Есть на Волге утес
Шрифт:
2 Аркадий Крупников
33
До рассвета отъехала недалеко. Обгоняла ватажки бродяг, идущих неведомо куда и зачем. Попадались навстречу обозы, стрелецкие разъезды. Увидев их, Аленка сворачивала в сторону, пряталась. Бог ее миловал, никто не остановил, не задержал.
За день умучила себя и коня. Ломило спину, клонило ко сну. Под вечер въехала в лес; он глухо шумел, дышал сыростью и мраком. И тут Аленка не то чтобы испугалась, а опомнилась. День ото дня тетива ее жизни натягивалась все туже и туже. Настал миг — лук распрямился, выкинул Аленку будто стрелу, и полетела она в далекий, полный опасностей мир. И взяла девку оторопь: в таком глухом лесу разбойников, наверно, полным-полно,
Дорога все чаще стала разбегаться по сторонам, разветвляться тропинками и просеками. По какой из них ехать? Куда они ведут, у кого спросить? К кому подойти без страха?
Скоро ночь, надо найти место для ночлега. А как быть ночью без костра? У нее огнива нет, как разжечь огонь? И голод донимает — краюха съедена еще утром. И на сто верст кругом ни живой души. Придется ночевать на голодное брюхо, без костра. Аленка сошла с коня, взяла его под уздцы и свернула в сторону. Пробираясь сквозь чащобу, она решила отойти подальше от дороги.
Вдруг пахнуло дымом. Запах тянулся из низины, заросшей невысокими лиственными деревьями. «Там должна быть речка или ручей,— подумала Аленка,— а у речки люди». Было страшновато, но она, не раздумывая, пошла в сторону костра. Не все люди злодеи, а одной в лесу еще страшнее. Скоро тропинка привела ее к глубокому оврагу. Пихты и елки, росшие на его дне, покачивали своими вершинами перед лицом Аленки. Привязав коня к дереву, решила спуститься вниз. Сначала спуск был пологим, потом вдруг под ногами захлюпала мокрая глина. Аленка подскользнулась и, ломая кустарник, съехала вниз. Перед ней журчал родничок, выбиваясь из-под коряги. За ручейком чернел угол зимовья. Стены избушки подернуты белесым лишайником, лубяная крыша поросла зелеными подушечками мха. На двери висела полуистлевшая рогожа. Аленка на всякий случай вынула из-за голенища нож и откинула рогожу.
В зимовке было пусто. Тонкой струйкой дыма дышал костерок. Угли подернулись пеплом, лишь кое-где вспыхивали оранжевые огоньки. У маленького оконца прилажена грубоотесанная доска, заменяющая стол. На земляных нарах свежие березовые ветки. Хворост в углу.
Аленка бросила в костер несколько хворостинок, они вспыхнули, осветили избушку. Стены черны от копоти и дыма. Такие избушки комары облетают стороной.
Над оврагом сгущалась ночь, было тихо. Аленка привела коня, стреножила его, отпустила пастись. Трава на дне оврага густая, сочная. Конь рвался к воде, но Аленка не пускала его. Пусть остынет — разгоряченную лошадь поить нельзя. Самой Аленке тоже хотелось пить. Стряхнув пыль с рубашки, она ополоснула лицо. Вода была холодная, ключевая.
Напоив коня, Аленка опустила подпругу, воткнула в луку седла две ольховые ветки, обошла зимовку. Трава повсюду была не топтана.
После холодной воды острое чувство голода вроде бы притупилось, но затем в животе засосало с новой силой. Аленка бросила на костер несколько пихтовых лапок, дым белыми клубами поднялся над костром, заполнил всю избушку. Комары, отчаянно трубя, выскакивали через отверстие в крыше. Заткнув оконце травой, Аленка легла на ветки. Было слышно, как сонно бормотал ручеек, как лошадь с хрустом секла зубами траву. Защебетала над крышей пичужка. Сон не шел к Аленке. Да и как уснашь, если думы беспрерывной чередой приходят в голову?
