Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
Вот тут им всем троим казалось - они что-то не досказывают... словно бы договорившись, умалчивают о чём-то... Да, дай-то Бог, чтобы ты вернулась, и зажила рана твоя... но всё ли и тогда будет как было раньше? В связи с "кабинетом" особенно замерцало это "нечто"... Но об этом лучше не сейчас, думали и она и родители...
Луиза не могла шептать молитву, но по волнам её души хрупкими качаемыми ветром корабликами плыли молитвенные отзвуки, и, когда она закрывала глаза, ей высвечивался образ девы Марии, у которой было лицо мадонны Литты из Эрмитажа... Чему навстречу едем мы, можно ли, не безумие ли надеяться на чудо? И если нет, - что же будет, как же будешь ты, доченька, потом приходить в себя... и будет ли вознаграждена твоя решимость, будет ли жить малышка Элиза?.. И ведь ты сама захотела ехать на этот спектакль; и вместо спектакля мы узрели на той городской улице лик самой судьбы... Но лик этот всё ещё полузакрыт, и ещё - о, не тщетно ли, - всё ещё
А Жюстин в эти минуты думала подчас о том кораблике, который видела во сне предыдущей ночью: когда же, когда доплывёт он до светлого города, в котором всё и всегда будет хорошо?.. Скоро я не буду ничего чувствовать, когда же вновь проснусь, то будет, наверное, немножко больно, но не дикой будет эта боль - папа же рассказывал, как после операций отходят от наркоза... И маме дадут войти; а успеет ли вернуться папа? И пусть дедушка с бабушкой приедут с ним тоже... Им надо увидеть меня, и я, наверное, смогу уже говорить с ними... это смягчит им переживание...
А Андре ненароком вспомнил, как более двенадцати лет назад, ночью - тоже ночью, - вернулся домой после того свидания с Луизой. После свидания, на которое он её пригласил решившись внезапно... и они целовались в парке под моросившим дождиком... Он вернулся тогда охваченный таким сияющим облаком счастья, что и думать не мог о том, чтобы ложиться спать; он большую часть ночи играл в стратегическую многоэтапную игру "Возвращение в Атлантиду". Вот эту-то игру он сейчас и вспоминал. Там надо было вести нечто вроде танка, отстреливаясь сначала от медлительных, легко побеждаемых стражей, но потом путь заступали панцирные монстры, которых обычный снаряд не брал и которым можно было противостоять только успев отгородиться минами; а далее появлялись некие проворные хвостотелы, от которых надо было вовремя прятаться в нише - иначе конец, - и лишь тщательно улучив мгновение, стрелять... И ещё позже надо было в течение пяти этапов сражаться на открытом пространстве с ещё более стремительными подобиями самолётов - эти двигались мощными, непредсказуемыми рывками, так, что тут многое зависело от везения, и чтобы всё-таки пройти эту стадию игры, нужен был максимальный запас "жизненных сил"... И Винсену в память навсегда врезался образ - именно образ, скорее чем точный мотив, - звучавшей тогда фоновой музыки... Она была аукающе-приглушённой, с полузамирающими придыханиями, слов - на английском языке, - было не разобрать... и было в ней нечто "обрекающее", сулящее неотвратимость... В том настроении, в котором он тогда был, это воспринималось как замечательная приправа к игровому приключению, - да, тогда ощущалось, будто все приключения теперь будут только игровыми, а жизнь будет столь же щедра, светла и ласкова, сколь в этот истекший вечер, предвозвестивший счастье с любимой женщиной... Но сейчас... сейчас эта музыка опять звучала в нём, и теперь она словно бы возвещала приговор... к чему? Вот ты сидишь рядом, чудная наша доченька, а через час, через час тебе взрежут твою полудетскую плоть... и ты сама избрала это, и ты не позволила бы нам запретить тебе... ибо именно запретив, мы предали бы тебя - не только малышку, но и тебя, - скорее чем подписав это безумное согласие...
А Жюстин говорила уже о бабушке и дедушке, она просила привезти их к ней - "только езжайте, папа, втроём на такси, не надо дедушке за руль сейчас... ни тебе, ни ему не надо...". "Она права, Андре, - сказала Луиза, - и в самом деле... да, конечно, приезжайте все вместе..." И - резко вдруг замолчала; он почувствовал, что у неё опять преддверие чего-то вроде случившегося часа три назад выплеска - очень, правда, кратковременного...
Он сильно сжал ей запястье, вытянув руку за спину Жюстин...
И в этой поездке время тоже, словно сжалившись над ними, текло быстро. И вот они уже въехали в S...
– и вскоре машина припарковалась на территории больницы. Они вновь вышли на ночной холод... было четыре часа. Они ждали, пока маленькую Элизу - спящую, - закатывали вместе с оборудованием внутрь по широкому пандусу. Медсестра Лорен, подойдя, легонько тронула Жюстин за рукав блузки; они двинулись вслед за каталкой по входному этажу, миновали приёмный покой... Затем Лорен и санитар завернули вправо, в ярко освещённый коридор, в конце которого над дверью они увидели табличку "Детское реанимационное отделение"... "А нам не на хирургическое разве?" - подумал Винсен, но не стал спрашивать - горек был вопрос, - а только переглянулся с Луизой, которую это тоже слегка удивило... и она даже не знала - обнадёжило ли?.. Жюстин, не вникая в название - она ещё совсем мало разбиралась в больничных терминах, - взяла их обоих за руки. Именно так хотелось ей переступить этот порог, за которым - думала она, - её ожидает тот самый операционный стол...
