Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

И в обоих случаях он говорит о себе как о неудержимом таланте: «А что уже упущено — / Талантом наверстаю. <…> Я в раже — удержа мне нет…» = «Нет на свете преград для талантов!».

***

Прорвавшись на футбольный матч, лирический герой описал его в песне «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (6 декабря 1970 [835] ), фрагмент которой расположен на той же странице рукописи, что и стихотворение «В голове моей тучи безумных идей…»(АР-7-192).

835

Датщювка ддатся по сб… Высооккй В. Летела жизнь в плохом ааттмооиие. СПб… ^Атфора, 2212. С. 38.

В этой песне герой — вроде бы тоже болельщик: «Матч финальный на первенство СССР — / Мне сегодня болеть за обоих». На уровне внешнего сюжета играют два советских клуба («Динамо» и ЦСКА), потому он и болеет

«за обоих». Но вскоре мы увидим, что дело не в этом. Причем здесь возникает формальное противоречие, поскольку в стихотворении «В голове моей тучи безумных идей…» герой, прорвавшись на матч, говорил: «Все болеют за нас — никого супротив: / Монолит без симптомов броженья!». За кого «за нас», если играют две советских команды? Однако черновой вариант: «Вот уже я за термосом чьим-то тянусь: / В нем напиток “'Кровавая Мэри”» /3; 298/, - дает ключ к пониманию подтекста. Речь идет о том же «кровавом» футболе, что и в «Марше футбольной команды “Медведей”» (1973): «Тогда играют / Никем не победимые “Медведи” / В кровавый, дикий, подлинный футбол» (причем и здесь тоже упоминаются «Мэри»: «Все наши Мэри, Дороти и Сэди / Потоки слез прольют в помятый шлем»).

Поэтому становится ясно, что в песне «Не заманишь меня…» присутствует социально-политическая «подкладка», а спортивный план отступает перед философским и приобретает трагический смысл. Поэтому и строка «Шлю проклятья Виленеву Пашке» неслучайно напоминает черновик «Песни про Джеймса Бонда», где о главном герое сказано: «И Никсону проклятья изрыгал» (АР-9-54). В последнем случае проклятья адресованы президенту США, а в первом — основателю СССР (Виленеву = В.И. Ленину). Заметим, что лирический герой проклинал Никсона уже в черновиках «Жертвы телевиденья» (1972): «Никсона я за Вьетнам поругал» (АР-4-107). А еще раньше, в песне «Семейные дела в древнем Риме» (1969), главный герой, наделенный чертами самого автора, «исторг из уста проклятия». Да и «чистый» лирический герой скажет: «И в песне я кого-то прокляну» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится…»).

Между тем в песне «Не заманишь меня…» изменяется даже значение слова «болеть» — теперь оно употреблено уже не в переносном, а в прямом значении: «Так прошу: не будите меня поутру, — / Не проснусь по гудку и сирене. / Я болею давно, а сегодня помру / На Центральной спортивной арене» [836] ^{[837] [838] [839] [840]} . Эти слова почти буквально повторяют реплику героя-рассказчика повести «.Дельфины и психи» (1968): «Вот моя последняя записка: “Я вчера много работал. Прошу не будить! Никогда. Засыпаю насовсем”» («прошу: не будите меня» = «.Прошу не будить!»; «сегодня» = «завтра»; «помру» = «Засыпаю насовсем»). И в обоих случаях герой демонстрирует нетерпимость к фальши: «Я не терплю завещаний, они все фальшивые…» (1968) = «Уличаю голкипера в фальши» (1970), — что также является отличительной чертой самого Высоцкого: «С брезгливостью относился к людям фальшивым, чувствовал их за версту», — вспоминает Вадим Тумановб²⁰. Да и в черновиках «.Песни певца у микрофона» (1971) лирический герой благоддрит микрюфон за бдительн^уо опеку, котораа не позволяет ему фальшивить: «И если я до сей поры пою / И не фальшивлю, — в том его заслуга: / Он выполняет миссию свою / Жестокого, но искреннего друга» /3; 340/. Вспомним заодно, как, согласно воспоминаниям Туманова, отреагировал Высоцкий на выступление телепропагандиста Юрия Жукова: «Слушай, Вадим, ну где этих бля-дей выкапывают? У него ведь всё фальшивое, и за версту мерзостью несет!» б21.

836

К тому же Центральная спортивная арена отсылает нас к Лужникам, в то время как финальные матчи 5 и 6 декабря 1970 года проходили на стадионе «Пахтакор» в Ташкенте. Сам же Высоцкий впервые побывал в этом городе лишь в 1973 году — вместе с коллективом Театра на Таганке.

837

Туманов В. Жизнь без вранья // Огонек. М., 1987. № 4 (янв.). С. 22.

838

Цит. по: Захарчук М. Босая душа, или Каким я знал Высоцкого. М.: ЗАО «Московские учебники — СиДипресс», 2012. С. 162.

839

Золотухин В. Секрет Высоцкого: Дневниковая повесть. М.: Алгоритм, 2000. С. 120.

