Если бы я не был русским
Шрифт:
Однако, чёрт с ним, с милосердием, но как там Серафим, не в инфаркте ли и чисты ль у него штаны?
Несмотря на обмороженные страхом спину, шею и многие другие части тела, я заставил себя обернуться и увидел Его.
Первый раз он явился ко мне во сне. Он был тогда, как и теперь, в бесформенной одежде вроде плаща и без лица, скрытого чёрной тенью. Во сне он разговаривал с моим отцом, а когда я проснулся, Он исчез, но отец продолжал разговор с ним по-прежнему до тех пор, пока на «скорой помощи» его не увезли в психбольницу. Оттуда он уже не вышел.
Другой раз я видел его стоя в карауле с автоматом в руках. Он вышел из лесу и прошёл мимо
А в части в тот момент, когда я собрался стреляться, произошла битва между мускулистыми «салагами» и заносчивыми, но не слишком крепкими телом «стариками». Дрались как во время Куликовской битвы всем, что было под рукой, а были это: табуретки, тумбочки, детали солдатских коек и пожарный инструмент. Восемь «стариков» нашли убитыми табуретками и троих «салаг» застреленными одним из «стариков». Раненых было до полсотни, а просто ушибленных и с синяками под глазами никто даже не считал.
Я отшатнулся от него, и мне показалось, что в чёрном провале его лица сверкнули то ли зрачки, то ли зубы. «Господи!» — воззвал я сквозь грешную ночь и был услышан Господом. Позади меня, метнувшись по могилам и стволам деревьев, сверкнули фары автомобиля. Не успел я даже оглянуться, как за спиной железно чавкнула дверца и чьи-то не менее железные руки заломили мне локти назад и пригнули меня носом почти к самой земле. После того, как в слепящем свете фар другие руки обшарили мои карманы, не найдя в них ничего не соответствующего моральному облику строителя коммунизма, мёртвая хватка сзади ослабла, и я с кряхтеньем ответил на некоторые непостижимые обыкновенным человеческим разумом вопросы. «Его», конечно, и след простыл, а я был наконец втолкнут в железный ящик «ментовоза» с милыми сердцу каждого честного россиянина решётками на окнах и доставлен в отделение милиции.
Напрасно читатели думают, что мне удалось объяснить представителю власти в лейтенантских звёздах, что я делал на кладбище. Это мне не удалось, а по форме и смыслу задаваемых мне вопросов, занесённых в некий документ, я понял, что отныне навечно в списках лиц, подлежащих отстрелу при первом же политическом заморозке или даже по приезде чересчур высокопоставленной иностранной делегации. Что ж, может быть, они и правы. Дисциплинированных инженеров, фрезеровщиков и членов «Объединения писателей» ночью на кладбище калачом со «Столичной» не заманишь, если, конечно, их туда не поведут, толкая пистолетом в затылок.
Мелкие тусовки на экзистенциальном фоне
Вызова в милицию Жорка не испугался, но смутился. Костя из котельной обещал эту стерву припугнуть так, чтобы она заднее место с передним стала путать. Но это ей тоже припомнится.
Следователь выложил заявление Ноны и спросил, что он может рассказать по этому делу. Спокойно выслушав Жоркино враньё о том, что он ни слухом, ни духом, а Нонка известная блядь, следователь, на вид рубаха-парень да и только, сообщил, что судмедэкспертизой обнаружены кое-какие следы их групповой деятельности, в частности сперма двух сортов во влагалище пострадавшей и ещё одна разновидность в пищеводе и желудке. Идентифицировать то, что найдено, с хотя бы одним подозреваемым не составит никакого труда, а за групповое изнасилование по закону, как известно, можно схлопотать и расстрел. Аверьянов содрогнулся. «Вот до чего довела жидовская сука». А с другой стороны, он, следователь, лично ему, Жорке, сочувствует. Ибо Нона эта в нашем обществе чуждый элемент, распущенная, развратная особа, якшающаяся с лицами, подозреваемыми в государственной измене, в то время как он, Жорка, общается с настоящими патриотами, и он назвал фамилии Кости и его приятеля, с которым Костя учил уму-разуму Нонку.
