Есть на Волге утес
Шрифт:
— За что пороли?
— За то, что к Никону бегивала. К патриарху.
— Что у Н икона надо было?
— Уговаривала его к Стеньке Разину пристать.
— Уговорила?
— Нет.
— Тебя туда Богдан посылал?
— За что бы тогда пороли?
— В сыскном приказе в грамоте было сказано, что ты по уговору Богдана порчу на государя насылала, отраву для сынов его варила?
— Нет. Тогда я ведовства не знала. В ином месте научена была.
— Где?
— У мордовки одной. В каком селе не помню. Я во многих была.
— Стало быть, Богдан Матвеич про царя худого не замышлял?
—
— Врешь ты все. Князь Константин?
— Я тут, воевода
— Пытать ее. И чтоб про Хитрово Богдана всю правду.
5
Алену, Савву и атаманов пытали четверо суток. Алена держалась стойко. Говорила одно: «Бояр, приказчиков, дьяков и подьячих вешала, воевод рубила. Жалко, что мало. Именья зорила и жгла. Хотела с Руси всю гнусь вывести, жалко, что не успела. Колдовать колдовала, но не в Москве. Бояр Хитрово ненавижу, однако против царя они меня не учили. Врать не хочу».
Истерзанных, полумертвых привезли их из Кадома в Темников. Долгорукий приказал: «Савву, атаманов
повесить. Алену сжечь в срубе». Воевода Василий Челищев постарался: воздвиг виселицы на воеводском дворе, а сруб рубить не стал. Рядом со двором стояла его банька, совсем почти новая — не пожалел. Велел снять с нее крышу да два верхних венца, изладить над банькой помост с люком. Внутрь натаскали соломы, поверх склали поленницу сухих березовых дров.
День казни выдался непогожий, темный. Над Темни-ковом нависли тяжелые, будто свинцовые облака, они медленно ползли на север, задевая за маковки храма.
Народу во двор набилось много. Смотреть казни на Руси любили издавна. Князья и воеводы сгрудились на ‘высоком крыльце воеводской избы. Сам Василий Челищев суетился внизу, около виселиц. Первой из подвала вывели Алену. Впереди шел протопоп с высоко поднятым крестом (не пришла бы к ведьме на помощь нечистая сила), по бокам два стрельца с пищалями. На Алене длинная, до пят, рубаха из мешковины, волосы коротки, спалены при пытке. Лицо в кровоподтеках, рот вспух. Она подошла к лестнице, приставленной к срубу, медленно вступая на перекладины, поднялась на помост. Стрельцы хотели было лезть за ней, но она, резко повернувшись, оттолкнула лестницу ногой, та упала на огородную грядку. Стрельцы еле успели отскочить. Бросились было поднимать лестницу, но Долгорукий рукой махнул: «Не надо».
Затем вывели Савву, Ваську, Стеньку и Федьку. Подвели к виселицам, велели подняться на скамейку. Одели на шеи петли. Савва поднял руки, широко развел их, крикнул:
— Прощай, доченька! Не уберег я тебя, прости!
Стенька крикнул:
— Не поминай лихом! На том свете встренемся!
Федька молчал, по пыльному его лицу катились
слезы, оставляя за собой чистые дорожки.
Васька вяло помахал Алене рукой, губы его беззвучно шевелились.
Долгорукий махнул платком, стрельцы вырвали скамейку, четыре тела осели вниз, дернулись и застыли.
Теперь все взоры обратились на Алену. А она стояла, подняв голову, смотрела вверх и улыбалась. Народ повернулся в сторону храма, и все увидели — от колокольных окон, по шатру храма, к маковке карабкалась Настя. Все подумали, что за спиной у нее пищаль, но Алена первая йоняла — это было древко знамени.
Князь приказал стрельцам: «Снять!»,— те вскинули пищали, выстрелили вразнобой. Настя была высоко, и пули не задели ее. Вот она добралась до маковки, примостилась на венце, Ляла- со спины древко, развернула пестрядинное знамя, воткнула древко в трухлявую драночную крышку венца и поднялась во весь рост.
Алена гордо шепнула про себя: «Знаменосец. Мой». А Настя, взмахнув руками, оттолкнулась от венца и бросилась вниз головой Алена подняла руку вверх и крикнула:
— Ты видишь, князь-воевода, наше знамя! Видишь! Придет время, и под него встанут тысячи и тысячи черных людей. И оно поведет их на гнусь, на тебя, князь, на твоих детей, внуков и правнуков. Сегодня вы нас, а завтра они вас. Берегитесь, кровопивцы! Берегитесь!
А в срубе занимался огонь. Черный дым валил через люк, в банном оконце появился длинный язык пламени, лизнул сухие бревна, разделясь на несколько меньших языков, побежал к помосту. Василий поднял лестницу, приставил ее к срубу, полез.
— А ты куда, безногий мерин!—Алена снова отбросила лестницу, подошла к люку, перекрестилась и прыгнула в бушующую коловерть пламени. Из люка вырвался сноп искр, сруб занялся огнем весь. Черный дым огромным густым столбом поднимался к облакам, растекался под ними темным траурным пологом.
Над землей плыл серый мрак. Потемнело все: и
храм, и березы вокруг него, дома, снег и небо. И на фоне этого мрака трепетало ярко-красное пятно пестрядинного знамени.
ил отписки полкового воеводы
В Нарбекопа
«...Велено мне, холопу твоему, с твоими, государь, ратными людьми итти в вотчену боярина и оружейни-чьего Богдана Хитрово в село Никольское и в разных помещиков вотчинные села, где воровских казаков собранье с воровскою силою, с-Ылюшкой Ивановым с товарищи».
из отписки приказчика села Спасского И. Татарина
«... Они-де были посланы в заимку 11 человек от атамана Илейки Долгополова, а сам он с товарищи будет на вечер со всеми ворами. А далее он хочет иттить в поместье князя Григория Сунчелеевича Черкасского, и по иным вотчинам и помесьям, а приказных людей сечь и животы их грабить, а крестьян добрить. Да как он прикащиков вырубит всех, хочет воротитца назад и крестьян богатых мучить и, мучив, сечь».
из росписи участников восстания в Галичском уезде
<г К вору-де Илюшке они, Пронька и Ларька, приставали во ветлужском лесу и ездили для воровства своей охотою. Помещиков и прикащиков рубили под Галичем и в Чухломе же... "
...Монастыря Варнавины пустыни приводные крестьяня сказывали, что они, с Илюшкой и на Унже, и в Верховской волости, и в Судайском и Кологривских осадах, ездя, домы детей боярских разоряли и их рубили.
Воры Илюшки Иванова да сотника Миронки Му марина проходили по всей черте от Солигалича до Тоть-мы, поместья зорили, детей боярских секли, прикащиков рубили и вешали...»