Еретики Дюны
Шрифт:
«Данкан. Мой сладкий Данкан».
Из глаз Данкана хлынули слезы. Это его собственная мать — еще одна жертва Харконненов. Замученная пытками… кто знает, чем еще? Никогда он не увидит ее вновь, ее «сладкий Данкан».
— Боже, как бы я хотел убить одного из них прямо сейчас, — простонал Данкан.
И опять он сосредоточил взгляд на Луцилле. Сквозь слезы ее черты расплылись, и это облегчило сравнение. Лицо Луциллы имело те же черты, что и лицо леди Джессики, возлюбленной Лито Атридеса. Данкан посмотрел на Тега, опять на Луциллу, стряхнув этим движением слезы с глаз. Лица из памяти расплывались и сливались в эту настоящую Луциллу, стоявшую перед ним. Сходство… но никогда не то же самое. Никогда не то же самое.
ГЕНОНОСИТЕЛЬНИЦА.
Он догадался. Чистая ярость Данкана Айдахо вспыхнула в нем.
— То, чего ты хочешь, это мой ребенок в твоем чреве, Геноносительница? Я знаю, вы не просто так называетесь Матерями.
Луцилла ответила, голос ее был холоден:
— Мы обсудим это в другое время.
— Давай обсудим это в подходящем месте, — сделал предложение Данкан. — Может быть, я спою тебе песенку. Не такую хорошую, как мог бы спеть Гурни Хэллек, но достаточно хорошую, чтобы приготовить тебя к маленькому развлечению в постели.
— Ты находишь это забавным? — спросила она.
— Забавным? Нет, но я вспомнил о Гурни. Скажи мне, башар, его тоже воскрешали из мертвых, да?
— Во всяком случае, мне это не известно, — ответил Тег.
— Вот был певец! — воскликнул Данкан. — Он мог убить вас, распевая, и при этом ни разу не сфальшивить.
Сохраняя все ту же ледяную манеру, Луцилла сказала:
— Мы, Бене Джессерит, научились избегать музыку. Она пробуждает слишком ненужные чувства. Чувства памяти, разумеется.
«Вполне понятно, что она хочет вызвать пугливое благоговение, косвенно напоминая таким образом об Иных Памятях и других силах Бене Джессерит».
Но Данкан только громче расхохотался.
— Просто стыд, — сказал он. — Вы так много теряете в жизни.
И он начал мурлыкать старый мотив Хэллека:
«Взгляни на друзей, на дружбу давних дней…»
Его ум возвращался к этим новым ощущениям возрожденных воспоминаний, и опять он почувствовал жадное прикосновение чего-то очень сильного, что лежало захороненным внутри его. Что бы это ни было, это было жестоким, и касалось это Луциллы, Геноносительницы. В своем мозгу он ярко увидел ее мертвой и тело ее — плавающим в крови.
Люди всегда мечтают о чем-то большем: непосредственной радости или более глубоком чувстве, называемом ими счастьем. Это один из секретов, при помощи которых мы проводим в жизнь наши проекты. Это ЧТО-ТО БОЛЬШЕЕ, предположительно, увеличивает власть над людьми, не способными дать ему имя или (что намного чаще) даже не знающими о его существовании. Большинство людей бессознательно реагирует на такие скрытые силы. Таким образом, нам надо только вызвать к существованию просчитанное ЧТО-ТО БОЛЬШЕЕ, определить его и придать ему форму, и тогда люди будут следовать за ними.
Вместе с молчаливым Ваффом, идущим примерно в двадцати шагах впереди, Одрейд и Шиана шли рядом с хранилищем спайса по дороге, густо поросшей по краям сорняками. Все они переоделись в одеяния пустыни — поблескивающие стилсъюты. Сквозь ячейки серой нульплазной ограды, окружавшей двор рядом с ними, пробивались пучки травы и ватные семякоробочки растений. Они вызывали у разглядывавшей их Одрейд мысли о жизни, пытающейся пробиться сквозь человеческое вмешательство. Сзади них приземистые здания, которыми оброс Дар-эс-Балат, грелись на солнце раннего дня. Горячий сухой воздух обжигал горло, если она вдыхала слишком глубоко. У Одрейд кружилась голова, и внутри все бунтовало. Ее мучила жажда. Она шла, как бы балансируя на краю пропасти. Ситуация, которую она сотворила по приказанию Таразы, могла взорваться в любой момент.
«До чего же все хрупко!»
Пока три силы уравновесились, не поддерживая друг друга, но объединенные мотивами, при изменении которых рухнул бы весь союз. Воины, посланные Таразой, не успокаивали Одрейд. Где же Тег? Где Бурзмали? И кстати, раз уж об этом речь, где гхола? Он уже должен быть знать. Почему ей приказано затормозить все?
Сегодняшняя затея точно все притормозит! Хотя на ней благословение Таразы. Одрейд подумала, что эта вылазка в пустыню к червям, может задержать ее навечно. Да еще и Вафф. Если он выживет, достаточно ли он наберет данных, из которых сложится картина?
Несмотря на обработку лучшими ускорителями заживления тканей, используемых Орденом, Вафф говорил, что его руки до сих пор болят в тех местах, где Одрейд их перебила. Он не жаловался, он просто сообщал информацию. Он представлялся принявшим их хрупкий союз, даже изменения, которые были наложены жрецами Ракиса. Без сомнения, он спокоен, пока один из его Лицевых Танцоров занимает место Верховного Жреца под личиной Туека. Но Вафф твердо настаивал на ускорении получения обещанных Бене Джессерит Выводящих Матерей, задерживая выдачу своей части в их сделке.
— Всего лишь небольшая заминка, пока Орден рассмотрит новое соглашение, — объясняла ему Одрейд. — Тем временем…
Сегодня — это и есть «тем временем».
Одрейд отогнала дурные предчувствия, стараясь проникнуться духом их приключения. Ее очень занимало поведение Ваффа, особенно реакция на встречу с Шианой: опасливость, замешанная на благоговении.
«Служанка его Пророка».
Одрейд посмотрела на девушку, шедшую, как положено, рядом с ней. Вот настоящий рычаг для того, чтобы все события развивались по плану Бене Джессерит.
Одрейд была полна возбуждения, наблюдая в этой религиозной обстановке за тлейлаксанцем, чью защитную маску, многие тысячелетия скрывавшую подлинное лицо, удалось приоткрыть Ордену. Наблюдения за фанатичной «истинной верой» Ваффа, все более проявлявшейся с каждым шагом по крупному песку пустыни, наполняли Одрейд радостью удачливого исследователя-натуралиста.
«Нам нужно было бы догадаться раньше, — заключила Одрейд. — Манипуляции нашей собственной Защитной Миссионерии должны были бы нас натолкнуть на мысль, что делают тлейлаксанцы: блюдут себя для самих себя, все эти долгие-предолгие тысячелетия не допуская никаких вторжений извне».