Эскадрон (сборник рассказов)
Шрифт:
Фло резко развернулась и вылетела из комнаты, хлопнув за собой дверью. Дик покачал головой и принялся заваривать чай.
Отсутствие на проходной знакомой шляпки и серого пальто Кеннет заметил только через неделю. Во взглядах они с Флоренс разошлись уже давно и отношения поддерживали, скорее, по привычке и из удобства. Не то было время, чтобы влюбляться и ухаживать за девушками. Циммервальдский манифест занимал мысли Дика гораздо больше, чем разрыв с Фло. Он втайне надеялся, что и британские, и германские рабочие прислушаются к голосу разума и повернут штыки против пославших их на бойню империалистов.
Впутывать посторонних в свои личные дела Дик терпеть не мог. Но, убедившись, что Флоренс не появляется на заводе больше недели, он, преодолевая неловкость, остановил вечером у проходной Элизу Берч, соседку Фло по меблированным комнатам.
— Добрый вечер, мисс Берч, — Дик вертел в руках шляпу, пытаясь унять волнение, — как там Флоренс, здорова? Что-то ее давно не видно?
— Как? — Элиза от удивления широко раскрыла глаза. — Вы разве не знаете, мистер Кеннет? Фло уже дня три, как во Франции. Сестрой милосердия. То ли в госпитале, то ли в лазарете, я толком не поняла. Она, наверное, не хотела вам говорить, что собирается, чтобы вы ее не останавливали. Вы ждите, мистер Кеннет. Она непременно напишет, не сомневайтесь.
— Непременно, — кивнул Дик, — спасибо, мисс Берч. Всего доброго.
В том, что Флоренс отправилась на фронт ему назло, Дик нисколько не сомневался. Фло особой смелостью не отличалась, и при всей деятельности своей натуры, к риску не стремилась. С тем, что она считала своим долгом, девушка прекрасно справлялась и в Бирмингеме, а это значило, что она решила продемонстрировать Дику, что взяла на себя его долг. В подобном поведении Кеннет усмотрел полное отсутствие здравомыслия и капризное девичье желание доказать свою правоту любой ценой. Приняв решение, что у Флоренс это не получилось, Дик с головой окунулся в партийную работу. В Шотландии Красный Клайдсайд организовывал очередную стачку в знак протеста против Акта о Защите Королевства, и бирмингемская ячейка движения собиралась убедить рабочих к ней присоединиться.
Марксистское учение со всей убедительностью доказывало, что война выгодна только международному империализму. И Дик чем дальше, тем больше склонялся к мысли, что победа в этой войне не принесет Великобритании никакой пользы. В то время как поражение может привести к революции, сначала здесь, в передовой промышленной стране, а потом и во Франции, и в Германии и по всему миру, где пролетариат стонет под гнетом национальной буржуазии. Кеннет сочувствовал тем, чьи родные погибли в окопах Фландрии, при бомбардировках, в море, в воздухе и на суше. Но вся эта сентиментальность ничего не стоила в сравнении с надеждой на светлое будущее всего человечества.
Размышляя о грядущем и насвистывая на ходу «Интернационал» Кеннет возвращался домой в приподнятом настроении. Флоренс сделала свой выбор, и ответственность за него пусть несет сама. Его это больше не касается.
В полутемной прихожей на месте Китченера серел продолговатый конверт. Письмо из военного министерства было на имя миссис Ларкинс, но конверт был распечатан и уголок бланка белел, словно призывая Дика прочитать письмо.
«Мисс Флоренс Ходжез погибла при исполнении служебного долга во время бомбардировки
Костяшки пальцев саднили. Кажется, он, все-таки, не проломил стену, когда ему показалось, что отсутствующий Китченер злобно прищурился и показал ему язык. Черепки от разбитой чашки усеяли давно не крашеный пол в его комнатушке, большую часть их Дик растер в мелкую крошку, пока ходил из угла в угол. В голове было пусто, мысли разбегались, в горле першило. Дик присел на кровать и закурил, глядя на фотографию Фло, которую так и не собрался убрать со стола. Но ни жалости к себе, ни стыда, ни запоздалых сожалений… Ничего, кроме глухой всепоглощающей ненависти к гунну, сбросившему бомбы на автомобиль с красным крестом на крыше. Ничего, кроме сводящей зубы злобы. Ничего…
На следующее утро Дик не явился на завод. Выстояв не слишком длинную очередь, он вошел в рекрутский пункт, смущенно вертя в руках помятую шляпу.
— Здравствуйте, сэр. Я — Ричард Кеннет, авиамеханик с завода Уолсли. Я хотел бы записаться добровольцем в Королевский Летный Корпус.
— Сожалею, мистер Кеннет, но мы стараемся принимать только молодых людей с хорошим образованием. Какую школу вы закончили?
— Вот эту!
Дик вытащил из кармана письмо и бросил на стол.
Капитан пробежал глазами чуть помятый листок, взглянул в потемневшие от гнева карие глаза и молча кивнул.
Энтони Уилкинз
От отца, только что вернувшегося из клиники и все еще не сменившего серый костюм на домашний пиджак верблюжьей шерсти, исходил едва уловимый запах йодоформа и карболки, с детства внушавший Тони уважение и даже немного страх. Запах напоминал о болезненно вгрызающейся в зуб бормашине, о зловеще поблескивающих в стеклянном шкафчике щипцах и ланцетах. А сейчас, когда из-под грозно сведенных широких бровей гневно сверкали голубые прозрачные глаза, еще и о проваленном весной экзамене по анатомии, который Тони так и не собрался пересдать.
— И чем это все закончится, мистер Энтони Уилкинз? — процедил отец, окидывая нерадивого отпрыска величественным взглядом.
Величие у мистера Энтони-старшего в последние пару лет получалось с трудом, младший перерос его на полголовы, да и в плечах раздался так, что отец легко мог спрятаться за его широкой спиной.
— Па, ты же знаешь, что мне нужно тренироваться, — Тони повторял эту фразу уже далеко не в первый раз с начала лета, и она ему порядком осточертела, — в сентябре мне грести за Сент-Эндрю на кубок Роусона.
Мистеру Уилкинзу, похоже, этот довод убедительным не показался, и Тони решил пустить в ход тяжелую артиллерию.
— Я теперь первый загребной, па, — похвастался он, надеясь, что суровое отцовское сердце смягчится от такой великолепной новости, — они все на меня надеются.
— И в Скаутах тоже все на тебя надеются? — снаряд явно пронесся мимо цели. — И в стрелковом кружке? И на беговой дорожке? Ты решил в одиночку взять кубок для колледжа?
— Но, па, — встрепенулся Тони, — Скауты — это же совсем другое. Это не спорт, а военное дело. Это серьезно, па.