Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Что же касается «Пеле», то, подобно инсайду в «Песне про правого инсайда», он все время «наших калечит»: «Вон игрок на земле — / Аж трибуна охнула! / А у Пеле на челе / Ничего не ёкнуло» /2; 542/.
С точки зрения футбольного сюжета эти строки объяснить невозможно, поскольку «настоящий» Пеле никогда никого не калечил и всегда играл подчеркнуто корректно. Но если обратиться к подтексту, то строки «Вон игрок на земле — / Аж трибуна охнула!» будут свидетельствовать о жестокости власти, как, например, в «Марше футбольной команды “Медведей”» и в «Королевском крохее» (оба — 1973): «Вперед, к победе! / Соперники растоптаны и жалки. — / Мы проучили, воспитали их», «Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей!”. / Даешь королевский крохей!».
Сравним также равнодушие к поверженным противникам в «Песне о хоккеистах», «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой» и «Балладе о короткой шее»: «Как будто мертвый, лежит партнер твой. / И ладно, черт с ним! — пускай лежит!» /2; 91, «Вон игрок
847
в этой песне под «полководцем с шеею короткой» имеется в виду диктатор, олицетворяющий собой тоталитарную власть, — об этом Высоцкий рассказал за год до написания «Баллады о короткой шее», рассуждая о своей трактовке роли Гамлета: «Он 30 лет варился в этом соку и готов управлять государством. Чингисхан говорил: “Диктатор должен быть человеком с короткой шеей”. Мой Гамлет — “с короткой шеей”» (Юрьева О. Гамлет без грима // Знамя прогресса. Ленинград, 1972. 10 июля. Цит. по: Вагант-Москва. 2000. № 4–6. С. 85).
848
Москва, у Высоцкого, запись для К. Мустафиди, 02.04.1974; Москва, у А. Митты, 01.01.1975.
849
Темные записи «Премьер», «Мишку жалко — добрый парень», сентябрь 1964; «Фюрер», апрель — май 1966. Причем если в «Песне про Сережку Фомина» герой-рассказчик, находясь «под огнем <…> спешил, ни минуты не весел», а Сережка Фомин, сидя в тылу, получил звание Героя Советского Союза, то в «Песне Вани у Марии» герой тоже «полмира почти через злые бои прошагал и прополз с батальоном» (как в наброске 1966 года: «Треть войны я прошел — это точно»; АР-10-57), а его дом занял «неприветливый новый хозяин» (для сравнения — Сережка Фомин был «всегда сосредоточен»). Другой вариант: «Неприветливый хмурый хозяин» /4; 415/, - напоминает «Песню про стукача» (1964): «Он пил, как все, но только был он хмур <.. > А он нас всех назавтра продал в МУР» /1; 407/.
850
Данное стихотворение родилось после случая, произошедшего по дороге из Ялты, о чем рассказал Вадим Туманов: «Как-то мы поднимались на машине в гору. Впереди шел грузовик. Из кузова довольно резво бежал жидкий дорогостоящий раствор с белой мраморной крошкой. Мы поравнялись с кабиной водителя. Володя высунулся в окно и крикнул: “Слушай, там у тебя льется!”. Шофер не узнал его, посмотрел равнодушно и ответил: “Ну и… с ним, пусть льется!”» (Туманов В. 10 лет без Высоцкого / Записал А. Алёшин // Союз. М., 1990. № 25 (июнь). С. 24).
Сравним еще в «Песне понедельника» (1968), написанной для спектакля Театра сатиры «Последний парад», где также говорится о психологии чиновников: «И наплевать — шум ли кругом, треск ли! / Мне б усидеть лишь на таком кресле!». А образ дырявого кузова как олицетворения всей страны перейдет в песню «Летела жизнь» (1978): «Мы ехали в плохом автомобиле / И вылетали с выхлопом в трубу» (АР-3190). В этой же песне лирический герой признаётся: «Любил друзей, гостей и анашу»,
— как уже было в «Формулировке» (1964): «Покуришь план, пойдешь на баи / И щиплешь пассажиров». Кроме того, в этих двух песнях герой предстает в образе блатного: «При чем тут нож, при чем грабеж? / Меняй
— за нож хватаюсь, / Которого, по счастью, не ношу». И хотя он любит драться: «Потом за грудь кого-нибудь — и “делаешь Варшаву”» = «Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя», — говорит о своем воспитании: «Неправда, я привык с людьми / Культурно обходиться» /1; 408/ = «Учился я любить гостей и близких, / Других же хоть разбей параличом» (АР-3-188); и о бездомности: «Прошел детдом, тюрьму, приют» /1; 117/ = «Я сам с детдома, я вообще подкидыш» (АР-3-188).