Может, возвратиться и уйти с матерью в лесную глушь, затаиться. Онп-то, может, и проживут тихими мышками, а людишки Заболотские как? Вспомнилось и материно признание. Неужели она, Аленка, дочь того монаха, который сейчас сильнее царя? Может, мать просто хотела отослать ее от злых людей, от воеводской похоти? Ведь рожала же она и после монастыря. Были два брата, да умерли. Из костра стрельнул уголек, выскочил, упал на влажную землю. Стрельнул уголек — жди гостя. Сейчас Аленке нужен был человек. Пусть разбойник, пусть. Одиночество было нестерпимым. Но никто не пришел, и думы потекли спокойнее, сон подкрался, как вор — не заметно...
— Эй, отрок! Коня гтроспал.
— Где... конь?!—Аленка вскочила, тряхнула головой, протерла глаза. Перед нею стоит мужичонка щупленький, глаза узкие, махонькие, бородка лохматая. На голове камилавка, из-под нее торчат седые космы волос. Аленка рванулась к выходу, мужик схватил ее за рубашку.
— Не боись, отрок. Цел твой конь. Слышь, заржал. Учуял, что хозяин проснулся.
— Кто ты?—Аленка одернула рубаху, затянула потуже кушак.
— Сие мне вопрошать надобно. Не я, а ты на моей подстилке растянулся. Не я, а ты у моего костра грелся. Сам-то кто есть?
— Я человек,— ответила Аленка, огрубляя голос.
— Это я вижу. Именем каким наречен?
— Але... ксашкой зовусь.
— Стало быть, раб божий Александр. А может, инако как?
— Ей-богу, Александр,— Аленка перекрестилась испуганно.
— Издалека ли едешь, отрок?
— Издалека. Отсюда не видать.
— И на том спасибо. Одначе честному человеку скрывать нечего. Вот аз, к примеру. Зовут меня Савва-тий, а в просторечии я поп Савва. Иду я, с божьей помощью, в Москву- на опасное, но богоугодное дело. К патриарху Никону иду!—И Савва поднял палец.— Но не на поклон иду. Нет! Я ему в очи бесстыжие упрек всенародный брошу. Ныне всему люду ведомо, что Никон— антихрист! Усомнился в старой вере, расколол церковь на две половины. Я спрошу его — разве ты, Никон, не чтешь священные книги, разве ты не знаешь, что пророчества сбываются? Грядет Страшный суд, два с половиной года осталось до судного дня. И когда настанет конец света — только те унаследуют царство небесное, кто не отдаст свою душу антихристу. И ты, Никон, .первый ввергнешься в геенну огненную!—Глаза попика сверкали, камилавка упала с головы, обнажив лысину. Экая сила в таком маленьком человеке! Аленка слышала о староверах и раньше, но тогда она не верила, что раскольники сжигают себя в скитах. Теперь, глядя на Савву, поняла, такой может сгореть сам и сжечь других. Но неужели люди Никона антихристом зовут? Если так, то стоит ли итти к нему?
— Скажи мне, отче, все люди Никона ненавидят?
— Если бы все! Не сидел бы он на Москве выше бояр, выше царя. Ты мало жил, отрок, мало видел. Люди злобные, жадные, алкающие славы, крови и денег, сильнее многих человеков трудом живущих. Им, злодеям, ученье Никона по душе.
— Ну, пойдешь ты к нему, скажешь. А он тебя на плаху. Много ли ты один сможешь?
— Я не пойду, ты не пойдешь, другой отмахнется. Кому-то надобно правду злодеям нести. Вестимо — он меня не помилует, но знать будет, что есть на Руси люди за истинную веру смерть принять могущие. Говорят, он зело умен — поймет.
В избушке воцарилось молчание. Аленка обдумывала услышанное, Савва успокоился, снова стал щуплым, обыкновенным.
— Ну ладно, отрок. О Никоне мы еще поговорим. Жрать хочешь?
— Хочу,— призналась Аленка.— Вторые сутки ни маковой росинки во рту.
— Тогда поедим, чего бог послал,— Савва натянул на лысину камилавку, развязал котомку.— А бог послал нам в эту ночь каравай житного хлеба, ведерко яблочков, хоть и зеленых, три меры крупы.
Попик разломил каравай через коленку на две половины, одну подал Аленке. Потом вытянул флягу, жестяную кружку. Сходил за водой, начали ужинать. Аленка жевала черствый хлеб, запивала водой, думала: «От этого старца мне отставать никак нельзя. Он знает дорогу и добрый человек. Да и ему веселее будет вдвоем».