Если судьба выбирает нас…
Шрифт:
Убило пулеметчика, и мне пришлось встать к «максиму». Размытые серые фигурки появлялись в прорези пулеметного щитка, так и норовя соскочить с мушки.
Я стрелял – фигурки пропадали, но потом вновь возникали…
И я вновь стрелял…
Огонь пулемета жег глаза, а в голове крутилось легендарное: «В очередь, сукины дети! В очередь!» [100]
От вибрации руки почти не чувствовали рифленых рукояток «максима», и казалось, что грохочущий, пышущий жаром станкач стал продолжением меня
100
М. А. Булгаков. «Собачье сердце».
Савка, вставший ко мне вторым номером, что-то возбужденно кричал, указывая влево. Разворачиваю ствол и:
– Тра-та-та-та-та… Тра-та-та-та… – и только стреляные гильзы сыплются из-под щитка…
– Вашбродь! Вашбродь!
– Цыц! Ленту гляди!!!
Фух… Отступили… Перерыв на обед?
К нашей группе пробились Акимкин с Гусевым и еще с полдюжины гренадер – почти все раненые, но с оружием в руках и готовые сражаться до конца.
Я с некоторым облегчением уступил пулемет более опытным специалистам, сел на дно траншеи и перезарядил верный браунинг…
Потом нас все-таки выбили из второй траншеи, но тут подошла двенадцатая рота, и мы, контратаковав, полностью очистили окопы от немцев…
Тогда погиб мой «почти что друг» прапорщик Платон Остроумов – пуля-дура ударила его в грудь… Он остановился, покачнулся, приложил руку к ране, поднес окровавленную ладонь к лицу и неловко, боком повалился на дно траншеи.
Двенадцатая рота под командованием поручика Павлова заняла передовую траншею по фронту и изготовилась к обороне.
А остатки десятой роты собрались у нашего с Казимирским блиндажа.
Кругом разруха и смерть…
В полузасыпанной траншее вперемешку лежат трупы в русской и германской форме.
У входа, прислонившись плечом к стенке окопа, сидел самый молодой солдатик из нашего пополнения – курносый голубоглазый Лаврушка… Мертвый… На его бледном лице застыло удивленно-испуганное выражение…
В самом блиндаже среди убитых немцев, навалившись грудью на телефонный аппарат и сжимая в окровавленной руке наган с пустым барабаном, лежал унтер-связист Токмаков. Он до конца защищал свой узел связи от врагов…
Но были и живые: Акимкин с Воскресеньевым, Гусев, великан Степан Степанов с ручным пулеметом в руках, взводный унтер Рябинин с окровавленными бинтами на голове. Всего – двадцать пять человек.
В их числе, слава богу, был и Кузьма Акимыч Лиходеев – грязный, в изорванной гимнастерке с красными от крови рукавами, но с задорно торчащими «тараканьими» усами на закопченном лице…
Захотелось пить, но фляжка с разведенным вином была пуста. Я потряс ею над ухом, а потом недоуменно оглядел, ища повреждения.
Да нет – вроде цела. Дырок никаких нету…
Когда я успел все выпить?
В изнеможении я привалился к стенке траншеи.
Поскорей бы все кончилось…
Но потом была еще атака… И еще одна… И еще…
Двенадцатая рота
Я палил из двух пистолетов – браунинга и «парабеллума». Савка прикрывал меня с дробовиком, еле успевая перезаряжаться. А когда он не успел и чумазый немец попытался пропороть меня штыком – пришлось вспомнить, чему меня учил старший сержант Костырев в учебке морской пехоты. То есть – отбить оружие в сторону и рукоятью разряженного пистолета в лицо, затем – коленом в живот…
Затем наступило короткое затишье, после которого немцы навалились на нас с новой силой…
Как раз тогда мой хозяйственный ординарец предложил забрать наши ранцы из блиндажа, а то как бы чего не вышло…
Это меня в конечном итоге и спасло…
Когда мы в очередной раз отступили под напором превосходящих сил противника, я и получил свою пулю. Откуда она прилетела – Бог весть…
От несильного удара у меня перехватило дыхание. Боли не было… Я попытался сделать шаг, но земля вывернулась у меня из-под ног, и наступила темнота.
6
Заснул я на рассвете, когда солнце уже показалось из-за горизонта.
Хорошо заснул: легко, спокойно и без сновидений…
Проспал, однако, недолго – сестры милосердия разбудили: скоро утренний обход.
Никакой, понимаешь, врачебной этики! Сплошная конкретика…
Меня вообще весьма забавляло то положение, которое занимают в госпитальной структуре сестры милосердия. Дамы ухаживают за ранеными, помогая им сугубо в примитивно-бытовом плане: налить отвар, сделать компресс, поправить подушку или укрыть дополнительным одеялом. В остальном – эти замечательные представительницы прекрасного пола содействуют в написании писем, чтении книг, газет и тому подобной ерунде.
Всю грязную работу по уходу за ранеными выполняют санитары – в большинстве своем уже немолодые мужики-добровольцы. Фельдшеры делают перевязки и уколы, а врачи оперируют и осуществляют общее руководство лечением.
Кстати, о перевязках!
Эти садисты, эти варвары в белых халатах знать не знали, что для того, чтобы приставший к телу бинт легче отходил, его надо намочить раствором перекиси водорода или, на худой конец, марганцовки. А эти упыри попросту рвали по-живому.
Боль адская…
На третий раз я обложил фельдшеров матом в три этажа с балконом и мезонином, упомянув всех их родственников до седьмого колена и их вольных и невольных сожителей из числа представителей животного мира. А потом огласил суть рацпредложения с пероксидом водорода и попросил впредь делать именно так – иначе я буду очень огорчен и прострелю коленки тому лечиле, который будет действовать по старинке.
Консенсус был достигнут.
Ну вот, все суетятся, изображая бурную деятельность. Топочут по коридору, забегают в палаты, проверяя, все ли на вид в порядке, перед появлением профессора. Причем главное – это именно внешний вид, а остальное – издержки…