Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
Он усмехнулся - любовно и как бы "смиряясь":
– Я знаю, что у вас обеих на уме, - чтобы я машину не взял. Машина наша осталась в N..., - пояснил он врачу, - так они боятся, что я только туда на такси, а там возьму её... не хотят, чтобы я водил после стресса, после бессонной ночи... Я обещал Жюстин не делать этого, ещё думая, что ей предстоит... и они опасаются, что теперь я, дескать, сочту это обещание недействительным и, если один буду, то сяду за руль. А если с ней, то - всё просчитали, - не рискну...
– Вот и радуйтесь, что о вас так заботятся, - с дружелюбной наставительностью в тоне сказал Бернуа.
– Да я, думаете, не радуюсь?..
– эйфорическое состояние всё-таки прорвало пелену сдержанности...
– И потом - точно, мы съездим, и Пьера повидаем - это малыш наш, сыночек, ему пять... он там, у бабушки и дедушки, сейчас...
Жюстин оживлённо кивнула, и Луизе - он видел, - идея понравилась... И в самом деле, это выход; а о затратах сейчас думать даже смешно.
– Гостиниц хватает, - ответил врач, - и это, я думаю, действительно самое правильное и удобное решение для вас.
– Ну вот!.. Отпуска оформим "по семейным обстоятельствам" - и...
– он чувствовал, что его стремительно "подхватило и повлекло" - и... слушайте, вы же обе - я, думаете, не понимаю?
– хотите этого... мы удочерим эту малышку..... она же тебя, Луиза, и так уже "мамой" зовёт... чтобы не интернат, а мама!..
– И папа, и брат, и сестра, - услышал он тихое восклицание Жюстин, опять по-взрослому "категоричное", но по-детски восхищённое... А Луиза обняла его и несколько секунд не выпускала из объятий - и это было её ответом... А выпустив - продолжала "держаться" за его руку: ей показалось, что она в таком же состоянии, как за миг перед обмороком, - не упасть бы... "Надо же, он сказал это первый!.. Всё-таки до чего же хорошо, что он способен испытывать такие приливы счастья... даже если и бывает раздражительным, когда это схлынет..."
Вот и прозвучало то, что они несколько часов не договаривали друг другу и что пытался Андре в те часы "не допустить" в своё сознание, откладывая неизбежную очную ставку с этой мыслью на более "спокойное время" - которое наступит... дай-то Бог, чтобы наступило... после того, как доктора сделают своё дело...
Но сейчас они, все трое, пытались затворить врата своего сознания от иной - и очень тягостной, - мысли: от мысли о том, что исход операции, которую вот-вот будет делать этот стоящий перед ними доктор, совершенно не ясен, что жизнь малышки Элизы подобна пламени поставленной на окошко свечи - пламени, которое может быть погашено ветром, если вздумается ему подуть посильнее... Испытанное ими только что счастливое потрясение отодвинуло этот страх и укрепило надежду: "если нам дарована милость, то и всё остальное тоже будет хорошо..."
Бернуа деликатно молчал некоторое время. Потом сказал:
– Господин Винсен, если хотите, я попрошу, чтобы вам дали возможность прямо здесь, на одном из служебных компьютеров, войти в интернет и посмотреть список гостиниц - а может быть, и сделать заказ.
– Спасибо, доктор, но, наверное, я из квартиры родителей это сделаю - мне же надо будет точно знать, поедут ли они тоже... Или из дома - мы же с Жюстин и дома побываем... Мы сейчас тогда, наверное, поедем - скоро пол-пятого...
– Посидим несколько минуток вместе, тогда поедете, - сказала Луиза.
– И давайте к малышке спящей сначала все втроём подойдём... мы все ей теперь - близкие... Можно, доктор?..
– спросила она хирурга.
– Наверное, можно. Сейчас, подождите, я зайду и спрошу реаниматолога...
И через пять минут они стояли, - рядом, тесно соприкасаясь друг с другом, - над крошечной Элизой, спящей, но и во сне, казалось, чувствующей мучительную боль: губки подёргивались, и, словно откликаясь на их движение, вздрагивали веки над "цветочными" глазами; на очень бледное личико падала будто бы некая тускло-серая тень, отбрасываемая страданием... "Возлюби ближнего своего, как самого себя, - звучало в душе Луизы...
– получается, ближним становится тот, кого полюбишь и за кого душой вострепещешь... и вот мы все теперь близкие ей, этой маленькой мученице... нет, не надо даже мысленно называть её "сироткой", потому что где-то в итальянской Калабрии у неё есть отец... и ни в чём не виноват перед нею этот человек, ибо он даже и не знал, что она должна родиться... И у неё теперь будем - мы!.. Боже великий, светлый, святой, доченьку нашу пощадивший, от раны спасший, чем сможем возблагодарить тебя - молитвами ли, свечами ли еженощными, даяниями ли неимущим?..
– Луизу укрепляла, правда, мысль о том, что удочерение малышки и забота о ней - тоже часть благодарения...