— Мой вам совет, — продолжал следователь, — бросьте вы эти глупости с бабами и займитесь серьёзной общественной работой, тем более, что отзывы о вас и с места работы, и от ваших друзей (ухмыльнулся) наилучшие. Заключение медэкспертизы мы пока спрячем, — и он, открыв сейф, положил в него зловредную бумажку, — но оно может нам в любой момент пригодиться, — и он как будто бы в шутку, а на самом деле угрожающе строго глянул на Жорку.
— Вы ведь член «Русского союза»?
— Да, — ответил Жорка.
— Тогда приходите послезавтра на общее собрание. Адрес: улица Желябова…
Зачем-то пришёл к матери. Она, как всегда, мыла посуду, «слушала» радио. Радио журчит круглосуточно, на кухне, в комнате. Стоит его выключить, и у матери нарушается координация движений и всё валится из рук, пока она не догадается, что смолкло радио. У соседей — тоже. Радио орёт в домах, на работах, в машинах, посреди деревень из «колокольчиков» на столбах. Я видел маньяков, бегавших на зарядку с приёмником. Я называю их «подключенные». Объяснял этот термин матери. Она сердится, говорит, что я ничего не понимаю. А я представляю себе «подключенных» в гробах с орущими приёмниками. Мёртвых надо уважать. Если мёртвым действительно ничего не нужно, так не нужны им и погребальные костюмы и гробы. А если мы уважаем своих мертвецов, так должны дать им то, без чего они не могли обходиться в жизни, и, как древние давали покойникам в последний путь жён, лошадей и слуг, мы, цивилизованные люди, можем позволить себе дать приёмничек или маленький, пусть не цветной, но телевизор. Вообразите себе кладбище таких «подключенных»! Из-под земли несутся музыка, выстрелы, охи, вздохи, поцелуи, крики «ура».
С матерью я выдержал недолго. Сначала она доставала меня тем, что я вновь манкировал выборами в какой-то очередной опереточный совет.
— Но, мать, ты же знаешь, что после первого и единственного опыта «голосования» я вот уже 20 лет не играю в эти игры.
— А мне за тебя перед агитаторами дурочку ломать, что ты болен или уехал?
— Могла бы и не ломать, а сказать правду, что я не хочу. Тебя же никто не просил о дурочке.
— Да, чтобы тебя, а заодно и меня потом заперли в дурдоме или ещё какую-нибудь гадость сотворили?
Пока мы улаживали вопрос о выборах, беседа из добровольного русла незаметно перетекала в добровольно-принудительное.
— Бросай ты наконец ерундой заниматься и иди зарабатывать. У меня пенсия 60 рублей, а ты вместо того, чтобы матери помогать, дурака валяешь. Хоть бы воровать умел, с умом, конечно, — сказала на прощанье мать, — шёл бы в торговлю или на стройку прорабом и сидел бы сейчас на своей даче, а под окном жена автомобиль тёплой водичкой намывала. Вон, посмотри на соседского Димку. Был голодранец, как и ты, а теперь на человека похож. Наверное, торгует.
(А соседский Димка пиджак чёрненький с красным галстучком одел да штанишки в клеточку.)
К сожалению, я должен констатировать, что это рядовая точка зрения рядовой российской матери, не лишённой некоторой интеллигентности и даже прочитавшей пресловутого «Мастера и Маргариту» и ещё много всякой всячины. Трудно не согласиться с её позицией, тем более что она полностью совпадает с позицией Ивановых, Хреновых, Степановых. И ещё более трудно объяснить, почему при виде жены с тёплой водичкой у личного авто я выхватил бы ведёрко этой самой водички и надел бы жене своей на голову.