Есть на Волге утес
Шрифт:
А как Аленке быть? В какую сторону ни качнись — везде тупик. Если в бега удариться — на первой же заставе словят. В монастырь уйти — сгниешь заживо. Да и как оставить мать одну-одинешеньку? Думы, думы без конца...
Мать беспокойно ворочалась на нарах. Среди ночи вдруг позвала:
— Сядь рядом. Покаяться тебе хочу...—сняла с шеи ладанку, передала Аленке.—Помнишь, я про нее тебе рассказывала?
— Помню. Она бате здоровье принесла.
— Дал мне ее монах один. Цену,большую запросил А у меня какое богасьво? Только одно — молода была, •красива. Глянул он на меня глазищами своими... и
— Но ты же не пошла.
— Убежала я от нею. А Ортюху еще больше любить стала. Но камень греха до сих пор грудь мою давит.
— Если он околдовал тебя, какой тут грех?
— Оно так, доченька, но... у тебя его глаза.
— Нет, неправда! Я кровь от крови отца своего!:
— В минулом году в церкви узнала я... монах тот ныне выше царя стоит.
— Опомнись! Выше царя только бог.
— И патреярх Никон. Иди в Москву, найди его, ладанку эту покажи, обо мне напомни. Защиты у него попроси. Он в силе большой — поможет. Может* и себя, и людишек наших сохранишь.
Аленка вскочила с нар, подошла к окошку. В землянке будто посветлело. Мыкаясь вместе с отцом по лесам и скитам, Аленка часто слышала имя Никона — патриарха всея Руси. О нем говорили мужики, раскольники, попы, монахи. Спорили, ругали, хвалили, но сходились на одном — Никон сильнее царя, власть его от бога.
— А как же ты? Как одну тебя оставить?
— За мною присмотрят. Теперь тут люди.
— Дальше Темникова не бывала я, дорог не знаю. Денег нет, лошаденка хилая. Да и поймают меня — воевода погоню пошлет.
— Об этом я всю ночь думала. И надумала. Приедут от воеводы за тобой — ты согласие дай. Проси денег на приданое. Больше проси. А с деньгами не только до Москвы, на край света дойти можно.
— Я полушки чужой не брала. А эти деньги все одно, что краденые...
— С волками жить — по-волчьи выть. Ты не для себя одной стараться будешь.
— Ладно, мама.
— Ну, вот и хорошо. Мне сразу легче стало. Камень, с груди я нынче вроде скинула. Ко сну клонит...
Мать уснула. А наутро появились в землянке сваты. Андреян Максимыч, Логин и Сухота. Подьячий положил на стол полотенце, раскинул его, обнажил пирог с мясом. Аккуратно разрезал его на части, сказал шутейно:
— Приехали сваты, не бедны, не богаты. У нас купец, у вас товар. •
Логин выставил на стол полуштоф вина, разлил по чаркам:
— Свату первая чарка...
— И первая палка,— закончил Андреян и принял вино.
Мотя взяла кусок пирога в одну руку, чарку в другую:
— Против божьей воли, против добрых людей мы не идем.
— А дочка молчит отчего?—спросил Логин.
— Скажите воеводе — буду его любить.
— Только знай, девка,— заметил Сухота.— Свадьбы и венца не будет. Царь не велит,— и подмигнул Логину.
— Это я знаю,—просто сказала Аленка.— Однако в старом сарафане я к нему не пойду. Пусть шлет деньги на приданое. Но если воевода, как и ты, скуп,—Аленка подбросила на ладони пять серебряных рублевиков,— то лучше и...
— Кто скуп? Андреян Челишев скуп?! Не знаю, что
Съели пирог, выпили вино, договорились: везти не
весту через неделю.
На следующий день в Заболотье снова появился Сухота. Он привез деньги от воеводы с приказом помогать невесте в покупке приданого. И еше было велено не спускать с девки глаз.
...Увидел подьячий — у омута людно. Шарят мужики с берега в воде баграми, молодые парни ныряют в омут, что-то ищут. Соскочил с коня, подбежал к песчаной косе. А на ней лежит Алснкин сарафан, исподница, гребенка и медный крестик на цепочке. Сел Сухота около одежды, стал размышлять. Утопиться Аленка не могла— не такая девка. Конь, подаренный Логиным, тоже исчез. Ясно, что девка убежала'. Догнать ее, конечно, можно. Но надо ли? Не лучше ли сказать воеводе, что деньги он Аленке отдал, но не углядел. Пошла невеста вроде в село за покупками, да и бросилась в омут.
Воевода, узнав печальную весть, трое суток не вставал с постели, стон стоял на весь дом. Хотел поколотить Сухоту за недогляд, но как раз приехали приказные дьяки из Москвы по царскому указу. Тут уж стало не до женитьбы.
из челобитной тульских помещиков
«г174-го июля в 9 день. Царю, государю и великому князю Алексею Михайловичу бьют челом холопы твои, стольники и стряпчие и дворяня московские и жильцы, тульские и дедиловские и сомовские помещики, и тулч-ня дворяня и дети боярские. В нынешнем, государь, году идут с Дону казаки и прибрали на дороге воров, наших крестьян, которые от нас збежали, и всяких чинов люди. И те, государь, люди приезжают в деревнишки наши и разоряют всяким разорением, животину отымают и насильствования чинят.
И остальные наши крестьянишки от нас, холопоз твоих, бегут, видев их воровское самозванство. А стоят те казаки с ворами от Тулы в 8-и верстах на берегу Упы-реки и похваляются те воры на нас всяким дурным и на домишки наши разорением...»
из наказа царя воеводе Борятин-скому
*...И из тех пущих заводчиков велеть казнить смертью трех человек, а с достальными учинить наказанье, бить кнутом нещадно, смотря по их винам, и разослать их в городы, в прежнее тягло, а барских холопей и кре стьян отдать помещикам».
Аленка скакала без передыху почти сутки. Из Забо-лотья вырвалась в полночь — медлить было нельзя. «Сваты» от воеводы приходили под сильным хмелем и недодумались приставить к ней стражу. Мать зашила деньги в отцовские портки, отрезала дочке косы, укоротила кафтан. В котомку положила краюху хлеба, мужское исподнее, ладанку. Смекнули, что безопаснее ехать в мужской одежде — девка на коне у каждого будет на замете. Поднялись на холм — проститься с могилой отца. Аленка хотела было взять горсть земли, но мать молча указала на железные наручники. Расстались без слов. Не до этого было — летняя ночь коротка.