– Спаси же теперь и крошку эту, не допусти, чтобы втуне...
– она не решилась дошептать это предложение...
– Sancta Mater Dei, Sancta Mater misericordiae, все хвалы мира прими, заступившаяся; и не оставь дитя это страждущее, и пусть откроются глаза её после... после... и пусть вновь пролепечет - мама, - и чтобы мне вновь быть с нею..."
Сейчас надо будет действительно лечь спать, подумала она затем... нет, заснуть вряд ли удастся, но хотя бы вытянуть полузатёкшие ноги; а телефон я положу рядом и попрошу доктора, чтобы мне дали номер, на который можно будет звонить в хирургическое и узнавать; и мне чтобы звонили и сообщали... И как же хорошо, что Жюстин поедет с Андре, чтобы он не вздумал брать машину... Боже, хоть бы доехали они благополучно и туда, и потом обратно... и наставь его, чтобы он родителям своим рассказал ВСЁ... так же бережно, как Жюстин открыл это...
Взгляд Луизы падал то на спящую малышку, то на Жюстин, то на Андре... Она старалась охватывать взглядом их всех одновременно, как бы уславливая, укрепляя и защищая тем самым желанную целостность, пытаясь заручиться согласием той силы, в чьей руке они трепещут, - помочь, не дать рухнуть в пучину!.. Боже великий, светлый, святой, Ты ведь позволишь нам стать одной семьёй?.. Мы не будем жить, как жили раньше, но позволь, чтобы не на алтаре вершилось наше искупление, а в любви, в заботе... и доченька наша станет ей старшей сестрой... да и разве она уже не стала ею?.. И как же замечательно, что именно он, Андре, стал первым, кто облёк в слова этот помысел - удочерить!.. Именно он, который однажды, услышав историю чьего-то усыновления, сказал: знаешь, я в принципе люблю детишек, но далеко не уверен, что был бы способен на любовь, подобную родительской, к чужому ребёнку... Так он тогда сказал; но ведь Элиза - уже совсем не чужая, разве может она быть нам чужою... она, вытащенная нами из машины за несколько секунд до взрыва?.. Она, ради которой Жюстин готова была лечь под нож, а мы подписали согласие...
И он непривычен, конечно, к житейским трудностям, мы все непривычны; но если мы выдержали такую ночь, то выдержим и "хлопоты"... Дай Боже, великий и святой, чтобы "хлопоты", чтобы "затраты", - всё это уже не страшно!..
А Жюстин думала, глядя на спасаемую сном от непрерывной боли крошечную девочку, что вот и будет у неё теперь, кроме младшего братишки, ещё и сестрёнка... Если Бог так добр, - прозвучало в душе её снова, - Он не может не спасти её; и она будет с нами, и будет играть в тех моих куколок, которые порой словно бы смотрят на меня с лёгким укором - почему ты всё меньше достаёшь нас с полочек, неужели тебе уже не интересно наряжать нас в матерчатые и пластилиновые платьица и строить для нас магазинчики одежды и рестораны?.. Теперь я опять часто буду в вас играть... вместе с ней... Жюстин нравилась мысль о том, что она будет, делая это, вновь и сама окунаться в детство. Можно делать это, конечно, и с Пьером, помогая ему собирать мозаику или паззл, но ведь у него по большей части солдатики да машинки, в которые он куда больше любит играть с приятелями из садика, чем со мной. А теперь будет опять мир маленькой девочки, который я с ней разделю... Мы привезём её домой, и я приглашу подруг... и познакомлю их со своей новой сестричкой... А сейчас мы поедем с папой к бабушке с дедушкой; и так хорошо, что я буду с ним рядом, когда он будет им рассказывать ВСЁ!.. И мне он обязан досказать - про этого комиссара, который к нам приходил, и про остальное... И как же хорошо, что он открыл это мне... он так тревожно, так беспокойно тогда смотрел в машине, когда ехали с Бланш и Валери; и неужели же он опасался, что я, узнав, буду иначе относиться к нему?..
А он - её папа, - тоже думал сейчас о том, что, если им дарована пощада, то она должна, должна быть полной! Элиза не может не быть спасена!.. Он, как довольно многие тяжело переносящие стресс люди, был очень склонен к самообнадёживанию - оно защищало, поддерживало, давало толику уверенности!.. Он начинал осмысливать в эти мгновения свои слова "мы удочерим эту малышку" как данный им - во имя её спасения, - обет. Обет, данный перед ликом ангела, явившегося, чтобы возвестить - "не поднимай руки твоей на отроковицу"! Перед ликом ангела, нисшедшего с небес - в белом халате, в обличии доктора Бернуа, спустившегося на лифте из отделения хирургии сюда, на входной этаж... Это обет и ради спасения Элизы, и в благодарность за пощаду... и ещё за столь многое... Он понимал - надо обдумать, прочувствовать это всё, но для такого обдумывания надо чуть успокоиться расслабиться... поэтому - не сейчас...