Всё было очень похоже на отделение в N... Комната ожидания со стульями вдоль стен, по большей части пластмассовыми; примерно такой же закуток рядом - там, наверное, кулер и, может быть, кофемашинка; но ничего сейчас не хочется... "Надо будет подождать немножко" - сказала Лорен и, когда каталка с малышкой скрылась за дверью палаты, тоже зашла туда... Они сели - всё так же держась за руки... И они молчали - словно страшась сейчас произносить что-либо. Так протекло минут пять... А затем в тишине они услышали глухой стук остановившейся где-то, несколькими этажами выше, кабины массивного больничного лифта. Дальше - гудение механизма... всё ближе - да, кто-то именно спускается; и вновь - резкий толчок остановки... вот разъезжаются створки... и - чьи-то близящиеся шаги здесь, в этом примыкающем к отделению коридоре.
У людей на пике напряжения подчас обостряется способность предчувствовать нечто такое, что может быть крайне важно для них. Луиза, Андре и Жюстин, внемля этим звукам, почти застыли; так, наверное, узник, ожидающий плахи, застывает, слыша поступь стражей, готовясь к тому, что вот-вот поведут на смертный помост, но неким краешком души всё ещё на что-то уповающий.
"Я сама вызвалась, - подумала девочка.
– Мне нельзя иначе..." И сжала дрожащие руки родителей своими - маленькими, но не объятыми трепетом в это мгновение.
Дверь из коридора открылась, и вошёл представительный, немолодой, но очень прямо держащийся мужчина с седоватой бородкой, в белом халате. Они встали было ему навстречу, но он, ещё не произнося ни слова, сделал властно-успокаивающее движение - "сидите". И - не называя себя и не спросив, кто они, - негромко, но звучно сказал:
– Очень радостная весть для вас. Твоё донорство, девочка, не понадобится. Мы получили орган - здоровый и по всем параметрам подходящий для трансплантации.
Андре и Жюстин, осознав смысл произнесённого им, оцепенели ещё больше - так защищается душа не только от безмерного горя, но и от возвещаемого ей беспредельного счастья. Ей - и плоти тоже, - нужен этот промежуток недвижности, чтобы впитать узнанное... Но им он был дарован лишь на одно-единственное мгновение, ибо в следующее им обоим пришлось подхватить плечи и запрокинутую голову Луизы. "Не беспокойтесь, просто обморок" - сказал врач, прошёл за белый простенок и через несколько секунд, вернувшись оттуда со стаканчиком холодной воды, бережно растёр ей лицо... Она очнулась... медленно поднялась, ещё удерживаемая мужем и дочкой... сотворила крестное знамение, прижала их к себе... Потом промолвила: "Со мной всё в порядке... доктор, я сейчас, извините..." Ринулась за тот самый простенок, и в полураскрытом окне наискосок отразилось, что она упала на колени и, беспрерывно крестясь, закрывая лицо ладонями, быстро, вздрагивая от рыданий, лепечет молитву. Андре встал, уткнулся на несколько секунд лицом в оштукатуренную стену - зная себя, он чувствовал, что подступает всплеск эйфории... надо сдержаться, не позволить себе чего-то чрезмерного. Затем, полуобернувшись, прошептал "Славься, Боже избавивший!..", перекрестился и сделал дочке знак повторить его движение и слова... А Жюстин, встав было тоже, снова упала на белый пластмассовый стул - у неё кружилась голова, она подумала вдруг, что это, наверное, на корабле так бывает... читала где-то... и опять тот кораблик из сна предстал перед её воображением; да, он плыл... плывёт - в добрый и светлый град... "Значит, мне всё-таки не надо становиться сломанной игрушкой... значит, мне не взрежут плоть, Бог устроил так, чтобы это было не нужно, Он пожалел меня, и папу, и маму, и дедушек с бабушками, которые меня так любят... маленькую Элизу спасут без этого... обязательно спасут... если Бог так добр, Он не может не спасти её... а у меня, значит, всё-таки будут хоть чуть-чуть каникулы? Или, наверное, нет - мы же будем тут, с малышкой, так что настоящих беззаботных каникул не будет; ну и что же, они будут ещё множество раз... и мне можно будет любые сласти... и сейчас у нас ведь эти булочки из кондитерской ещё есть... ну, а ей, а Элизе - можно ли будет?.." Своя радость чуть схлынула, защемило вновь сердце от жалости...
– Я доктор Бернуа, хирург, - так же негромко проговорил врач.
– Я буду делать трансплантацию маленькой Элизе Мийо.
Винсен, постепенно приходивший уже в себя, испытал прилив восторженного преклонения перед этим доктором: он сначала возвестил нам это... "не поднимай руки твоей на отрока", внезапно высветилось в памяти... "на отроковицу"... и только потом представился; и не велел нам вставать - наверное, предвидя этот обморок Луизы... чтобы ей не упасть... да, он, по всему видно, опытнейший врач, и до чего же он мудр... и уж он-то знает, что делает... Захотелось полностью довериться ему...
А Жюстин доктор показался немножко похожим на кардинала Ришелье - она видела иллюстрацию в книге... Только у кардинала красная мантия, а не белый халат, и не только такая вот бородка, но ещё и усы же, кажется, а у этого Бернуа их нет... И Ришелье совсем не был "злодеем" - папа недавно сказал, что это был умнейший человек, и он запретил эти дуэли, не желая, чтобы люди - молодые, красивые и зачастую вовсе не злые, - резали и кололи друг друга, чуть поссорившись, только потому, что иначе их обзовут трусами и подвергнут осмеянию...