840

Как и во многих других произведениях: «А здесь, на суше, встречный пешеход / Наступит, оттолкнет и убежит» /3; 339/, «Не один, так другой упадет <…> И затопчут его сапогами» /1; 245/, «И больней сапогов

по груди по моей / Застучали босые…» /2; 536/, «И топтать меня можно, и сечь» /4; 71/, «И попинав меня ногами…» /1; 255/, «А какой-то танцор бил ногами в живот» /2; 27/, «Взвод вспотел раза три, пока я куковал, — / Он на мне до зари / Сапогами ковал» (АР-4-10). А другой черновой вариант «Побега на рывок»: «Он всю ночь до зари / По мне дробь выбивал» (АР-4-10), — буквально повторяет оборот из песни «Мы взлетали, как утки…» (1975): «И по коже — озноб, и заклинен штурвал, — / И дрожал он, и дробь по рукам отбивал». Совпадают даже рифма и размер стиха.

Кроме того, слова «Яболею давно, а сегодня помру…» будут повторены самим поэтом 9 октября 1972 года в разговоре с В. Золотухиным: «Валера, я не могу, я не хочу играть… Я больной человек. После “Гамлета” и “Галилея” я ночь не сплю <…> Я помру когда-нибудь, я когда-нибудь помру… а дальше нужно еще больше, а у меня нет сил…»622

Поэтому, чувствуя приближение смерти, герой просит: «Закопайте меня вы в центральном кругу, / Или нет — во вратарской площадке». Но его, уже сбитого с ног, никто не замечает: «…зато по мне все футболисты бегут, / Словно раньше — по телу мурашки» б2³ (кстати, в контексте только футбольного сюжета совершенно непонятно, как болельщик мог очутиться на поле).

И далее, отстраненный «от битвы», он говорит: «Вижу я всё развитие быстрых атак, / Уличаю голкипера в фальши, / Вижу всё — и теперь не кричу, как мудак: / Мол, на мыло судью или дальше».

Герой видит, что голкипер действует не по правилам, но, умудренный горьким опытом, он уже не протестует: если раньше (скажем, в «Песне про правого инсайда», когда при попустительстве судьи «инсайд беспрепятственно наших калечил») он пытался привлечь к этому внимание, но никто на это не реагировал, то теперь он уже знает, что «кричать» бесполезно.

В отличие от того голкипера, которого лирический герой «уличил в фальши», в песне «Вратарь» (1971) сам он будет защищать свои ворота честно, «по правилам». Этот мотив позднее повторится в «Песне солдата на часах» (1974) и в «Песне лягушонка» (1973): «Но все-таки центральные ворота / Солдату поручают охранять», «Не зря лягушата сидят — / Посажены дом сторожить». А между «Песней лягушонка» и «Вратарем» наблюдается почти буквальное сходство: «И главный вопрос лягушат: / Впустить — не впустить? <…>Вопрос посложнее, чем “быть или не быть”, / Решают лягушата» = «Ну а он в ответ: “Прости! / Хоть убей, но пропусти”. <…> Неизвестно, ну хоть плачь, как мне быть?» (АР-17-66).

Концовка «Вратаря» напоминает также песню «Вот главный вход…» (1966), в которой лирический герой, имея привычку «выходить в окна», после того, как милиция его избила, «рано утром <…> встал, от слабости шатаясь, — / И вышел в дверь», то есть подчинился насилию, позволил себя сломать, и в итоге: «С тех пор в себе я сомневаюсь <…> На душе моей тягостно, / И живу я безрадостно». То же самое происходит во «Вратаре»: «Снимок дома у меня — два на три метра, — / Как свидетельство позора моего». Но здесь еще и другое: «Проклинаю миг, когда фотографу потрафил, / Ведь теперь я думаю, когда беру мячи, / Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! — / Стыд меня терзает, хоть кричи».

Лирический герой ведет борьбу на два фронта: кроме того, что он защищает ворота, то есть борется с внешним, видимым противником, он вынужден бороться с противником «внутренним», олицетворением которого является репортер, который «залез» к нему в душу, так же как и в стихотворении «Палач» (1977): «Но он залез в меня сей странный человек, — / И не навязчиво, а как-то даже мило» /5; 475/.

Я весь матч борюсь с собой — Видно, жребий мой такой… Так, спокойно — подают угловой.

У 1-й строки имеется черновой вариант: «Не заняться ль мне борьбой?» /3; 62/. Герой сомневается в том, что защита ворот — это его дело, и подумывает о смене квалификации. Аналогичная ситуация возникала в «Песне про конькобежца на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную» (1966), когда он «на десять тыщ рванул, как на пятьсот, и спекся», и решил сменить род занятий: «Я ведь нынче занимаюсь и борьбой, и боксом», — а в «Сентиментальном боксере» (1966) он «думал, на встречу по самбо спеша, / Что жить хорошо и жизнь хороша!» /1; 471/.

Однако во «Вратаре» мысль про занятия борьбой так и осталась в черновике. Свое призвание герой видит теперь именно в «защите ворот». Поэтому в «Песне солдата на часах» этот образ встретится еще раз («Но все-таки центральные ворота / Солдату поручают охранять»), а в черновиках песни «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой» (1970) герой даже мечтает: «Я вратарскую площадку заминирую, / Потому что я в потенции — сапер» /2; 541/. Более того, в песне «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (1970) он просит «закопать» его после смерти не где-нибудь, а во вратарской площадке. Да и в черновиках шахматной дилогии он также наденет маску вратаря: «Прикрываю подступы, к воротам, / Прикрываю пешки рукавом…» /3; 391/.