Неслучайное и сходство «Марша футбольной команды “Медведей”» с «Балладой короткой шее», поскольку в обоих случаях речь идет о представителях власти, устилающих свой путь трупами: «Вперед, к победе! Соперники растоптаны и жалки <…> Не унывают смелые “Медведи”» = «Победивший брови не насупит: / Под ногами — вон их сколько! — тел». Этой же теме посвящен «Королевский крохей» (все песни — 1973): «Девиз в этих матчах: / “Круши, не жалей / Того, кто не любит крохей!”» (АР-1-168), «Кроши веселей» (АР-1-170) («Вперед, к победе» = «Победивший»; «не унывают» = «брови не насупит» = «веселей»; «соперники растоптаны» = «под ногами
— вон их сколько! — тел» = «круши, не жалей»).
Что же касается песни «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой», то в ней герой-рассказчик, вернувшись с чемпионата мира, рассказывает своей жене о прошедших событиях (ср. с авторским комментарием: «Вот послушайте, я написал про футбол, про первенство мира, и там, значит, как возвращается наш футболист с первенства мира и своей жене Зине он рассказывает: “Ну, что ж, Пеле, как Пеле…”» [851] ), а в «Песне про правого инсайда» (1968) герой собирался расправиться с инсайдом: «Нет свистка. Я его подкую, так и знай! / Пусть меня не заявят на первенство мира». Кстати, в этой песне имеется еще несколько мотивов, которые получили развитие в песне «После чемпионата мира по футболу…»: «Мне плевать, что судья меня выгонит с поля» /2; 434/ = «Я бегу за мечом, мне судья нипочем» /2; 541/; «И инсайд беспрепятственно наших калечит!» /2; 433/ = «Вон игрок на земле — / Аж трибуна охнула! / А у Пеле на челе / Ничего не ёкнуло» /2; 542/.
851
Темноеппбллчноеввгступплннес усллвным назвваием «Девяяикраано», 1991.
В ранней песне герой вынужден пассивно наблюдать за этим беспределом: «Почему я сижу на скамье запасных…»/2; 434/, - а в поздней он скажет после своего вовзращения с чемпионата: «Я сижу на нуле» /2; 275/. Между тем в «Песне про правого инсайда» героя все же выпустили на поле, и на его появление трибуны отреагировали свистом, как и во второй песне: «Пусть народ на трибунах свистит неприятно» /2; 434/ = «Противнику — болельщики подспорье» /2; 542/.
Вообще же по своей структуре песня «После чемпионата мира по футболу…» предвосхищает «Диалог у телевизора». В обоих произведениях лирический герой разговаривает со своей женой, причем повторяется даже имя последней: «Что ж, Пеле как Пеле, — / Объясняю Зине я» = «Ты, Зин, на грубость нарываешься». Об этой и других параллелях уже говорилось при анализе «Письма из Москвы в деревню».
***
Следующее стихотворение, которое мы рассмотрим, написано параллельно с «Песенкой про метателя молота» (1968): «Два пижона из “Креста и полумесяца” / И еще один из “Дейли телеграф” / Передали ахинею с околесицей, / Обзывая меня “Русский Голиаф”. / Два приятеля моих — копьеметатели — / И еще один товарищ-дискобол — / Показали неплохие показатели… / Я в гостинице позвал их в нижний холл. / И сказал я им: “Товарищи, внимание! / Взявши в руки копья, диски всех систем, / При ме-таньи культивируйте желание / Позакидывать их к черту насовсем!”» /2; 143/.
Что же указывает здесь на наличие подтекста?
Во-первых, повторение конструкции «Два пижона… и еще один» в карточном стихотворении «Говорили игроки…» (1975), посвященном как будто бы игре в покер: «Два пройдохи — плут и жох — / И проныра, их дружок, / Перестраховались, / Не оставят ни копья — / От других, таких, как я, / Перья оставались» /5; 609/ (об этой же игре шла речь в «Невидимке» и в песне «Подумаешь — с женой не очень ладно!»: «Сижу, а мой партнер подряд играет “мизера”», «Плевать — партнер по покеру дал дуба!»).
Если в «Песенке про метателя молота» герой говорит: «Эх, жаль, что я мечу икру в Италии» (а в «Нет меня — я покинул Расею!» он скажет: «Я теперь свои семечки сею / На чужих Елисейских полях»), то в «Говорили игроки…» читаем: «Банчик — красная икра, / И мечу я весело: / В этот раз моя игра / Вашу перевесила!». Кроме того, если «два пижона из “Креста и полумесяца” / И еще один из “Дейли телеграф” / Передали ахинею с околесицей», то и в «Говорили игроки…» возникнет похожая ситуация: «Мне маститые юнцы, / Тоже, в общем, молодцы, / Передали слухи, / Чтоб я слушался старух, / Этих самых старых шлюх, — / Шлюхи всё же шлюхи» /5; 611/.