Есть на Волге утес
Шрифт:
Дальше воевода читать пе стал. В голову пришла страшная мысль: «Не дай бог бунтарский дух проникнет в спи места. Царь голову снесет или нет, а уж голытьба оторвет башку непременно».
2
На другой день по слободе и посаду слух прошел. Бабы испуганно шептались: всех бессписочных людей будут срывать со своих мест и выселять за реку Мокшу. Заволновались бессписочные, забегали. Ведь если это правда, то всех сгноят в замокшанских болотах. Начались суды-пересуды. Ехать или не ехать, а если ехать, то как туда добраться?
Долго бы еще судачили мужики и бабы около приказной избы, но вдруг услышали топот. Вырвалась на площадь на высоком жеребце девка, а за нею табун сытых лошадей. Еле успели люди сунуться в проулки, прижаться к заборам. Пронесся табун мимо, пыль поднял выше хором, остановился перед барскими воротами. Глянул Челищев из окна — ахнул. На его Белолобом девка сидит. Уж не дочка ли Ортюшкина, про которую Логин докладывал? Она, пожалуй. Хороша, ничего не скажешь. Ах ты, как красива! Особливо на коне. Глаза блег.-’-чт, Косы как смоль, брови вразлет.
Мужики из-за углов тоже девкой любуются. Вот и Логин вышел. Еще более барина удивился:
— Чем же ты его, девчонка, покорила?
А она словно плеткой огрела:
— Тем же, чем и тебя! Помнишь!
Ну, истинно колдунья.
Вечером к воеводе пришел подьячий.
— Обещанную девку я привел, Василь Максимыч.
— Давно жду. Веди ее сюда.
— В сенях распоряжается. Велела воду кипятить.
— Она, што, и верно колдунья?
— Истинно сказать не могу, но совет дам. В глаза ее не гляди — утонешь.
— Мне сие не грозит. Я пятый год вдовствую без забот.
— А если она и впрямь колдунья?
— Хоть сама сатана. Лишь бы ногам было легче. Ночи напрочь не сплю.
Воевода хоть и не стар, лет полсотни с хвостиком, но на баб уже не глядел. Сперва схоронил жену. Потом забот полон рот, хворь навалилась—до баб ли? Чтоб еще раз жениться — и мысли не было. Потому на девку, что вошла в спаленку, он толком и ке глянул. Да и что глядеть— такая, как и все: платок, косы, сарафан с оборками, лапти. За девкой слуги несли два ушата, поставили их рядом с кроватью. Девка воеводу тоже не очень разглядывала. Будто всю жизнь то и делала, что воевод лечила. Молча села на порог, разула лапти, подоткчулг полы сарафана под пояс, засучила рукава. Слуг, что стояли рядом разинув рот, вытолкала за дверь. Подьячему кивнула головой: «И ты выйди»,— закрыла дверь на засов.
Воевода, вытянув шею, разглядывал ушаты. В одном курится паром вода горячая, в другом плавают льдинки. «Видат-ь, из погреба»,— опасливо подумал воевода. От холода он свои ноги берег.
Девка подошла к ушатам, вытянула из мешочка пучок трав, бросила в горячую воду, покрыла овчинным тулупом. Глянула на воеводу, сказала кратко:
— Подштанники засучи.
Воевода хотел было возразить, но девка упредила:
— Оголяйся. К тебе лекарь пришел, не поп.
Натянув на себя пуховое стеганое одеяло, воеводе,
кряхтя, начал подтягивать подштанники.
— Садись на край кровати, ноги свесь. Вот так.— Девка взяла подсвечник, осветила ноги, ощупала коленки.— Теперь суй ноги в ушат,— и распахнула тулуп. Воевода окунул пятки в воду и тут же выдернул — кожу обожгло нестерпимо. Девка крикнула: «Сиди!»,—навалилась на голые коленки, вдавила ноги в ушат. Василий Максимович хотел было треснуть девку по шее, но пятки вдруг перестали ныть, кожа обтерпелась, и прият-ственное тепло растеклось по всему телу. А девка оседлала воеводские колени, набросила на Челищева тулуп. Воевода хмыкнул: «Ты не задави меня,- девка»,— но та снова сказала: «Сиди, сейчас потеть будем»,— и еще крепче сдавила больные ноги.
Воеводу сразу прошиб пот. И не столько от кипятка, сколько от прикосновения к молодому телу. Стало трудно дышать, хотелось сбросить тулуп, но девка обняла его так крепко, что он не мог пошевелиться и только мычал, захлебываясь паром и потом.
Наконец, тулуп сброшен, девка встала, приподняла воеводские ноги, переместила в соседний ушат. Ледяная вода, будто клещами, сжала ноги, у воеводы зашлось сердце, он открыл рот, словно окунь, выброшенный на берег. Хотел что-то крикнуть, но девка снова водворила его конечности в кипяток.
— Ты што это вытворяешь, скверная,— заговорил воевода, отдышавшись.— Я ноги от ветерка берегу, а ты — в лед. Кости мои больны, а ты...
— Не ври, кости твои здоровы. У тебя жилы кровяные болят, жиром заросли, мясом сдавлены. Кровь по телу не ходит, оттого и боль. Сиди, давай,— не дрыгай.
И так раза четыре она совала воеводские ноги то в кипяток, то в ледяную воду.
От потения одежда на обоих — хоть выжимай. Девка задвинула ушаты под кровать, уверенно, словно всю жизнь провела в воеводской спаленке, подошла к коробу, достала чистое белье, бросила воеводе. Пока тот переодевался, погасила светец и закопошилась у печки. Челищев растянулся под одеялом. Пятки не болели, ноги не ныли и не дергались — в тело вошел блаженный покой.
— Ты ишшо тут?—спросил он в темноту.
— А где мне быть?
— Я думал — ушла.
— В мокром сарафане? Да и некуда мне итти.
— Тогда достань в коробе перину да скамейки сдвинь...
— Уже достала, сдвинула. Спи.
Легко сказать—спи. Пока болели ноги, воевода толь» ко о сне и мечтал, а тут сразу полезли в голову грешные мысли. «Может, она осталась тут намеренно, может, ждет, когда приласкаю ее? А я лежу, как бревно».
Прошло полчаса, может, более — сон не приходил. Девка лежала тихо. Воевода, наконец, решился. Отки« нув одеяло, спустил ноги на пол, на носках, чтоб не за« скрипели половицы, дошел до скамеек. Протянул руку, наткнулся на мокрый сарафан, висевший у печки. Опу« стил руку ниже, почуял теплоту одеяла, упругость девичьего бедра. Погладил легонько. Девка не шевелилась. Осмелел, откинул одеяло, прилег на скамью, прижался рыхлым брюхом к обнаженной девичьей спине.
— Ты чего это, козел старый?
— Молчи. Я ить не каменный. Всю ночь не уену.
— Уснешь,— девка вильнула бедром, сбросила вое» воду на пол.
— Сказано —на всю ночь мука!—Сердце у воеводы . колотилось бешено.
— Я тебе говорю — спи!—твердо сказала девка, словно хлестнула кнутом,—Спи!
И — странное дело — ноги сами повернули к кровати, воевода лег поверх одеяла и провалился в темноту.
Утром проснулся — девки и след простыл. Только на перине вмятина от ее тела да под одеялом пряный запах женского пота.