Есть на Волге утес
Шрифт:
— Чего я тебе хочу сказать, отче. Возьми меня с собой на Москву.
Вытирая полой рясы яблоко, Савва, не глядя на Аленку, ответил:
— Пеший конному не товарищ. А тебе в Москве какая нужда?
— Нужда большая.
— Не хочешь — не говори,— Савва оглянулся, покачал головой.— Не с чистой душой ты едешь, отрок.
— Поверь, сказать не могу.
— Скажи — солгать не хочу. Ох-хо-хо, люди-люди.
На, ешь,— и Савва бросил ей яблоко. Аленка раскинула колени, яблоко пролетело меж ног, стукнулось о землю.
—
— О чем ты, отче?—спросила Аленка, поднимая яблоко.
— Все о том же. Кинул я в твои колена плод — и что же вышло? Дабы поймать его, отрок должен колена сжать. А ты раздала их вширь, ибо носила сарафан и привыкла улавливать предметы подолом. Может, скажешь теперь, отроковица, как имя твое и зачем ты в Москву стремишься?
— Скажу, отче. Зовут меня Аленка, бегу я от Арзамаса. Воевода, козел старый, снасильничать хотел. А у меня жених в Москве в стрельцах ходит.
— Коня выкрала?
— Не. Барин подарил.
— Опять врешь.
— Ей-бо. Барин тот воеводе брат. Он не хотел, чтоб воевода с крепостной девкой грех принял. Не только ко* ня, но и денег дал.
— Сие похоже на истину. Ныне беглых по земле шатается превеликое множество.
— А скажи мне, отче, сколько нынче хорошая лошадь стоит?
— Лошадь? Хороший конь рублей восемь стоит. А вот девке крепостной — рупь цена.
— Девку покупать не будем. Девка, вот она, своя есть. Коня для тебя купить бы. Только где?
Савва посмотрел на Аленку — нет, вроде не шутит. Сказал:
— В Касимове. Там ярманка, божже ты мой! Только птичьего молока нет.
— Далеко ли?
— Верст шестьдесят будет.
— Вдвоем на одном коне сможем, а?
— Да я за седлом пристроюсь. Весу-то во мне... со» рок фунтов вместе с камилавкой.
Когда меж стволов берез засверкало солнце, путники выехали на дорогу. Ехали шагом; вдвоем много не наскачешь. Дорогой Савва рассказывал сколь хороша старая вера, сколь противна богу новая. Аленка в делах веры разбиралась слабо, она никак не могла понять, за что люди идут на мученическую смерть? Богу
зв не все ли одно, как люди крестятся — двумя перстами или тремя? Дважды они поют «аллилуйю» или трижды? По солнцу ходят округ купели или наоборот? Потом Савва рассказал, как в церкви его прихода случилась драка. Прислали к ним нового священника, неистового никонианца. Савву за приверженность к старой воре сделали сначала дьяконом, потом пономарем.
— Я все терпел, девка, все терпел. Как он троепер-стно крестился — будто соль щепотью берет али блох в бороде ловит. Трегубно аллилуйю пел — я терпел. Но когда он вокруг купели не посолонь пошел — не вынес. Треснул ему кадилом по голове. Уголь и ладан рассыпались, началась свалка. Потом мужики собрались и послали меня всю правду Никону выложить.
— У мужиков одна вера — чтобы жить легче стало,— тихо оказала Аленка, но поп Савва все равно до конца пути порицал Никона.
2
В Касимов приехали около полуночи. Савва подъехал к знакомому двору, разбудил хозяина. Тот начал было ворчать, но перекрестился Савва двумя перстами, и мужик распахнул ворота, увел коня в хлев, указал на сеновал. Сидя на пахучем сене, Савва вновь располовинил краюху хлеба, съели ее всухомятку и уснули, как убитые.
Когда Аленка проснулась, поп успел уже накор-мить-напоить коня, сварил кашу и, пока Аленка ела, сбегал в лабаз к купцу, разменял два рублевика.
— У тя карманы есть?—спросил он, выставив голову в лазе сеновала.
— Есть,— оказала Аленка и оттопырила карман нэ кафтан*.
Савва стал сыпать в карман монеты горстями.
— Вот тебе пятьдесят копеек серебром, вот тебе сто медных денежек, держи еще двуста полушек да пятнадцать алтынов по три копейки. А двадцать полушек купец-ворюга недодал, ну, да я и браниться не стал. Бог с ним...
Аленка догадалась, что про двадцать полушек попик соврал — глаза у него были масляные, от бороденки попахивало брагой.
— Допрежь чем на ярманку итти, спросить хочу— каково одеяние покупать будем. Женско али мужско?
— Посоветуй?
— Я мыслю — в портках буде лучше. Косу все одно ты обрубила...
Касимовская ярмарка ошеломила Аленку. Такой толпы людей она не видела ни разу. Площадь кишела, как муравейник. Разноязыкий говор, многоцветие одежд оглушили Аленку, и она, уцепившись за рясу Саввы, шла за ним, очумело поглядывая по сторонам.
А сколько тут было товаров, боже мой! Яркие, разноцветные- шелка, сукно, ткань, расписные сапожки, шитые золотом одежды — у Аленки разбежались глаза. Пушнина, бумага, краски, золото — все продавалось, покупалось, менялось в невероятном гомоне, суете и прелести ярмарки.
Савва подвел Аленку к рядам, где продавалась одежда, толкнул впереди себя, сказал: «Выбирай».
Аленка указала пальцем на кафтан тонкого зеленого сукна. По зелени золотое шитье, крупные серебряные пуговицы. Савва взял кафтан, хотел прикинуть его на плечи Аленке, но купец вырвал одежину, сказал:
— Не про тебя это, суконное рыло. Одежа сия боярская!
— Сколько стоит?
— Рупь сем гривен золотом. —
Савва вопросительно глянул на девяу, та, не говоря ни слова, развязала кошель, вынула горсть монет. Купец глянул, засуетился и мигом накинул кафтан на плечи Аленке.
— И еще портки. Вот эти. И рубашку.
Потом сторговали коня с седлом. Аленка настоль осмелела, что потянула Савву в оружейный ряд. Там выбрали пистоль, саблю в дорогих ножнах, пояс с медными бляхами. Напоследок купили красную шапку с беличьим мехом и пошли на постой.
Когда Аленка переоделась на сеновале и спустилась во двор, при сабле и с пистолем засунутым за пояс, поп ахнул:
— Маги п-ресвятая богородица! Истинно боярский сын! Вони! Пошли.
— Куда?