свет лишь спустя девять лет, после многочисленных отказов со стороны международных издательств. Она была опубликована только тогда, когда идеи теории автопоэзиса уже получили распространение благодаря научным докладам на международных конференциях, нескольким статьям в реферируемых журналах и поддержке известных ученых, прежде всего Хайнца фон Фёрстера. Последний был, по сути дела, первым ученым, кто сразу же проявил интерес к идее автопоэзиса, в то время как почти все другие убеждали Матурану и Варелу отказаться от пустых спекуляций. Варела всегда с особой теплотой говорил о своей дружбе и постоянном плодотворном научном общении с фон Фёрстером – видным представителем кибернетического движения, который является автором концепции кибернетики кибернетики, или кибернетики второго порядка, а также конструктивистской версии теории познания. А мировоззренческая позиция конструктивизма оказала заметное влияние на теоретические представления Варелы.

Варела так описывает ситуацию со сложностью опубликования идеи автопоэзиса и решающую роль, которую сыграл Хайнц фон Фёрстер в опубликовании первой статьи об автопоэзисе: «Статья была послана в несколько журналов, включая “Science” и “Nature”, но результаты были подобны тому, что произошло с нашей книгой: полное отвержение. Хайнц приехал в Чили зимой 1973 г. и помог нам в значительной степени переписать текст. Он взял этот текст в Соединенные Штаты и сам послал его редактору журнала “Biosystems” (“Биосистемы”), членом редакционного совета которого он был. Статья была встречена резкими комментариями в отзывах, но вскоре после этого была принята и, наконец, опубликована в середине 1974 г. (Varela F., Maturana H. and Uribe R. Autopoiesis: The Organization of Living Systems, Its Characterization and a Model // Biosystems. 1974, Vol.5. P. 187–196)» [312] .

Это было первой публикацией идеи автопоэзиса на английском для международной общественности, что привело к тому, что международное сообщество обратило внимание на эту идею. Кроме того, эта статья предвосхищала ту научную область исследований, в которой через двадцать лет, в 1990-х годах, начался настоящий бум исследований. Это искусственная жизнь и клеточные автоматы.

312

Varela F. J. The Early Days of Autopoiesis: Heinz and Chili. P. 104.

Драматичная ситуация, сложившаяся после прихода к власти Пиночета в сентябре 1973 г., вынудила Варелу как активного сторонника Сальвадора Альенде эмигрировать из Чили вместе со своей супругой. Они без промедления выехали из страны с тремя детьми, маленькими чемоданами и сотней долларов в кармане. За последующие два десятилетия он со своей семьей сменил пятнадцать различных жилищ в пяти странах на трех континентах, что, по его собственному признанию, вселило в него дух свободы, мобильности, открытости к различным интеллектуальным веяниям, независимо от тех сторон света, с которых они приходили [313] .

313

См.: Comment articuler la pens'ee avec l’action. Entretien avec Francisco Varela // Le Cerveau et et la pens'ee. La revolution des sciences cognitives. Paris: Sciences Humaines 'Editions, 1999. P. 328.

Теория автопоэзиса сформировалась, таким образом, в определенном интеллектуальном климате чилийского научного сообщества в начале 1970-х, выразила, по сути, «дух времени», вербализовалась в устах Матураны и Варелы. Она автопоэтично кристаллизовалась в определенной исторической ситуации. Сама логика исторической ситуации в развитии науки подвела к рождению идеи автопоэзиса, научная среда должна была оказаться подготовленной к ее принятию. Ибо, как отмечает Варела, «идеи возникают как движения в исторической сети событий, в которой формируются индивиды, а не наоборот» [314] .

314

Varela F. J. The Early Days of Autopoiesis: Heinz and Chili. P. 408.

А далее наступил совершенно иной этап. Трудности с продвижением и публикацией первой монографии Матураны и Варелы вскоре сменились вниманием к концепции, ее признанием, а потом и широким распространением в научном сообществе. Варела размышляет, почему идея автопоэзиса имела успех: «Что это означает, если идея, подобная идее автопоэзиса, в буквальном смысле, теория клеточной организации, обретает видимые очертания и занимает особое положение за пределами теоретической биологии и начинает воздействовать на отдаленные области знания? Мой ответ заключается в том, что, в конечном счете мы можем только понять этот феномен, поскольку эта идея имеет в качестве подоплеки важную историческую восприимчивость, с которой она соотносится и резонирует. Исторический фон этих тенденций не проявляется сразу как четко очерченный, он становится ясным ретроспективно, ибо идеи, подобно истории, являются возможностями, которые культивируются, а не результатом какого-то механического детерминизма. По прошествии определенного времени автопоэзис занимает привилегированное место, на мой взгляд, благодаря тому, что он ясно и эксплицитно выразил тенденцию, которая сегодня становится уже силой во многих сферах культурного исследования.

Тенденция, о которой я говорю, может быть коротко выражена так. Это – исчезновение интеллектуального и социального пространства, которое делает познание умственной репрезентацией, а человека рациональным деятелем. Это исчезновение того, что Хайдеггер называет эпохой образа мира. В этой связи можно было бы сослаться также и на картезианство. Автопоэзис стал влиятельным по той причине, что он смог встать в один ряд с другим проектом, который фокусируется на интерпретативной способности человеческого существа и постигает человека как субъекта, который не открывает мир, а скорее создает его. Это то, что мы назвали бы онтологическим поворотом современности, который к концу XX века приобретает очертания как новое пространство для социального взаимодействия и мышления и, несомненно, прогрессивно изменяет лицо науки. Другими словами, автопоэзис является частью картины, которая намного шире, чем биология, в рамках которой он занимает сегодня привилегированную позицию. Именно резонанс с исторической тенденцией, больше интуитивной, чем известной, составляет ядро первоначальных идей об автопоэзисе, формирование которых я намереваюсь проследить» [315] .

315

Varela F. J. The Early Days of Autopoiesis: Heinz and Chili. P. 108.